особого рода узы. Он выпустил руку мисс Белленден, еще раз с большим
вниманием оглядел арестованного, снова взглянул на Эдит и явственно заметил
смущение, которое она не могла дольше скрывать.
- Это, - сказал он глухо после минутного и тягостного молчания, - если
не ошибаюсь, тот самый молодой джентльмен, который взял на стрелковом
состязании приз.
- Может быть, - пробормотала Эдит, - нет... я склонна думать, что это
не он, - произнесла она, едва ли понимая, что говорит.
- Нет, это он, - решительно заявил лорд Эвендел, - я узнал его.
Победитель, - продолжал он несколько высокомерно, - должен был бы
произвести большее впечатление на прекрасную зрительницу.
Сказав это, он отошел от нее и, приблизившись к столу, за которым
расположился полковник, остановился невдалеке, опираясь на свой палаш,
молчаливый, но отнюдь не равнодушный свидетель происходящего.
Глава XIII
Остерегайтесь ревности, милорд.
"Отелло"
Чтобы объяснить глубокое впечатление, произведенное на несчастного
узника обрывками случайно подслушанного им разговора, который мы подробно
передали выше, необходимо рассказать о его душевном состоянии незадолго до
этого и о том, как он познакомился с Эдит Белленден.
Генри Мортон был одним из тех одаренных людей, которые, обладая
множеством разнообразных способностей, даже не подозревают об этом. Он
унаследовал от отца неустрашимую отвагу и стойкое, непримиримое отвращение
к любому виду насилия как в политике, так и в религии. Однако его
приверженность своим убеждениям, не взращенная на дрожжах пуританского
духа, была свободна от всякого фанатизма. Душа молодого человека не была
скована его путами, и этим он был обязан отчасти деятельным усилиям своего
острого и проницательного ума, отчасти нередким и надолго затягивавшимся
посещениям майора Беллендена. У последнего он встречался с его
многочисленными гостями и, общаясь с ними, понял, что доброе сердце и
достойная жизнь не являются исключительной привилегией тех, кто принадлежит
к определенному религиозному исповеданию.
Гнусная скаредность дяди создала много помех его образованию и
воспитанию; но он так использовал представлявшиеся ему возможности, что и
наставники и друзья его были поражены успехами, которых он добился,
несмотря на неблагоприятные обстоятельства. Тем не менее его душу постоянно
сковывало сознание, что он зависим, беден и, сверх того, недостаточно и
поверхностно образован. Это сделало его сдержанным и застенчивым, и никто,
кроме самых близких друзей, не подозревал, как велики и многообразны его
способности и как тверд и непреклонен его характер. Обстоятельства того
времени придали его сдержанности вид нерешительности и безразличия, так
как, не примыкая ни к одной из многочисленных партий, разделивших
королевство на несколько враждующих станов, он мог производить впечатление
человека ограниченного и бесстрастного, которому неведомы ни религиозное
чувство, ни любовь к родине. Такое заключение было бы, однако, крайне
несправедливым, потому что стремление к нейтралитету, которого он так
упорно придерживался, коренилось в побуждениях совсем иного порядка и, надо
сказать, достойных всяческой похвалы. Он завязал близкое знакомство с
некоторыми из тех, кто подвергался преследованиям за свои убеждения, и его
оттолкнули от них нетерпимость и узость владевшего ими сектантского духа,
их мрачный фанатизм, непостижимое для него и претившее ему осуждение всех
видов искусства, всех забав и развлечений, их отравленная взаимною
ненавистью политическая непримиримость. Впрочем, еще больше его возмущали
тиранический, попирающий все и вся образ правления, распущенность и
жестокость солдат, казни на эшафоте и побоища в открытом поле, размещения
войск на постой и вымогательства, чинимые под прикрытием военных законов,
которые, неограниченно властвуя над жизнью и имуществом свободных людей,
ставили их в положение азиатских рабов. Осуждая и ту и другую стороны за
разного рода крайности, тяготясь творящимся у него на глазах злом и страдая
от невозможности его облегчить, слыша вокруг себя то жалобы угнетенных, то
клики ликующих угнетателей, чьей радости сочувствовать он не мог, Генри
Мортон уже давно оставил бы родную Шотландию, если бы его не удерживала
привязанность к Эдит Белленден.
