§3. Обрядовая семантика пахоты
Одной из былин, не получившей убедительного толкования, является былина «Вольга и Микула». Ученые XIX– XXвв. в целом имеют дело с тремя уровнями толкований былины: славянофильское (могущество общины и ее добровольное сотрудничество с княжеской властью), народническое (воспевание крестьянства) или социалистическое (сатира на князя, возвышающая над ним представителя трудового народа). Между тем, черты, не позволяющие воспринять Микулу как образ обычного пахаря, появляются с самого начала былины. Вольга и его дружина три дня пытаются догнать «оратая», чьи «покрикивания» они слышат, т.е. пашет он в одну сторону. Наконец «оратая» нагоняют и видят богатыря в бархатном кафтане, собольей шубе, сафьяновых сапогах, пашущего на кобыле, запряжённой в соху с золотыми и серебряными украшениями и шёлковой сбруей[179]. Необычайное описание Микулы говорят о том, что он не просто пахарь, и его занятие – отнюдь не крестьянский труд.
И.Я. Фроянов и Ю.И. Юдин сочли, что речь в былине идет о: а) переходе славян от охоты к земледелию, о превосходстве пахаря над охотником; б) о якобы необходимой помощи Микулы (т.е. общинного ополчения) Вольге (т.е. княжеской дружине) в деле сбора дани с покоренных племен[180].
Переход к земледелию свершился уже у предков славян. Однокоренные слова, связанные с пахотой, встречаются у самых разных индоевропейских народов, славянскому «орать» соответствуют, санскритское «ар», греческое «ароо», латинское «aro», ирландское araim, готское arjan, литовское arti, что приводит к мысли об индоевропейском возникновении пахоты[181]. Сомнительно, чтобы архаика подобного уровня могла отразиться в героическом эпосе отдельного народа. Столь же несостоятельно и мнение, что дружина менее боеспособна, чем ополчение[182]. Оно противоречит и здравому смыслу, и источникам: в 1067 г. Святослав Ярославич с горстью воинов разбил у Сновска 12.000 половцев, в 1071 г. во время восстания на Белоозере Ян Вышатич с двенадцатью отроками без потерь разгоняют три сотни общинников[183].
Пахота Микулы может иметь отношение к божественному в форме подражания богам и предкам – ключевому мотиву любой человеческой деятельности в традиционном обществе, где ритуал часто стремится поглотить само событие[184]. Необычный для пахаря наряд Микулы и еще более необычный вид его сохи указывают в нем человека, совершающего обряд. Ритуальная пахота героя – широко распространенный мотив у индоевропейских народов: италиков, индусов, греков, франков; священный золотой плуг присутствовал в обрядности «скифов»-пахарей; легенды о пахаре-богатыре присутствуют у прибалтийских финнов, чудесного пахаря Тюштяна избирают на княжение в мордовском предании[185]. Но именно у славян мотив чудесного пахаря и волшебного плуга распространен наиболее широко: князья Борис и Глеб, Марко Кралевич, польский князь-пахарь Пяст, чешский князь-пахарь Пшемысл, белорусский князь-пахарь Радар, Кирилла и Никита Кожемяки из русской и украинской сказок[186]. С чешским преданием о Пшемысле, накормившем пришедших призывать его на княжение гостей с лемеха плуга, перекликается польский обычай на Рождество класть лемех плуга на стол[187]. В связи с первоначальной сакральной основой даннических отношений представляется знаменательным, что дань зачастую собирали «с плуга». В болгарском обряде «кукеры» изображали пахоту и сев, а пахарем выступал ряженый «царем»[188].
Явное большинство мифологизированных образов пахаря – это вожди, правители: Уго у франков; Одиссей у греков; Тархон у этрусков; Ромул у латинян; Джанака у индусов; Тюштян у мордвы; Калевипоег у эстонцев. Скифский герой, завладевший золотым плугом, также именуется царем; в ритуале царской пахоты упоминается золотой плуг у индусов[189]. В образе Микулы также немало черт былинного вождя, например, шуба – былинный маркер правителя.
Ритуальная пахота правителя сводилась к двум мотивам – это либо первая борозда, открывающая пахоту, либо опахивание – проведение ритуальной границы «своей» земли, отделяющей ее от «чужого» мира[190]. По легенде, белорусский князь Радар, победив змея Краковея, насланного королем Ляхом, запряг его в плуг и пропахал границу с польской землей[191]. В украинских легендах князь Борис (и его позднейшие сказочные подобия – Никита и Кирилла Кожемяки) опахивает землю, как и князь Радар, на запряженном Змее[192]. В былине Микула, по сути, прокладывает сквозь целину, валя деревья и огромные валуны, единственную борозду – границу своих владений, земель своего рода. Это вождь, «отпахивающий» своему народу земли для житья, ограждающий его валом и рвом борозды от земель недоброжелательных соседей («злых мужичков, все разбойныих»), с которыми Микула уже имел вооруженное столкновение. Пахота Микулы – магический обряд.
