При этом во время обучения на первых курсах института 68% молодых людей высказывали намерение после получения диплома заняться реализацией собственных инновационных разработок. Отсюда можно сделать вывод, что смена профессиональных ориентиров у молодежи возникает после практического знакомства с реалиями работы российского инновационного сектора.
Одну из главных проблем молодых инноваторов эксперты видят в том, что крупнейшие государственные венчурные фонды и государственные корпорации не заинтересованы в поиске и инвестировании проектов, поскольку получают хорошую прибыль за счет размещения собственных средств на банковских депозитах.
В качестве одного из средств решения существующих проблем эксперты предлагают разработать и принять систему налогового и административного стимулирования учреждений, создающих условия для развития талантливой молодежи, а также создать молодежный антикризисный комитет. [15]
Как показывают многочисленные исследования, возрастной уровень российских ученых и технологических разработчиков стремительно повышается. Сейчас средний возраст сотрудников российских научных организаций равен 47,4 года, кандидатов наук – 52 года, докторов наук – 60 лет. Одновременно с этим отмечается падение интереса у действующих молодых ученых к практической реализации своих научных идей. Только 3% от общего числа ученых и разработчиков моложе 30 лет подают заявки на получение научных и исследовательских грантов, в то время как в США этот показатель составляет 83%. Таким образом, сегодня мы открыто сталкиваемся с проблемой «старения» научных кадров, что несет в себе угрозу утраты преемственности в отечественной науке.
Единственный выход из сложившейся ситуации – включение российского элитного высшего образования в международную образовательную систему, для чего нужно расширить университетскую автономию и академическую свободу внутри самих университетов.
Научные знания и человеческий капитал становятся главной движущей силой экономического роста XXI века, а энергию для ее непрерывного развития поставляет высшее образование, в особенности его вершина – элитные исследовательские университеты. Всегда считалось, что это положение верно только для развитых стран, но в последние годы растет осознание, что оно справедливо и для развивающихся стран, а также для стран со средним уровнем доходов. Если раньше, условно говоря, Север полностью контролировал высший сегмент «производственного цикла», оставляя производство менее «знание насыщенных» продуктов и услуг Югу (и Востоку), то сегодня страны Юга все чаще уверенно занимают ниши производства инновационных продуктов. Это стало возможным благодаря экономической глобализации и быстрорастущей мобильности знаний, технологий, студентов, ученых и высококвалифицированных профессионалов.
Утечка мозгов, о которой говорили в прошлые годы как об угрозе, обернулась стремительным ростом успешных случаев циркуляции мозгов, обогащающих всех включенных в этот процесс. И студенты, и ученые – используют в странах прибытия вновь приобретенные знания, а также связи и сетевые сообщества, знание особенностей и культуры стран происхождения для создания новых индустрий и осуществляют вклад в развитие и рост знаниевой экономики.
Для того чтобы страна могла играть в игру циркуляции мозгов, ей необходимо ответить положительно на следующие вопросы. Открыты ли экономика и общество этой страны? Совместимы ли государственные институты – формальные и неформальные – с международными нормами? Есть ли в стране высококачественные университеты и исследовательские учреждения, способные конкурировать на мировой арене и при этом следовать общим стандартам деятельности и установленным правилам игры?
Россия, будучи страной со средним уровнем доходов населения, согласно принятой мировой системе оценки ВВП обладает гораздо более высоким, чем требуют международные нормы, научным, технологическим и университетским потенциалом и традициями. Проблема до начала 1990-х годов заключалась в изоляции страны от глобального научного сообщества. В силу этого, а также по причинам системного, доктринального и исторического характера секторы науки и высшего образования развивались в направлении, во многом несоотносимом с мировыми трендами. Между тем Россия с ее богатейшими научными традициями и многовековой историей в состоянии не только внести значительный вклад в мировой научный процесс, но и получить от него намного больше других. И то и другое напрямую зависит от успешной трансформации науки и высшего образования в конкурентоспособный формат относительно своих глобальных партнеров и от создания в России атмосферы открытости внешнему миру.
