Да й войдешь в его столовую во горенку.
На пяту ты дверь да поразмахивай,
Подходи-ка ты ко столику к дубовому.
Становись-ка супротив князя Владимира,
Полагай-ка грамоту на золот стол,
Говори-тко князю ты Владимиру:
«Ты, Владимир-князь да стольно-киевский,
Ты бери-тко грамоту посыльную
Да смотри, что в грамоте написано,
Да смотри, что в грамоте да напечатано.
Очищай-ко ты все улички стрелецкие,
Все великие дворы да княженецкие.
По всему-то городу по Киеву,
А по всем по улицам широкиим,
Да по всем-то переулкам княженецкиим
Наставь сладких хмельных напиточков,
Чтоб стояли бочка о бочку близко поблизку,
Чтобы было у чего стоять собаке царю Калину
Со своими-то войсками со великими
Во твоем во городе во Киеве».
(Развитие действия начинается с отправления царем Калиным послов к князю Владимиру. Он наказывает послу, чтоб тот вел себя решительно и нагло, без должной дипломатии, выказывая неуважение киевскому князю: ногой распахивал дверь, без приглашения входил в палату и первым начинал разговор с князем Владимиром, что противоречило дипломатическому этикету.
Былина вполне исторично изображает самоуверенность и наглость татар, выражающиеся в требованиях безоговорочной капитуляции, которые предъявляет Калин к русскому князю: без боя освобождай улицы Киева и встречай победителей-татар бочками хмельных напитков.
Обратите внимание на устойчивость постоянных эпитетов: Владимир, даже когда он ссорится с Ильей, и с точки зрения народа виновен в том, что Киев не защищен от врагов, всегда называется «славным» или «стольно-киевским» князем, так обращается к нему и Калин. В то же время рядом с именем Калина стоит эпитет «собака», даже когда о нем говорят его приближенные или он сам о себе.)
То Владимир-князь да стольно-киевский
Брал-то книгу он посыльную,
Да и грамоту ту распечатывал
И смотрел, что в грамоте написано,
И смотрел, что в грамоте да напечатано:
А что велено очистить улицы стрелецкие
И большие дворы княженецкие
Да наставить сладких хмельных напиточков
А по всем по улицам широкиим
Да по всем переулкам княженецкиим.
Тут Владимир-князь да стольно-киевский
Видит – есть это дело немалое,
А немало дело-то – великое.
А садился-то Владимир-князь да на червленый стул
Да писал-то ведь он грамоту повинную:
«Ай же ты, собака да и Калин-царь!
Дай-ка мне ты поры-времячка на три года,
На три года дай и на три месяца,
На три месяца да еще на три дня
Мне очистить улицы стрелецкие,
Все великие дворы да княженецкие,
Накурить мне сладких хмельных напиточков
Да й поставить по всему-то городу по Киеву,
Да й по всем по улицам широкиим,
По всем славным переулкам княженецкиим».
Отсылает эту грамоту повинную,
Отсылает ко собаке царю Калину.
А й собака тот да Калин-царь
Дал ему он поры времячка на три года,
На три года и на три месяца,
На три месяца да еще на три дня.
(Былина показывает растерянность и беспомощность князя Владимира перед неожиданным приходом врага. Он пишет смиренную просьбу об отсрочке, обещая с почетом встретить захватчиков. В былине дважды употребляется эпитет “повинная” грамота Владимира к Калину.)
Еще день за день как и дождь дождит,
А неделя за неделей как река бежит -
Прошло поры-времячка да три года,
А три года да три месяца,
А три месяца да еще три-то дня.
Тут подъехал ведь собака Калин-царь,
Он подъехал ведь под Киев-град
Со своими со войсками со великими.
(Обратите внимание на поэтическую формулу, с помощью которой в былине изображается движение времени – используется поэтическое сравнение. Эта формула встречается и в других былинах.)
Тут Владимир-князь да стольно-киевский
Он по горенке да стал похаживать,
С ясных очушек он ронит слезы ведь горючие,
Шелковым платком князь утирается,
Говорит Владимир-князь да таковы слова:
- Нет жива-то старого казака Ильи Муромца,
Некому стоять теперь за веру, за отечество,
Некому стоять за церкви ведь за Божии,
Некому стоять-то ведь за Киев-град,
Да ведь некому сберечь князя Владимира
Да и той Апраксы-королевичны!
(Былина с большим психологическим мастерством изображает состояние князя Владимира, используя для этого различные приемы: он нервно по горенке «похаживает», «ронит слёзы горючие», платком вытирает слёзы, говорит повинные речи, кается, что сгубил, как он думает, Илью. Чувство страха Владимира передано нагнетанием местоимения «некому».)
Говорит ему любима дочь да таковы слова:
- Ай ты, батюшка Владимир-князь наш стольно-киевский!
Ведь есть жив-то старыя казак да Илья Муромец,
Ведь он жив на погребе холодноем.
Тут Владимир-князь-от стольно-киевский
Он скорюшенько берет да золоты ключи
Да идет на погреб на холодныи,
Отмыкает он скоренько погреб да холодныи
Да подходит ко решеткам ко железныим,
Разорил-то он решетки да железные -
Да там старыя казак да Илья Муромец.
