Важен и материал «колоды». В балладе говорится, что колоду изрезали на кресты. В эпосе устойчивым эпитетом креста является «кипарисный». Кипарисной либо дубовой называется доска, на которой в море отправляется Садко. Кипарис в «Голубиной книге» назван матерью всех деревьев[119]. Исследователи предполагают, что кипарис в значении мирового древа заменил именно дуб[120]. Общеизвестно почитание дуба индоевропейскими народами[121].
Возможно, с тем же обычаем связано и русское выражение «глядеть в дуб» (быть при смерти). «Дуб» – одно из названий лодок у восточных славян. И естественно применить союз «в», когда речь о «дубе»-лодке, а не о дубе-дереве. Именно роль дуба как мирового древа делала его идеальным материалом судна для плавания в иные миры.
Иных указаний на погребальный обряд былины не содержат. Итак, в былине «Михайло Потык» описано два способа погребения – захоронение в деревянном срубе и погребение в ладье. Оба имеют дохристианский характер, – сюжеты не могли сложиться в христианской среде.
§4. Образ жены правителя в былинах
Фигура супруги правителя стала предметом внимания исследователей еще в конце XIX– начале XXвв. Былины приписывают Апраксее легкомысленный характер, – она прилюдно обнаруживает свою связь с Тугарином, заигрывает с Чурилой Пленковичем, пытается соблазнить калику Касьяна[122]. Ветреность Апраксеи не обязательно связывать с конкретной личностью. Это типичный облик супруги правителя, олицетворения непостоянной, ветреной власти, удачи[123].
Мотив умыкания королевских жен гораздо более значим, нежели принято считать. У кельтов жена короля символизирует Землю, которой управляет король и даже саму Великую Богиню[124]. Легендарная королева Медб, первоначально была олицетворением власти, – она была женой девяти королей Ирландии, королем мог стать только тот, кто становился ее супругом. Еще в 1310 г. анналы фиксируют свадьбу Федлимида О'Конхобара с провинцией Коннахт и даже в XVIII в. поэты называли Ирландию супругой своих законных королей[125]. Аналогичные сюжеты содержатся в «Песни о Тристане и Изольде» и легендах о короле Артуре, жена которого, Гвиневера слывет до сего дня символом супружеской неверности. Еще более древние параллели – ирландская сага о боге Мидере, который соблазнил и увлек в Тару прекрасную Этайну, жену Эохайда Айрема, верховного короля Ирландии, что стало поводом к крупному конфликту, а также – всемирно известные сюжеты «Илиады» и «Одиссеи».
Схема любовных историй такого типа всегда имеет вид треугольника: «старый король – королева – юный претендент». Двое мужчин борются за женщину. Повелитель не может быть слабым, бесплодным либо сексуально несостоятельным, – он жених Земли, Великой Матери. Сексуальная немощность супруга Богини немыслима – она может привести к бесплодию Земли и опустошению края. В этом случае Богиня просто обязана подыскать замену – возможно, должен явиться конкурент, который бросит вызов королю[126]. Следовательно, «соблазнение жены» представляет собой факт, не только подрывающий авторитет короля как мужчины, но и ставящий под сомнение его способность осуществлять власть. Аналогичные воззрения существовали и у славян, и они отмечены в былинах[127].
Особенно заметно представление об Апраксее, как Власти, в былине о бунте Ильи Муромца против Владимира, которые представляются скорее переосмысленным описанием инициации военного вождя. Илья в начале былины устраивает пир, посягая на монополию князя; стреляет по «маковкам» княжеского терема, что может быть истолковано как ритуальный вызов князю. В ходе бунта Илья попадает в подземелье, где его кормит и поит все та же Апракса[128]. Проникновение в «погреба», вглубь земли, не составляет для нее никакой трудности – жена правителя и есть земля. Символично и кормление княгиней Муромца – в кельтских преданиях Старуха Власть угощает Ньяля, будущего короля, водой из волшебного колодца, королю Конну во сне является дева Власть и угощает едой и питьем[129]. После этого заточения Илья побеждает врага и становится вождем богатырской дружины.
В.В. Чердынцев видел в этом сюжете обычай ритуального заточения, уединения будущего вождя, который был широко распространен в раннем родовом обществе. Сходный мотив имеется и в скандинавском эпосе – в саге о Стюрлауге Трудолюбивом и в саге о Волсунгах, причём во время заточения в кургане, носящего черты погребения заживо, заточенным помогает жена заточившего их конунга[130].
Апраксею былин следует связать с женой князя Владимира из Иоакимовской летописи: «Владимир... имел жену от варяг Адвинду, вельми прекрасну и мудру, о ней же многое от старых повествуется и в песнех восклицают»[131]. Общие черты налицо: Адвинда «от варяг», и Апраксея из земли Поморянской (Ляховецкой, Политовской); Адвинда прекрасна и мудра, Апраксея тоже. И главное, – Адвинда являлась героиней многочисленных эпических сказаний. А изменение имени не должно удивлять – в XIXв. в эпосе постоянно шла смена древних имен на православные[132].
