«Тряхнув слегка головой, он хотел выпрямиться, но захрапел и ничком свалился на пол, зацепив ногой за стул, далеко и гулко отодвинув его «. («Мудрость»)
«Отец наливает стакан воды. Пьет. И вдруг падает.
Он падает на пол. И падает стул, за который он задел. « («Разрыв сердца»)
Таким образом, уже с самого начала мотив отчасти входит в сферу автора, воспринимаясь читателем как автобиографический.
В рассказе «Полетели», опубликованном через год, упоминается еще один нездоровый человек - «секретарь артели, несколько унылый и меланхолический субъект, дважды отравленный газами в германскую войну.» Серьезная мотивировка болезни (последствия газовой атаки), на первый взгляд, не соответствует комической роли всегда готового согласиться с большинством «несколько унылого и меланхоличного субъекта» - и это приводит читателя в некоторое недоумение.
Объяснить этот диссонанс, вероятно, можно, сравнив этот образ с образом автора (пока не рассказчика, а автора, так как рассказ написан не в сказовой манере, авторская речь достаточно нейтральна) в рассказе «Крестьянский самородок» (1925). Автора регулярно посещает графоман, предлагающий читать свои стихи.
«Два месяца я, нервный и больной человек, отравленный газами в германскую войну, терпел нашествие Ивана Филипповича из уважения к его происхождению. «
Можно предположить, что секретарь артели был своего рода комическим двойником автора, а перенесенная газовая атака - автобиографической чертой ( мы уже убедились отчасти в том, что такая самоирония была характерна для Зощенко, во многом отождествлявшим себя со своими героями - неживыми людьми. Мотив газовой атаки вообще часто возникает в самых различных произведениях Зощенко, как правило, в связи с темой болезни - начиная от ранних сатирических рассказов (рассказ Синебрюхова о своем «подвиге» в «Великосветской истории»; рассказ «Врачевание и психика» ( «У меня тогда сердце пошаливало - я был два раза отравлен газами в царскую войну, и с тех пор оно у меня пошаливало», - вспоминает герой) ; упоминание об «окопчиках» германской войны как причине всеобщего нездоровья в рассказе «Четыре дня»), кончая новеллой «Двадцатое июля», сюжет которой, кстати, почти совпадает с рассказом Синебрюхо-ва) и автобиографиями, в которых Зощенко считал нужным сообщать об этом эпизоде своей жизни, по-видимому, считая газовую атаку одной из существенных причин своей болезни.
Мы видим, таким образом, что мотив нездоровья постепенно все больше обнаруживает черты мотива автобиографического.
Затем мотив вновь перемещается в сферу персонажей, но в ином качестве - кроме автора, нездоровыми людьми становится целый ряд персонажей. В рассказе «Дамское горе» (1926) это - застрелившийся меланхолик, в «Кузнице здоровья» (1926) - Серега Пестриков, ведущий «интеллигентский» образ жизни и принятый поэтому родственниками за больного, в «На посту» (1926) - трусливый «нервный» врач.
Далее круг нездоровых людей становится еще шире. Появляется некий «групповой субъект», обладающий симптомами болезни. Это - меланхолики, дряблые меланхолики и беспочвенные интеллигенты, старухи, имеющие постоянную душевную меланхолию.
Подобные названия-даты имеют всего три новеллы из нескольких десятков. В одном ряду с «Двадцатым июля» оказываются «Двенадцатое января» (смерть матери) и «Двадцать третье сентября» ( наводнение). Газовая атака, таким образом, воспринимается как одно из наиболее значимых для автора событий.
«Вот кому я не завидую - это старухам. Вот старухам я, действительно верно, почему-то не завидую. Мне им, как бы сказать, нечего завидовать.
Это народ не гибкий. Они в жизни обертываются худо. Или я так скажу: неумело. К тому же в силу возраста они не могут заняться физкультурой, отчего имеют постоянную душевную меланхолию и непонимание путей строительства. И вообще цепляются за старый быт. «(«Материнство и младенчество», 1929)
Конечно, это люди - по большей части дряблые меланхолики и беспочвенные интеллигенты, утомленные своим средним образованием. Они и раньше, при всяком режиме, разводили свою меланхолию. Так что особенно уж сваливать вину на текущие события не приходится. ( «Не все потеряно», 1929)
Кстати, из приведенных примеров видно, как постепенно «обрастает» нервное нездоровье социальными коннотациями (как ранее это происходило с образами неживых людей и зверей): к меланхоликам и больным начинают относиться люди, не вписавшиеся в социальную систему, в частности, старухи и те же интеллигенты.
Наконец, Зощенко начинает говорить о нездоровом человеке как о типе:
«...лицо, от которого ведутся эти повести, есть, так сказать, воображаемое лицо. Это есть тот средний интеллигентский тип, которому случилось жить на переломе двух эпох.
