«Бедный человек» в произведениях М. Зощенко 20-30-х гг.
СОДЕРЖАНИЕ
Введение
Глава 1 Анализ художественного творческого метода М. Зощенко при изображении «бедного человека» в произведениях 20-30-х годов
1.1 Выделение творческих этапов и суть творческого метода М. Зощенко при изображении «бедного человека»
1.2 Эволюция мира «бедного человека» в творчестве М. Зощенко 20-30-х годов
2 Корни сатирического изображения «бедного человека» и структурная перестройка зощенковских произведений анализируемого периода
2.1 Мир персонажей М.Зощенко и их характеристики в период зрелости творчества писателя
2.2 Связь мира сатирических произведений Зощенко с прошлым культурным наследием России
Заключение
Михаил Зощенко известен читателю как писатель с устоявшейся репутацией сатирика и юмориста. Репутация эта, сложившись в 20-х годах, жива до сих пор. Не случайно «юмор Зощенко» и «комическое у Зощенко» стали традиционными темами исследований.
Однако из почти 40 лет писательской жизни Зощенко собственно сатире и «юмористике» было посвящено менее десятилетия («первый юмористический рассказ», по признанию писателя, был написан в 1922 году); поворот же его «литературного корабля» к «серьезным» жанрам начался в 1929 году публикацией «Писем к писателю», названной современным литературоведом «книгой-эпитафией на могилу его триумфа у широчайших читательских масс». После этого сатира уже не доминирует в зощенковской системе жанров: в это время создаются преимущественно «научно-художественные» и документальные (или имитирующие документальность) повести и детские рассказы. Именно к «научно-художественному», как определяет его сам писатель, жанру Зощенко относится в это время как к «главному».
Поэтому, несмотря на соблазн ограничиться в исследованиях так называемыми «лучшими» произведениями Зощенко, т.е. его сатирическими рассказами и повестями, игнорируя все остальное как «неудачное» или просто не соответствующее зощенковскому «образу», к которому привык читатель, - очевидна необходимость исследования его творчества как целого. Так же, как «Мертвые души» Гоголя не могут быть до конца поняты без его поздней публицистики, понять сатиру Зощенко невозможно, не уяснив того места, которое сам автор уделял ей в своем творчестве.
Известно, что Зощенко - один из немногих писателей, чье творчество стало предметом не только множества критических, но и научных исследований еще при жизни автора, более того, вскоре после начала его писательской карьеры. Вполне объяснимо то, что язык Зощенко привлек внимание критиков и исследователей несколько раньше, чем его мировосприятие. Именно на язык в первую очередь обратили внимание уже самые первые рецензенты, в основном обсуждавшие вопросы «сказа» и «стилизации» и проводившие параллели с Гоголем и Лесковым, восприняв Зощенко как писателя с орнаментальным отношением к слову и пишущего в основном ради слова. Языковые открытия Зощенко стали благодатным материалом для лингвистических исследований. Впервые описанию используемых Зощенко приемов была посвящена статья В.В.Виноградова.Впоследствии язык Зощенко не раз становился объектом исследования лингвистов и литературоведов - как отечественных, так и зарубежных. Естественно, что проблемы зощенковского сказа заинтересовали «опоязовцев», близких кружку «Серапионовых братья», в который входил молодой Зощенко. Эти проблемы активно обсуждаются и в последние годы - не только в научных исследованиях, но и в статьях эссеистического характера, посвященных, в сущности, не столько самому Зощенко, сколько проблемам отраженного в языке общественного мировосприятия его эпохи. Писатель в этом случае представляет интерес прежде всего как добросовестный и чуткий фиксатор особенностей этого языка: речевое поведение его героя часто сопоставляется с речевым поведением представителей определенных слоев общества 20-х годов (например, советских управленцев) или даже тогдашнего главы государства.
Вопросы, связанные с изображением бедных людей в творчестве писателя, почти не обсуждались его первыми рецензентами именно из-за всеобщей сосредоточенности на его языке; содержательная сторона его произведений обычно либо вовсе игнорировалась, либо сводилась к рассказыванию анекдотов. Приведу некоторые характеристики такого рода: «А вот и Зощенко. С лицом заматерелого провинциального комика, без единой улыбки читает он свои смешные рассказы. <...> Но не рассказы это вовсе, а просто анекдоты, вроде Аверченковской юмористики, только, пожалуй, еще сортом ниже.»
«Автор обладает несомненным дарованием, он умеет наблюдать, подмечать, запоминать, он чуток к юмору быта, но... два громадных «но»! Первое - во всех его рассказах нет души, заветного: идеологического стержня. Что любит Михаил Зощенко? Что ему особенно близко и дорого? Неужели только блеск оскала молодых белых зубов при передаче очередного житейского анекдота? «(из анонимной рецензии).» «Большинство рассказов на 200-300 газетных строк. Такой размер обрекает автора на веселые анекдоты, если, конечно, автор не Чехов и не Мопассан» (А.Придорогин).