Одним из не объясненных удовлетворительно моментов былины является форма, в которой Микула неизменно представляется Вольге: «А я пива наварю, да мужичков напою, а тут станут мужички меня покликивати: «Молодой Микула Селянинович!»[193] Микула заявляет о себе как об организаторе пира, а в былинах это – монополия князя. Фактически этим заявлением Микула оглашает не столько свое имя, сколько свой статус. Обращает на себя внимание то, что Микула собирается угощать пивом «мужичков». В этом сюжете мужики всюду предстают враждебной силой: Микула прячет свою соху от «мужичка-деревенщины», с «мужичков» едут собирать дань Вольга и Микула, с напавшими на него «мужичками» Микула бился. И «мужичков» же собирающийся на них вместе с Вольгой Микула намерен поить пивом.
В поэтическом языке героических сказаний Древней Руси часто встречается сравнение битвы с жатвой и другими сельскохозяйственными образами – молотьбой и веяньем, севом и всходами[194]. В речи Микулы три слоя. Первый – обманчиво-буквальный: заявление, что он собирается вырастить и снять урожай ржи, наварить из него пива и устроить пир. Второй – заявляя о себе как организаторе пира, Микула иносказательно сообщает о своем княжеском достоинстве. Но он скорее опахивает, нежели пашет, и никакого урожая и пира в буквальном смысле ожидать не приходится. В третьем слое смысла речь Микулы оказывается мрачной похвальбой воина, грозящего кровавым «пиром» врагам.
Встреча Вольги с Микулой – это встреча двух князей-кудесников, двух героев разных племен. Самое близкое к образу Микулы предание – белорусское предание о Радаре; в былине о Микуле присутствует предельно близкая фонетически и семантически форма «ратарь»; белорусы ближе всего к области распространения былин географически. В сложении белорусского этноса принимали участие дреговичи и кривичи. Костомаров предполагал, что Приильменье издревле заселяли кривичи, которым принадлежали названия Мойское и Мутная[195]. Словене назвали их Волхов и Ильмень: Волхов –в честь предводителя пришельцев[196], а Ильмень (Илмерь) – либо по реке Ильменау (приток Эльбы) либо по заливу Зейдерзее (в раннем средневековье – Илмер)[197].
Представляется вероятным видеть в Микуле героя кривичей, а в былине о его встрече с Вольгой – предание о столкновении на севере Восточной Европы общинной земледельческой колонизации кривичей и дружинной колонизации варягов (предков словен). При более раннем проникновении кривичей в эти края и политическом главенстве словен, естественной видится в былине ирония в адрес словенского героя. За встречей последовал союз для совместного господства над местными народами – балтами и финно-уграми.
Глава 4. Географическая локализация восточнославянского эпоса
Тождество ругов и русов не гипотеза и даже не вывод. Это лежащий на поверхности факт, прямое чтение источников, несогласие с которыми надо серьезно мотивировать.
А.Г. Кузьмин
§1. Сюжетные параллели былин и эпоса Средней Европы
Ученые давно обратили внимание на параллели между русским былинным эпосом и некоторыми эпическими памятниками Средней Европы XI–XIIIвв.: «Сагой о Тидреке Бернском» и южно-немецкими поэмами об Ортните (Гертните). В саге идет речь о войне коалиции русов (во главе с «конунгом Вальдемаром» и его сподвижником Ильей Русским), вильтинов и пулинов против гуннов Аттилы и готов Тидрека (Теодориха)[198]. В немецких поэмах идет речь о том, как Илья помогает своему юному племяннику Ортниту (Гертниту, Эрно) завоевать невесту, дочь языческого царя. Царь в отместку подсылает к Гертниту дракона. Гертнит, вопреки увещеваниям супруги и Ильи, выходит на бой с чудовищем и гибнет[199].
Вопрос о связи былин с западным эпосом поставил еще германский исследователь К. Мюлленгофф в середине XIXв. «Конунг русов Вальдемар» и «Илиас фон Рюссен» напоминали центральные фигуры русского былинного эпоса: Владимира Красное Солнышко и Илью Муромца. Мюлленгофф предположил русское происхождение данных фигур[200]. Из русских ученых над параллелями между западным эпосом и былинами работал А.Н. Веселовский, корифей компаративистской школы. Он установил, что не только отдельные герои, но и связь между ними, целые генеалогии в былинах и западных эпосах совпадают. Но все дальнейшие исследования упоминаний в западном эпосе героев русских былин происходили именно в ключе школы заимствований: считалось, что появление русских героев в западном эпосе отражает не историческую действительность, а взаимовлияние фольклора разных народов[201].