Неврастения, идеологические шатания, крупные противоречия и меланхолия - вот чем пришлось наделить нам своего «выдвиженца» И.В.Коленкорова». («Сентиментальные повести». Предисловие к четвертому изданию. 1929).
Социальные коннотации у болезни сохраняются. (То, что психические качества чередуются с социальными, видимо, еще раз подчеркивает близость для зощенковского «пролетарского писателя» этих понятий). Интересно, что к этому типу людей автор относит и себя (в прошлом). Мотив, таким образом, снова воспринимается как связанный со сферой автора.
Проследим теперь, как меняется место интересующего нас мотива в повествовании (то есть его функция). Впервые мотив нездоровья появляется в прозе Зощенко в качестве одной из возможных причин странного поведения героя (то есть присутствует в повествовании как гипотеза). Автор в повести «Мудрость» сам не знает точно, почему Иван Алексеевич Зотов живет уединенно и замкнуто:
«Кое-кто из прежних его приятелей говорил, будто Иван Алексеевич страдает хроническим катаром кишечника и нервными коликами и будто бы болезнь эта наложила на него неизгладимый, скучный след. Другие приятели, знавшие Ивана Алексеевича еще короче и настроенные слегка романтически, уверяли, что, напротив, произошла не то какая-то тайна, не то какая-то любовная интрига, которая скомкала и изменила ровное течение его жизни.
Впрочем, неизвестно, кто был прав. Может быть, были правы обе стороны, тем более что врач, пользовавший одно время Ивана Алексеевича, с улыбкой отговаривался незнанием, но категорически болезни не отрицал и при этом отделывался двусмысленными шуточками.»
Затем нездоровье, уже не гипотетическое, а вполне определенное, становится чертой одного из эпизодических персонажей (секретарь артели из рассказа «Полетели»), по-прежнему, однако, находясь на «периферии» повествования (болезнь в этом случае, как, кстати, и в случае с автором в рассказе «Крестьянский самородок», - признак, о котором сообщается как бы между прочим, он не существенен ни для развития сюжета, ни для выражения авторских идей.)
Далее мотив нездоровья начинает играть сюжетообразующую роль. Так, в рассказе «Дамское горе» (1926) жена застрелившегося, по-видимому, интеллигентного меланхолика просит без очереди отпустить ей в магазине продукты. У кого-то из людей, стоящих в очереди, смерть меланхолика не вызывает сочувствия - она воспринимается лишь как «дамское горе». Для оценки самоубийства как «дамского горя» существенно, что герой застрелился именно из-за своей «меланхолии». Сюжет рассказа «Кузница здоровья» - мнимая болезнь и «излечение» Пестрикова: он тоже не состоялся бы без мотива нездоровья.
По мере «обобщения» субъекта болезни мотив нездоровья утрачивает сюжетообразующую роль и переходит в область авторских рассуждений. Но это ни в коем случае не говорит о том, что значимость этого мотива для автора уменьшается. Напротив, она возрастает, поскольку с конца 20-х годов вообще возрастает значимость публицистического начала в прозе Зощенко.
Итак, подводя итог, можно сказать, что в сфере персонажей мотив нездоровья проходит в рассказах Зощенко 20-х гг. следующий путь: сначала это - признак персонажей, ассоциирующихся с автором, затем - самого автора; после этого мотив переходит в сферу героев и там «тиражируется» (то есть присутствует в характеристиках самых различных персонажей, не похожих ни на автора, ни друг на друга), и, наконец, возникает «групповой», а затем обобщенный персонаж, наделенный этим признаком, причем к типу «больных» принадлежит и сам автор. Наиболее важный вывод из этой части исследования - то, что мотив нездоровья - мотив безусловно автобиографический, но автор при этом относится к нездоровью не как к своей индивидуальной черте, а возводит его в ранг более общего.
В плане роли, выполняемой в повествовании, мотив нездоровья проходит путь от едва заметного намека на болезнь и черты эпизодического персонажа до сюжетообразующего мотива и, наконец, предмета рассуждения в авторском отступлении. Таким образом, он занимает все больше места в художественном мире Зощенко.
Тенденция к универсализации сюжета о борьбе за здоровье, наметившаяся в рассказах и повестях 20-х гг., развивается в 30-е годы в первой «научно-художественной» повести «Возвращенная молодость». Судьбой Зотова наделяется «так называемая интеллигентская прослойка вообще»:
«Ну, еще лет до тридцати пяти, сколько мог заметить автор, люди живут сносно, трудятся на своем поприще, веселятся, тратят безрассудно то, что им отпущено природой, а после этого по большей части начинается у них бурное увядание и приближение к старости.
У них пропадает вкус ко многим хорошим вещам. Морда у них тускнеет. Ихние глаза с грустью взирают на многие приличные и недавно любимые вещи. Их захватывают разные удивительные и даже непонятные болезни, от которых врачи впадают в созерцательное состояние и приходят в беспокойство за беспомощность своей професси».