одинаково верная как в любви, так и в дружбе, была задета словами сурового
осуждения, высказанного по этому поводу Мортоном, который, возможно, был
особенно резок под влиянием недоброго чувства к своему предполагаемому
сопернику. Она вступилась за лорда Эвендела, и притом с таким пылом, что
Мортон воспринял это как оскорбление, потрясшее его до глубины души, что
немало потешило Дженни Деннисон, всегдашнюю спутницу их прогулок.
Почувствовав, что допустила ошибку, Эдит постаралась ее исправить, но
впечатление, которое произвел этот случай на Мортона, было не из тех, что
легко изглаживаются, и оно немало способствовало укреплению в нем решимости
отправиться за границу, чему, впрочем, помешали причины, о которых мы
недавно упоминали.
Последнее их свидание, когда Эдит пришла к нему в башню, ее глубокое и
искреннее участие в его судьбе - все это должно было бы рассеять его
подозрения; однако, изобретая для себя все новые пытки, он решил, что и это
- лишь проявление ее дружбы или, самое большее, мимолетного чувства,
которое, конечно, не устоит перед обстоятельствами, внушениями друзей,
властью леди Маргарет и постоянством лорда Эвендела.
"Но что виною, - вопрошал он себя, - что виною тому, что я не могу
предстать перед всеми и открыто, как подобает мужчине, добиваться своего, а
жду, пока меня обведут вокруг пальца? Да что же иное, как не вездесущая и
проклятая тирания, которая властвует над нашими телами, душами, имуществом
и любовью! Наемному головорезу деспотического правительства я должен
уступить Эдит Белленден? Нет, не бывать тому, клянусь небом! Я был
безучастен к общественным бедствиям, и вот теперь, как заслуженное мною
возмездие, они со всею оскорбительностью коснулись меня самого, и притом в
такой области, где это меньше всего можно стерпеть!"
Этот стремительный поток бурливших в нем мыслей и длинная вереница
воспоминаний обо всех обидах и унижениях, которые пришлось перенести ему и
его родине, были прерваны появлением у него в башне сержанта Босуэла,
сопровождаемого двумя драгунами, у одного из которых были с собой
наручники.
- Вам придется пройтись со мной, молодой человек, - сказал сержант,
обращаясь к Мортону, - но сначала мы вас немножко принарядим.
- Принарядите? - спросил Мортон. - Как это следует понимать?
- Да никак: просто нам придется надеть на вас эти браслетики; они,
правда, тяжеловаты, но ничего не поделаешь. Я не дерзнул бы - нет, я
дерзнул бы, черт побери, на все что угодно, - но даже за три часа грабежа в
только что захваченном городе я не повел бы к полковнику вига без оков на
руках. Э, молодой человек, стоит ли огорчаться из-за таких пустяков!
Он направился к Мортону, чтобы надеть на него наручники, но тот,
схватив дубовую скамейку, на которой перед этим сидел, заявил, что проломит
голову первому, кто посмеет к нему приблизиться.
- Да я мог бы, мой мальчик, укротить вас в один миг, - сказал Босуэл,
- но, право, было бы предпочтительнее, чтобы вы сами, без шума, убрали
паруса и отдали якорь.
В таком случае он говорил сущую правду; ему хотелось поладить с
Мортоном миром не потому, что арестованный внушал ему страх, и не из
нежелания применить насилие, а потому, что он опасался шумной борьбы, из-за
которой могло стать известно, что, вопреки строжайшим приказам, он оставил
узника на ночь без кандалов.
- Для вас же лучше вести себя возможно благоразумнее, - продолжал он
примирительным, как ему казалось, тоном, - и не портить себе игры. В замке
поговаривают, что внучка леди Маргарет вот-вот пойдет под венец с нашим
молодым капитаном, лордом Эвенделом. Я только что видел их в зале, они были
вместе, и я слышал, как она просила его вступиться за вас. Она чертовски
красива и была до того с ним нежна, что, клянусь моею душой... Вот те на!
Что это с вами? Вы стали белый как полотно. Хотите глоточек бренди?
- Мисс Белленден просила обо мне лорда Эвендела? - едва слышно
произнес Мортон.
- Ну, конечно же; нет друзей, равных женщинам, - уж они добьются всего
и при дворе, и в армии. А! Вы, кажется, чуточку поумнели. И, сдается,
пришли в себя.
Говоря это, он принялся надевать на арестованного наручники, и Мортон,
потрясенный сообщением Босуэла, не оказал ему никакого сопротивления.
- Его молят пощадить мою жизнь, и молит об этом она! Надевайте скорее
оковы... Мои руки не станут больше им противиться, если на душу мою
навалилось такое бремя. Эдит молит о моей жизни - и молит лорда Эвендела!
- Вот именно, и он сможет добиться помилования, - заметил Босуэл, -
ведь никто в полку не имеет такого влияния на полковника, как Эвендел.