Одним из первых вопросов, непосредственно связанных с изображением бедных людей Михаилом Зощенко и заинтересовавших его рецензентов, стал вопрос о присутствии в его художественном мире «положительного» персонажа. При этом почти все критики (слова И.Оксенова о том, что «у Зощенко есть все данные для того, чтобы стать благодушным, незлобивым сатириком современности», воспринимается на этом фоне скорее как исключение) почти единодушно признали отсутствие такого начала. «Смеяться много вредно, пересмеешься - заплачешь... - пишет А.Меньшой с явным сочувствием автору. - В этом - смысл и содержание творчества - и жизни - и смерти - Гоголя: он пересмеялся... Чехов не пересмеялся. В этом - отличие его от Гоголя...Молодой Зощенко - подражатель. Он подражает и Гоголю, и Чехову; он «работает» под Гоголя и под Чехова (что отнюдь не умаляет его собственной, самостоятельной ценности и значимости, как писателя). Но путь его - не чеховский, а гоголевский. Он уже - в самом начале пути - пересмеивается, досмеивается до жути». О том же, в сущности, говорит, например, М.Ольшевец, обнаруживая в «Сентиментальных повестях» «сгусток зощенковской философии», подлежащей разоблачению и порицанию: «Тут Зощенко даже не пытается вас смешить по-обычному скверными анекдотами, а, наоборот, по-серьезному хочет показать свое credo, временами зовя себе на помощь андреевщину и даже достоевщину….Редкий герой в конце рассказа выживает; все они умирают от отчаяния и жути...». Заметим, что, как правило, вопрос о «пессимизме» Зощенко и отсутствии у него «положительных идеалов» рассматривался в политическом аспекте: «Наше время есть время борьбы и, стало быть, героики. Оно не столько является эпохой отрицания, сколько положительного строительства. Оно является историческим периодом положительных идеалов, в нем место лирикам и художественным прозаикам - Пушкиным и Тургеневым, а не Щедриным.»
Как мы видим, уже в 20-е годы критики обнаружили исторические прецеденты творчества Зощенко - «мрачную» сатиру Щедрина и - в большей мере - Гоголя, смеявшегося «сквозь слезы».
Критика, ставившая в 30-40-е годы вопрос об «оптимизме» Зощенко почти исключительно как вопрос политический, достаточно много цитировалась и, кроме того, имеет лишь косвенное отношение к теме данной работы.
Гораздо больший интерес представляют серьезные аналитические статьи А.Бескиной и Ц.Вольпе, авторы которых, пожалуй, впервые делают попытку рассмотреть творчество Зощенко в философском контексте.
Статья Бескиной (1935) в целом посвящена своеобразной идеологической реабилитации Зощенко: автор пытается защитить зощенковскую «блестящую, острую сатиру на мещанство» как от упреков в «утробном, подмышечном смехе», так и от формалистов, которые «топили Зощенко в воде банальных рассуждений о его «жанровом новаторстве» и сводили все значение писателя к утверждению им в литературе «неуважаемой мелкой формы», - и найти место Зощенко в «классовой борьбе второй пятилетки». Бескина, однако, делает несколько общих замечаний о характере иронии Зощенко, впервые ассоциативно связывая ее с романтической иронией, которая ставилась во главу угла теоретиками романтизма как принцип разрушения». Ссылаясь на Блока, назвавшего иронию «болезнью вечно зацветающего, но вечно бесплодного духа», Бескина замечает, что ирония в литературе «всегда была оружием слабости», и упрекает Зощенко в «замкнутости и бесперспективности» его сатиры и в «сбивчивости и противоречивости его положительных позиций», призывая писателя к замене иронии «обличающим сарказмом».
Пожалуй, первым автором, обратившимся к детальному анализу вопросов, связанных не только с идеологией Зощенко и его политической позицией, но и с общими мировоззренческими персонажами его произведений, стал Ц.Вольпе. В статьях начала 40-х годов и опубликованной лишь недавно «Книге о Зощенко»(1940) Вольпе также проводит параллель между ироническим изображением героев Зощенко и романтической иронией, но основанием для такого сравнения становится то, что Зощенко, подобно немецким романтикам, воспринимает иронию «как просвечивание явления сущностью, как «свободу от объекта», показывая в «Сентиментальных повестях» сквозь изображение косного быта и сквозь убогую судьбу своих героев свое революционное и гуманное отношение к изображаемому миру, свою несмешную, большую «сентиментальную» тему».
В статьях Вольпе впервые была предпринята попытка рассмотреть как поэтику, так и «бедного человека» в рассказах Зощенко в их эволюции, общее направление которой - поиск «положительного» начала и «оптимизма» - «ключей счастья». Путь Зощенко критик представляет как путь от «разоблачения интеллигентских иллюзий» к «оптимистическому утверждению жизни». «Если весь период до 1930 г. можно охарактеризовать как сатирическую критику различных типических форм сознания, - пишет Вольпе, - то с 1930 года центральной темой становится не негативный анализ типов сознания, но анализ самого качества сознания, оценка роли сознания, оценка роли сознания в жизни человечества».