Вначале молодые люди встречались в Чарнвуде, где Эдит гостила у майора
Беллендена, который в делах любви был не более проницателен, чем сам
дядюшка Тоби, и поощрял возникшую между ними взаимную склонность, не
догадываясь о ее истинной сущности и не помышляя о ее естественных
следствиях. Их любовь, как всегда в таких случаях, заимствовала у дружбы ее
название, пользовалась ее языком и притязала на ее привилегии. После
возвращения в замок Эдит, как это ни поразительно - в особенности принимая
в расчет расстояние между Тиллитудлемом и Милнвудом, - по какому-то
странному и неизменно возникавшему стечению обстоятельств стала во время
своих одиноких прогулок часто встречать Генри Мортона. Как бы то ни было,
она ни разу не выразила своего удивления - что было бы так естественно - по
поводу этих постоянно повторяющихся случайностей, и их отношения
мало-помалу сделались более близкими и задушевными, а их встречи стали
похожи на заранее условленные свидания. Они обменивались книгами,
рисунками, письмами, и всякая, самая мелкая услуга или любезность,
оказанная или принятая, вызывала новые письма. Слова "любовь" они, правда,
еще не успели произнести, но каждый из них хорошо понимал, что с ним
происходит, и, конечно, догадывался, что творится в сердце другого. Не имея
сил отказаться от исполненных такого очарования встреч, трепеща при мысли о
слишком вероятных последствиях, избегая решительного объяснения, они
продолжали поддерживать эту нежную дружбу, пока судьба не решила
распорядиться по-своему.
Из-за всего этого, а также скромности, присущей характеру Мортона, его
время от времени терзало неверие в ответные чувства Эдит. По своему
положению она стояла неизмеримо выше его; она была настолько богата, так
образованна, так красива, у нее были такие очаровательные манеры, что он
жил в вечном страхе, как бы между ним и предметом его обожания не оказался
какой-нибудь новый поклонник, взысканный судьбой больше его и более, чем
он, приемлемый для семейства Белленден. Молва указывала на такого
соперника: это был лорд Эвендел. Его происхождение, богатство, связи и
политические взгляды, а также частые посещения Тиллитудлема и постоянное
присутствие в обществе рядом с леди Маргарет и ее внучкой давали основание
предполагать, что Эдит питает к нему склонность; нередко случалось, что
разные увеселения, в которых принимал участие лорд Эвендел, препятствовали
встрече влюбленных, и Генри не мог не заметить, что Эдит или старательно
избегала говорить о молодом дворянине, или говорила о нем смущенно и с
явной неохотой.
Эти недомолвки, вызванные в действительности нежностью ее чувства к
Мортону, были превратно истолкованы его природной неуверенностью в себе, к
тому же ревность, которую они в нем разожгли, нашла для себя пищу в
замечаниях, как бы невзначай брошенных Дженни Деннисон. Как две капли воды
похожая на служанку с театральных подмостков, она была законченной кокеткой
и, когда ей не представлялось возможности дразнить собственных обожателей,
пользовалась всяким удобным случаем, чтобы помучить поклонника ее юной
леди. Происходило это не из-за ее неприязни к Мортону, который не только в
глазах ее госпожи, но и в ее собственных, с его статной фигурой и красивым
лицом, был жених хоть куда. Но лорд Эвендел был тоже красив; он был более
щедр, чем Мортон, который не располагал для этого средствами, и к тому же
был лордом. Если бы мисс Эдит Белленден приняла его предложение, то стала
бы супругой барона, и, что самое важное, она, маленькая Дженни Деннисон,
которою грозная домоправительница Тиллитудлема помыкала в свое
удовольствие, превратилась бы в мисс Деннисон, собственную служанку ее
милости леди Эвендел и, кто знает, может статься, даже в ее камеристку.
Беспристрастие Дженни не простиралось поэтому так далеко, как
беспристрастие миссис Куикли, и она не выражала желания, чтобы оба красивых
соперника разом женились на ее юной леди, так как чаша весов ее
расположения, нужно признать, все же склонялась в пользу лорда Эвендела, и
выражалось это в самых различных формах, неизменно мучительных для Мортона:
то она дарила его каким-нибудь дружеским предупреждением, то удостаивала
сообщением "по секрету", то позволяла себе веселую шутку, но все это
неизменно преследовало одну и ту же определенную цель, а именно - напомнить
Мортону, что рано или поздно его романтические встречи с ее госпожой должны
прекратиться и что Эдит Белленден, несмотря на летние прогулки в тени
деревьев, обмен стихами, книгами и рисунками, кончит тем, что станет леди
Эвендел.
Эти намеки попадали в самую точку, усиливая страхи и подозрения
Мортона, и он был недалек от того, чтобы ощутить в себе муки ревности,
которую испытывал всякий любящий по-настоящему, но которой особенно
подвержены те, кто страдает из-за отсутствия дружеского участия или из-за
досадных помех судьбы. Сама Эдит бессознательно, по благородству своей
искренней и прямой натуры, вводила в заблуждение своего друга. Как-то в
разговоре они коснулись насилий, учиненных недавно солдатами, которыми, как
утверждали (впрочем, несправедливо), командовал лорд Эвендел. Эдит,