На этом Босуэл закончил свои увещания, и Мортона повели в зал. Проходя
позади кресла Эдит, несчастный узник услышал обрывки ее разговора с лордом
Эвенделом; и того, что до него донеслось, было, как ему представлялось,
совершенно достаточно, чтобы подтвердить сказанное сержантом. В это
мгновение в нем произошел внезапный и крутой перелом. Глубочайшее отчаяние,
в которое его повергли разбитые надежды на любовь и на счастье, опасность,
угрожавшая его жизни, непостоянство Эдит, ее заступничество, звучавшее
теперь горькой насмешкой, убили в нем, как он думал, всякое чувство к той,
что заполняла всю его жизнь, и вместе с тем разбудили другие, заглушавшиеся
до этого более нежными, но и более эгоистическими страстями. Отчаявшись
защитить себя, он решил отстаивать права родины, попираемые в его лице. Его
характер в эти мгновения изменился так же неузнаваемо, как меняется облик
какой-нибудь загородной усадьбы, когда в нее вторгается воинский отряд и
обиталище домашнего покоя и счастья тотчас же превращается в грозное
укрепление.
Мы уже говорили, что он бросил на Эдит взгляд, полный упрека и печали,
как бы прощаясь с ней навсегда. Вслед за этим он направился решительным
шагом к столу, за которым сидел Клеверхауз.
- По какому праву, - сказал он твердо, не дожидаясь вопросов
полковника, - по какому праву ваши солдаты, сударь, оторвали меня от моих
домашних и надели оковы на руки свободного человека?
- На основании моего приказа, - ответил Клеверхауз, - а теперь я
приказываю вам помолчать и выслушать мои вопросы.
- И не подумаю, - заявил уверенным тоном Мортон; его смелость,
казалось, наэлектризовала всех свидетелей этой сцены.
- Я желаю знать, законно ли я заключен под стражу и перед гражданским
ли судьей нахожусь. И желаю знать, не наносится ли в моем лице оскорбление
конституции моей родины.
- Вот уж поистине примерный молодой человек! - проговорил Клеверхауз.
- Вы с ума сошли, Генри, - обратился майор Белленден к своему юному
другу. - Ради самого Господа Бога, - продолжал он голосом, в котором
слышалось и увещание и осуждение, - помните, что вы разговариваете с одним
из офицеров его величества, занимающим высокое служебное положение.
- Именно поэтому, сударь, - твердо заявил Генри, - я и хочу выяснить,
по какому праву он держит меня под арестом, не имея на то законного
основания. Если бы здесь был представитель судебной власти, я знал бы, что
мой долг - повиноваться ему.
- Ваш друг, - холодно сказал Клеверхауз, обращаясь к старому воину, -
один из тех сверхщепетильных джентльменов, которые, подобно помешанному в
комедии, не повяжут своего галстука без приговора судьи Пересола; но я
смогу доказать этому юноше, прежде чем уеду отсюда, что мои аксельбанты -
такие же символы власти, как жезл судьи. Итак, прекратим эти прения, и
будьте любезны, молодой человек, ответить точно и ясно, когда вы видели
Белфура Берли.
- Насколько я знаю, вы не имеете права задавать мне такой вопрос, -
ответил Мортон, - и я отказываюсь на него отвечать.
- Вы признались моему сержанту, - сказал Клеверхауз, - что видели
Берли и предоставили ему кров, хотя были осведомлены, что он - объявленный
вне закона преступник; почему же вы не желаете быть столь же откровенным со
мною?
- Потому, - ответил на это узник, - что полученное вами образование
должно бы, казалось, обязывать вас уважать права, которые вы стремитесь
попрать; а я хочу, чтобы вы знали, что еще не перевелись шотландцы,
способные отстаивать свободу Шотландии.
- И эти воображаемые права вы готовы защищать своей шпагой, не так ли?
- Будь я вооружен так же, как вы, и случись нам с вами столкнуться в
горах, вам не пришлось бы дважды задавать этот вопрос.
- С меня совершенно достаточно, - невозмутимо сказал Клеверхауз, -
ваши речи вполне соответствуют всему, что я о вас слышал. Но вы сын
солдата, хотя и мятежного, и вы не умрете смертью собаки; я избавлю вас от
такого позора.
- Я умру так, как смогу, - отозвался Мортон, - я умру, как подобает
сыну отважного человека, и да падет позор, о котором вы говорите, на головы
тех, кто проливает невинную кровь.
- Даю вам пять минут для примирения с небом. Босуэл, ведите его во
двор и приготовьте людей.
Этот жуткий разговор и его завершение до того потрясли
присутствовавших, что все, кроме самих собеседников, пораженные ужасом,
оцепенели в молчании. Теперь, однако, со всех сторон раздались возгласы и
мольбы: старая леди Маргарет, несмотря на предубежденность, свойственную ее
положению и взглядам, не смогла побороть в себе чувствительность своего
пола и во всеуслышание вступилась за Мортона.
- О полковник, - воскликнула она, - пощадите его юную жизнь! Передайте
его в руки закона; нет, нет, не отплачивайте мне за гостеприимство
пролитием человеческой крови у порога моего дома!
- Полковник Грэм, вы ответите за свою жестокость, - сказал майор
Белленден, - не думайте, что если я стар и немощен, то сын моего друга
может быть безнаказанно умерщвлен у меня на глазах. Я смогу отыскать