Невыясненным остается вопрос о нескольких наложницах «царя русов» и единственной Апраксе-Адвинде в эпосе. Возможно, каждая жена или наложница соответствовала покоренному племени или земле. В этом контексте становится ясно, отчего отец Апраксы решительно отказывался выдать ее за чужака, т.е. признать свой «вассалитет». Также становится понятным и распространённый европейский средневековый сюжет обязательной войны между королями государств А и Б при отказе короля А выдать дочь за принца Б, подмеченный Василием Лёвшиным в «Старинных диковинках»[133].
Завершая разбор образа Апраксеи, необходимо коснуться того единственного случая, когда к ее красоте и мудрости остались равнодушны (былина «Сорок калик со каликою»). Сорок странников-калик, возглавляемые атаманом Касьяном, дают обет: если кто-нибудь из них во время странствия солжет, украдет или польстится на женщину, то его мучительно казнят. Калики приходят в Киев, где Апраксея влюбляется в атамана Касьяна и неудачно пытается соблазнить его. Атаман устоял, тогда княгиня подкидывает в мешок Касьяна княжью чашу. Касьян принимает от рук своих товарищей казнь, но, возвращаясь из странствия, калики застают атамана живым, и узнают, что княгиня заболела. Апраксея винится и после Касьянова прощения исцеляется[134].
Существует распространённое мнение, что это предание – христианское, поскольку речь идет об аскетизме[135]. На самом деле язычеству ведомы и умеренность, и аскеза. Жрецы Зевса Олимпийского, называвшиеся термином «монахи», жили уединенно и аскетично в кельях у подножия святилищ, носили черную одежду и соблюдали обеты молчания и безбрачия. Такие же аскетичные жилища археологи находят рядом с капищами восточных славян на Днестре[136].
Сами же калики в былине отнюдь не христиане, но примечательнее всего фигура их атамана: в русском фольклоре святой Касьян играет особую роль – это Касьян Суровый, Касьян Немилостивый. Его пребывание – не на небесах, а под землей (и былинного Касьяна закапывают в землю). Там его бьют ангелы или черти (и Касьяна в былине подвергают мучительной казни). Он слеп или глаза его скрыты под свисающими до колен, а то и до земли ресницами, покрыт шерстью и волосами (Касьяна в былине иногда ослепляют, иногда – его лица не разглядеть из-за свисающих до пояса волос). Вытянутый язык былинного Касьяна – атрибут демона. На славянских лубках с ним изображают чертей, Смерть, пришедшую за Аникой-воином или Бабу Ягу; им снабжали личины ряженых, изображавших чертей и покойников. Торчащим языком отличаются и иные темные боги – Один, Дикий Охотник, Отец Могил и Черная Мать Кали – связанные с миром мертвых и покровительствующие аскетам[137]. Подобному божеству, должно быть, и служил атаман калик. Он олицетворяет обладание властью выше и больше той, которую олицетворяет Апраксея – властью волхвов. Именно эту истину, отраженную и в русских летописях, и в записках Ибн-Русте, и в сообщениях немецких монахов подтверждает былина.
§5. Сакральный образ правителя в былинах
Таким же датирующим мотивом является образ Владимира Красное Солнышко. При рассмотрении былинного образа князя выявляется целый ряд архаичных черт, в сочетании с данными зарубежных источников, в первую очередь арабских позволяющих отодвинуть дату существования отраженных в русском эпосе общественных и культурных реалий в первую половину Xвека.
В былинном эпосе Владимир Красно Солнышко носит не только отчество Святославич, – во всех ранних записях отчество звучит как Всеславьевич[138]. Существует еще один герой с двойным именем-отчеством – Волх-Вольга Всеславьевич-Святославич. В результате Волху-Вольге нашли два разных летописных прототипа: Волху Всеславьевичу – полоцкого князя XIвека Всеслава Брячиславича, а Вольге Святославичу – брата Владимира, Олега Святославовича[139]. Между тем, биографии князей имеют мало общего с сюжетами былин, а двойственность отчеств Владимира и Вольги – недоразумение. Речь следует вести об одном отчестве в разных вариантах известного древнерусского произношения: «Владимир свет Славьевич» или «Владимир всё Славьевич»[140]. Это даже не отчество, а скорее родовое имя, такое, как Рюрикович, Ольгович, Мономашич и пр.; в нём подчеркивается происхождение от прародителя – Славена или Словена новгородских преданий, которое привязывает Владимира к миру полумифических героев, основателей племен. Происхождение от прародителя племени по прямой линии в традиционном обществе давало право на власть, легитимность.