«Ведь где-то есть простая жизнь и свет
Прозрачный, теплый и веселый...
Там с девушкой через забор сосед
Под вечер говорит, и слышат только пчелы
Нежнейшую из всех бесед.»
Идея «простоты» жизни присутствует и в «Мудрости»: «Мудрость не в том, чтобы людей презирать, а в том, чтобы делать такие же пустяки, как они: ходить к парикмахеру, суетиться, целовать женщин, покупать сахар», - внезапно открывает для себя Зотов.
Мотив зверя, изначально связанный для Зощенко именно с идеей простой, не искаженной культурой жизни, тоже присутствует в этих повестях, но несколько иначе: по сравнению с «Любовью», «Рыбьей самкой» и самыми ранними неопубликованными рассказами, где, как правило, мотивы зверя и неживого человека связывались с разными персонажами, мотив зверя экспансируется, сфера применения этого образа расширяется: зверь обнаруживается и внутри неживого героя: звериное мыслится теперь как универсальное свойство человека, независимо от его культурного уровня. Так, в зверя превращается Аполлон, вернувшись с фронта и потеряв все, что имел:
«...Иногда он вставал с постели, вынимал из матерчатого футляра завязанный им кларнет и играл на нем. Но в его музыке нельзя было проследить ни мотива, ни даже отдельных музыкальных нот - это был какой-то ужасающий, бесовский рев животного.»
Постепенно просыпается зверь и в Белокопытове. Этот мотив становится в повести «Люди» сквозным, входя в повествование с первых строк, где «автор советует читателю не придавать большого значения и тем паче не переживать с героем его низменных, звериных чувств и животных инстинктов.» Затем мотив появляется в монологе героя, обозначая нечто принципиально чуждое Белокопытову:
«...Он буквально хватался за голову, говоря, что он не может жить больше в России, этой стране полудиких варваров, где за человеком следят, как за зверем».
Далее, потерпев неудачу на поприще интеллектуальных занятий, которые оказались никому не нужными в провинциальном городе, Белокопытов пытается жить простой жизнью - здесь «зоологические» мотивы появляются в его монологе уже в ином качестве:
«Он тотчас и немедленно развил им целую философскую систему о необходимости приспособляться, о простой и примитивной жизни и о том, что каждый человек, имеющий право жить, обязан, как и всякое живое существо и как всякий зверь, менять свою шкуру, смотря по времени.»
Обвешивая покупателей, герой утверждает, что «цинизм - это вещь совершенно необходимая и в жизни нормальная, что без цинизма и жестокости ни один даже зверь не обходится.» В конце концов используемые самим Белокопытовым «животные» метафоры материализуются в его собственной жизни, становясь сюжетообразующими: он опускается, уходит в лес и живет в землянке. При встрече с приятелем он, «потрясая лохмотьями своего заграничного костюма, громко смеялся, говоря, что все вздор, что все слезает с человека, как осенью шкура животного». «Звериные» аналогии сопровождают героя до самой его гибели: Белокопытов бесследно исчезает, «как зверь, которому неловко после смерти оставлять на виду свое тело».
Мир Зощенко 20-х гг., таким образом, - это мир всепобеждающей простой жизни и «звериного», антикультурного, начала, которые торжествуют как в его рассказах ( в образе некультурного рассказчика), так и в повестях, где «звериное» начало неизбежно обнаруживается у всех без исключения персонажей, иногда скрытое под эфемерной оболочкой культуры (автор «Людей» во вступлении предупреждает читателя, что «это будет несколько грустная повесть... о том, какая, в сущности, пустяковая вся человеческая культура и о том, как нетрудно ее потерять.»)
Обращает на себя внимание необъяснимая, фатальная невозможность для неживого человека войти в чуждый ему «звериный» мир. Все герои повестей о «неживых» интеллигентах погибают именно тогда, когда путь к «правильной» простой жизни уже найден и начат, а противоречие между интеллигентом и простой жизнью, казалось бы, снято: Аполлон погибает, почувствовав, что «живет и хочет жить»; Зотов - постигнув «мудрость» простой жизни; Мишель Синягин - захотев «работать, бороться и делать новую жизнь».
Путь к простой жизни ищет и сам автор, формируя свою концепцию литературы, принципиально ориентированную на жизнь, а не на культурные образцы. Уже в набросках к книге «На переломе» Зощенко оценивает современную ему литературу с точки зрения присутствия в ней жизни. Впоследствии в «Письмах к писателю» (1929) Зощенко, настаивая на том, что пишет на языке, «на котором сейчас говорит и думает улица», объясняет, что делает это для того, «чтобы точнее копировать нашу жизнь». О внекультурной ориентации Зощенко 20-х годов свидетельствует и история «обиды» Зощенко на Горького, косвенно упрекнувшего его в подражании Гоголю.