Исходной точкой глобальной научной и академической деятельности всегда считался исследовательский университет, возникший в ходе революционных изменений высшего образования в Германии в начале XIX века и ассоциируемый с открытием Берлинского университета братьями Гумбольдт, которые объединили базовые научные исследования с обучением. Постепенно исследовательский университет проявил себя как главная сила развития, активно расширяющая горизонты науки и одновременно обеспечивающая быструю доставку научных открытий как самим студентам-выпускникам, так и, непосредственно при их участии, всей экономике и обществу.
Французская, немецкая и другие европейские системы высшего образования позднее несколько сдали позиции, увеличив количество независимых исследовательских институтов и таким образом восстановив обособленность обучения и исследований. В то же время университеты в США значительно улучшили немецкую модель, объединив учебные классы с научными лабораториями. Это трансформировало природу университетов: из мощной консервативной силы, сохраняющей и распространяющей знания и традиционные ценности, они превратились в более сбалансированные институты, выступающие также пионерами в создании новых знаний и пересмотре имеющихся ценностей. Соединение обучения и исследования под одной крышей определяет не только точность и скорость доставки научных знаний. Оно определяет природу исследовательского подхода к обучению, способствуя поиску решений сложных исследовательских задач и поощряя аналитический способ мышления.
В то время как большинство континентальных европейских систем высшего образования до сих пор остаются под контролем государства и сохраняют высокую степень централизации и жесткую иерархию, когда каждым содержательным направлением управляет один человек (заведующий кафедрой), американская (и до какой-то степени британская) система развивалась с начала XIX века в сторону более открытой модели: с многофокусными направлениями работы и управления факультетами, с высоким уровнем внутреннего и внешнего (межфакультетского) плюрализма, соревнованием внутри университетов и между университетами, значительной мобильностью профессорско-преподавательского состава и самих студентов внутри и между университетами. Они также внедрили систему срока академических полномочий и расширили границы академической автономии и свободы внутри этих границ. Именно система определения сроков исполнения академических полномочий, при разумном ее использовании, обеспечивает правильный баланс между стимулом к деятельности и гарантией стабильности и защищенности на рабочем месте. В итоге американская система высшего образования способствовала появлению негосударственных некоммерческих институтов. Такая структура создала необходимые стимулы и поощрения для достижения наилучших научных результатов.
Многие уверены, что именно открытые плюралистические модели исследования и обучения обеспечили США базовое превосходство над континентальной Европой в области исследований и академического качества. В последние десятилетия в Европе, Азии и Латинской Америке наметилось постепенное движение в сторону американской модели, которая, в свою очередь, с учетом вклада других стран трансформируется в глобальную модель. Количество новых «центров успешности», или исследовательских университетов, созданных в континентальной Европе за последнее время на основе этой глобальной модели, тому доказательство. То же происходит в ряде развивающихся стран и стран Юга со средним уровнем доходов.
Современные университеты испытывают постоянное напряжение между требованиями, предъявляемыми обществом и экономикой к профессиональному обучению, и стремлением к либеральному образованию – обучению для собственной пользы и удовольствия. Братья Гумбольдт в Германии XIX века стремились к либеральному образованию, но в течение столетия Берлинский и другие немецкие университеты претерпели сильные изменения в сторону профессионализации образования.
Период после Второй мировой войны характеризовался, кроме того, двумя тенденциями, повлиявшими на классическую модель исследовательского университета: усилилось внимание к собственно процессу обучения и прикладным исследованиям. Первая тенденция заключалась в том, что образование было демократизировано и стало доступным большему количеству студентов. И вторая, отчасти следствие первой, – высшее образование оказалось под постоянно растущим бюджетным давлением, что увеличило его зависимость от исследовательских контрактов с бизнес-сектором. При этом повсеместно ведутся дебаты о том, должны ли университеты, и если должны, то до какой степени, быть вовлечены в область прикладных исследований. Решение, все чаще осуществляемое на практике, особенно в развивающихся странах и странах со средним уровнем доходов, заключается в создании или назначении одного или нескольких исследовательских университетов на роль «центров успешности», позволяя при этом другим вузам сконцентрироваться на обучении и прикладных исследованиях. Так, трехуровневое устройство системы высшего образования в Калифорнии (исследовательские университеты, университеты подготовки по массовым профессиям, колледжи) может быть наиболее приемлемым решением.