Он во погребе сидит-то, сам не старится,
Там перинушки-подушечки пуховые,
Одеяла снесены там теплые,
Яствушка поставлена хорошая,
А одежица на нем да живет сменная.
Он берет его за ручушки за белые,
За его за перстни за злачюные,
Выводил его со погреба холодного,
Приводил его в палату белокаменну,
Становил-то он Илью да супротив себя,
Целовал в уста сахарные,
Заводил его за столики дубовые,
Да садил-то он Илью подле себя
И кормил его да ествушкой сахарнею,
Да поил-то питьицем медвяныим.
(Радость Владимира выражается повторением наречия: скорёшенько берет ключи, скоренько отмыкает погреб, а также через типичную былинную формулу, изображающую встречу гостя (здесь Илья) и хозяина (Владимира). Как бы ни были драматичны надвигающиеся события, былина не торопится, она эпически-спокойно фиксирует внимание слушателей на деталях: Владимир берет Илью за ручушки белые, за перстни злаченые, целует в уста сахарные, заводит за столики дубовые, поит питьем медвяным – сохраняются при этом все постоянные эпитеты.)
И говорил-то он Илье да таковы слова:
- Ай же старыя казак да Илья Муромец!
Наш-то Киев-град нынь да в полону стоит.
Обошел собака Калин-царь наш Киев-град
Со своими со войсками со великими.
А постой-ка ты за веру, за отечество,
И постой-ка ты за славный Киев-град,
Да постой за матушки божьи церкви,
Да постой-ка ты за князя за Владимира,
Да постой-ка за Апраксу-королевичну!
(В некоторых вариантах этой былины Илья отвечает Владимиру, что ради него, князя стольно-киевского, он не вышел бы из погреба глубокого. Но ради вдов-сирот, ради Божьих церквей, ради Русской земли он пойдет воевать, и согласен защищать и Владимира. Былина в образе Ильи рисует героя, который готов забыть личные обиды от князя перед лицом той опасности, которая нависла над всей Русской землей.)
Так тут старыя казак да Илья Муромец
Выходит он со палаты белокаменной,
Шел по городу он да по Киеву,
Заходил в свою палату белокаменну
Да спросил-то как он паробка любимого.
Шел со паробком да со любимыим
А на свой на славный на широкий двор,
Заходил он во конюшенку в стоялую,
Посмотрел добра коня он богатырского.
Говорил Илья да таковы слова:
- Ай же ты, мой паробок любимыи,
Верный ты слуга мой безыменныи,
Хорошо держал моего коня ты богатырского! -
Целовал его он во уста сахарные,
Выводил добра коня с конюшенки стоялыи
А й на тот же славный на широкий двор.
А й тут старыя казак да Илья Муромец
Стал добра коня тут он заседлывать.
На коня накладывает потничек,
А на потничек накладывает войлочек -
Потничек он клал да ведь шелковенький,
А на потничек подкладывал подпотничек,
На подпотничек седелко клал черкасское,
А черкасское седюлышко недержано,
И подтягивал двенадцать подпругов шелковыих,
И шпенючки он втягивал булатные,
А стремяночки подкладывал булатные,
Пряжечки подкладывал он красна золота,
Да не для красы-угожества –
Ради крепости все богатырскоей:
Еще подпруги шелковы тянутся, да они не рвутся,
Да булат-железо гнется – не ломается,
Пряжечки-то красна золота,
Они мокнут, да не ржавеют.
И садился тут Илья да на добра коня,
Брал с собой доспехи крепки богатырские:
Во-первых, брал палицу булатную,
Во-вторых, копье брал мурзамецкое,
А еще брал саблю свою острую,
Еще брал шалыгу подорожную,
И поехал он из города из Киева.
(Приведенные здесь формулы – описание седлания коня и изображение богатырских доспехов – могут дословно повторяться во многих былинах, иногда дословно. Красота конской упряжи гиперболизируется.)
Выехал Илья да во чисто поле,
И подъехал он ко войскам ко татарскиим
Посмотреть на войска на татарские.
Нагнано-то силы много множество.
Как от покрика от человечьего,
Как от ржанья лошадиного
Унывает сердце человеческо.
Тут старыя казак да Илья Муромец
Он поехал по раздольицу чисту полю,
Не мог конца-краю силушке наехати.
Он повыскочил на гору на высокую,
Посмотрел на все на три, четыре стороны,
Посмотрел на силушку татарскую -
Конца-краю силе насмотреть не мог.
И повыскочил он на гору на другую,
Посмотрел на все на три, четыре стороны -
Конца-краю силе насмотреть не мог.
(Разные варианты былины почти в одинаковых выражениях рисуют несметное количество воинов противника, и это вполне исторично. В какую бы сторону ни посмотрел Илья с высокой горы, «конца-краю силе насмотреть не мог». Русские летописи сообщают, что в татарском войске прежде всего поражала его многочисленность, и отмечают такую деталь: из-за запаха лошадиного и человеческого пота, исходившего от татарского войска, невозможно было дышать, из-за крика и ржания ничего не было слышно. Близкое к летописному изображение мы видим и в былине: от покрика от человечьего, от ржанья от лошадиного унывает сердце человеческое.)