Однако проблемы создания литературы, отражающей простую жизнь, оказываются связанными для писателя с проблемами изменения собственной личности и, соответственно, мировосприятия. В 20-е годы сам автор выступает во многом все еще с позиции неживого человека, требующего «оздоровления». Это доказывают наблюдения над мотивом нездоровья, появляющимся в художественном мире Зощенко уже в начале 20-х годов; из этого мотива и вырастают впоследствии сюжеты «научно-художественных» повестей.
Мотив нездоровья представлен в мире раннего Зощенко достаточно разнообразно: это - как психические, так и физические недуги, подлинные или мнимые (образ мнительного больного - излюбленный образ Зощенко). Но наибольший интерес, как представляется, вызывает мотив такого душевного нездоровья, которое автор обычно называет неврастенией или меланхолией, потому что именно этот тип недуга приписывается неживым людям.
Симптомы меланхолии в трактовке Зощенко - подавленное настроение, постоянная грусть, нежелание общаться с людьми, апатия, пессимизм:
«Кругом, можно сказать, природа щедрой рукой раздает свои бесплатные блага. Светит солнышко, трава растет, муравьи ползают.
И тут же наряду с этим находятся меланхолики, которые насчет всего этого скулят и ничего выдающегося в этом не видят и вообще не знают, как им прожить на этом белом свете. « («Не все потеряно»)
Выявим систему наименований, которые автор использует, говоря об этом явлении. В результате такого анализа обнаруживаем, что в качестве синонимов неврастении и меланхолии появляются выражения непонимание путей строительства, склонность цепляться за старый быт, крупные противоречия. Аналогичные явления обнаруживаем в именовании «субъекта» болезни. Наряду со словами меланхолик, больной, нервный человек в нее входит интеллигент (Зощенко иногда «уточняет» это слово эпитетом: беспочвенный интеллигент, интеллигент, утомленный своим средним образованием (своеобразная зощенковская идиома, усеченный вариант которой - утомленный человек), дряхлый интеллигентишка, довольно-таки дряблый бездетный интеллигент, больной и нездоровый интеллигентный человек, больная прослойка).
Зощенковская меланхолия, как и безвольность и безжизненность, таким образом, представляют собой явление не только медицинское и психологическое, но и социальное. Так, «интеллигентская» болезненность героя рассказа «Не все потеряно» Иннокентия Ивановича Баринова противопоставлена «пролетарскому» здоровью:
«Это был форменный меланхолик. И простой пролетарской душе глядеть на него было то есть совершенно, абсолютно невыносимо. Он выпивать не любил, физкультурой не занимался и на общих собраниях под общий смех говорил все неактуальные вещи: дескать, мусор во дворе пахнет - нету возможности окно открыть на две, видите ли, половинки.»
То же можно сказать о герое рассказа «Кузница здоровья»:
«Личность это была форменно расхлябанная. Которые знали Серегу раньше, все подтвердят. То есть никакого в нем не было горения и миросозерцания.
Другие граждане с дому все-таки по праздникам веселятся. В горелки играют, пьют, в козла дуются. Потому здоровые, черти.
А этот мракобес с работы, например, вернется, ляжет брюхом на свой подоконник и в книгу уткнется. Погулять даже не пойдет. Скелет у него, видите ли, ходить не может, растрясся за день.
И уж, конечно, не пьет, не курит, женским персоналом не интересуется. Одним словом, лежит на своем окне и догнивает.
Вот какой это был нездоровый человек! «(«Кузница здоровья»)
Определяя лиц, которые могут оказаться нездоровыми людьми, обнаруживаем три типа подобных персонажей. Они могут: 1) относиться к сфере персонажей; 2) быть включенными в сферу автора (сам автор или персонажи, ассоциирующиеся с ним); 3) представлять собой не отдельных лиц, а целые группы ( когда речь идет, например, не о конкретном Иннокентии Ивановиче, а о «некоторых меланхоликах» вообще).
Проследим смену типов нездоровых людей. Первый такой герой -упомянутый уже Иван Алексеевич Зотов из повести «Мудрость» (1923). На первый взгляд, это - представитель «сферы персонажей». Но фамилия «Зотов» может в то же время, благодаря созвучности, восприниматься как глухая отсылка к фамилии автора. (Эту догадку подтверждает то, что значительно позднее, в издании 1931 г., писатель меняет фамилию героя на «Зощенко» и объявляет его своим родственником. Обращает также на себя внимание некоторое сходство описаний внезапной смерти Зотова и смерти отца автора в «Перед восходом солнца» (новелла «Разрыв сердца»):