сознавая, что заменить его некем, не желал отпускать его. Впрочем, члены
совета, не считая возможным связывать его правилами, более суровыми, нежели
те, которыми были связаны они сами, предоставили ему скрепя сердце, однако
без возражений, кратковременный отпуск. Воспользовался удобным случаем
побывать у себя в усадьбе, расположенной недалеко от Милнвуда, и
достопочтенный мистер Паундтекст, удостоивший Мортона своим обществом на
время этой поездки. Поскольку окрестные жители, в общем, сочувствовали делу
повстанцев и вся округа, за исключением разбросанных кое-где старых гнезд,
в которых засели бароны - приверженцы короля, находилась под наблюдением их
отрядов, они взяли с собою только одного Кадди.
Лишь на закате добрались они до Милнвуда, где Паундтекст,
распрощавшись с попутчиками, направился в одиночестве к своему дому,
находившемуся в полумиле от Тиллитудлема. Какое смятение чувств должен был
испытать Мортон, оставшись наедине сам с собою, когда снова увидел леса,
холмы и поля, такие знакомые, такие близкие его сердцу! Его характер, образ
жизни, мысли, занятия - все изменилось, все стало неузнаваемым за
какие-нибудь две недели; и двадцать дней произвели в нем работу, на которую
обычно уходят долгие годы. Кроткий, романтичный, мягкосердечный юноша,
воспитанный в строгости, терпеливо сносивший деспотизм скаредного,
властолюбивого дяди, внезапно, из протеста перед насилием, подстегиваемый
оскорбленным чувством, превратился в вождя вооруженных людей, отдался
служению обществу, приобрел друзей, которых воодушевлял на борьбу, и
врагов, с которыми дрался, и неразрывно связал свою собственную судьбу с
судьбою национального восстания и революции. За этот короткий срок он
пережил переход от романтических грез юношеской поры к трудам и заботам
деятельного мужчины. Все, что когда-то его увлекало, выветрилось из его
памяти - все, кроме нежной привязанности к Эдит. Но даже любовь, которую он
лелеял, и та, казалось, стала более мужественной и более бескорыстной, так
как теперь она сочеталась и вступала в противоречие с новыми для него
обязанностями и чувствами. Размышляя об особенностях происшедшей с ним
перемены, о причинах, ее породивших, и о последствиях, к которым может
повести его нынешняя деятельность, он содрогнулся от вполне понятной
тревоги, но тотчас же поборол ее благородной и мужественной уверенностью в
своей правоте.
"Если мне суждено погибнуть, - сказал он себе, - я погибну совсем
молодым. Те, чье одобрение мне дороже всего, не поняли моих побуждений,
осудили мои поступки. Но я взялся за меч из любви к свободе, и я не умру
презренною смертью или неотомщенным. Они могут выставить на позор мой труп,
они могут надругаться над ним, но придет день, когда позорный приговор
обратится на тех, кто ныне его произносит. И пусть Небо, чьим именем так
часто злоупотребляют в этой безумной войне, засвидетельствует чистоту
побуждений, которыми я руководствовался".
Приехав в Милнвуд, Генри спешился и, подойдя к дому, постучал в дверь;
на этот раз его стук отнюдь не говорил о робости юноши, вернувшегося домой
позже должного времени; нет, он стучал уверенно, как мужчина, не
сомневающийся в своих правах и отвечающий за свои действия, - он стучал
смело, решительно, независимо. Дверь осторожно приотворилась, и показалась
миссис Элисон Уилсон, тотчас отпрянувшая назад при виде стального шлема и
трепещущего плюмажа ее воинственного гостя.
- Где дядя, Элисон? - спросил Мортон, улыбаясь ее испугу.
- Господи Боже, никак, мистер Гарри! Вы ли это? - заторопилась старая
домоправительница. - Сказать по правде, мое сердце заколотилось как
бешеное, и я думала, что оно выпрыгнет, и все из-за вас. Но только как же
так, мистер Гарри, это же не вы; вы теперь как-то мужественнее и выше, чем
прежде.
- И все-таки это я, - сказал Генри, вздыхая и улыбаясь одновременно. -
Это одежда, наверно, делает меня выше, а эти времена, Эли, и мальчиков
превращают в мужчин.
- Да, времена тяжелые, - отозвалась старая женщина. - И почему на вас
свалилась эта напасть! Но тут ничем не поможешь! С вами не очень-то хорошо
обращались, и я не раз говаривала вашему дяде: наступи на червяка, и тот
начнет извиваться.
- Вы всегда были моею заступницей, Эли, - сказал Мортон, и
домоправительница отнеслась совершенно спокойно к этому фамильярному
обращению, - вы никому, кроме себя самой, не позволяли меня бранить, я в
этом уверен. Но где же дядя?
- В Эдинбурге, - ответила Элисон. - Почтенный джентльмен предпочел
уехать да посиживать у камелька, пока в нем теплится огонек. Беспокойный он
человек и всегда чего-то боится, - да вы знаете не хуже моего, каков наш
хозяин.
- Он, надеюсь, здоров? - спросил Мортон.
- Нельзя пожаловаться, - ответила домоправительница, - да и с добром
пока что благополучно; уж мы изворачивались, как только могли, и хотя
солдаты из Тиллитудлема отобрали у нас корову - ту самую, красную, и еще
старую Хекки (вы помните, конечно, обеих), но зато и продали нам задешево
четырех - тех, что гнали в тиллитудлемский замок.
- Продали? - переспросил Мортон. - Как это продали?
- А так, что их послали собирать продовольствие для гарнизона, -
ответила домоправительница, - вот они и принялись за свое - разъезжать по
всей округе, меняя и продавая, что успели собрать, совсем как гуртовщики в
западных округах. Я уверена, что майору Беллендену досталась самая малость,
хотя они всюду забирали от его имени.
- В таком случае, - торопливо проговорил Мортон, - гарнизон, вероятно,
терпит лишения?
- Конечно, терпит, - ответила Эли, - в этом можно не сомневаться.
Неожиданная мысль озарила Мортона: "Берли сознательно меня обманул;
его религия так же допускает коварство, как и оправдывает жестокость".
- Я не могу оставаться, миссис Уилсон, я должен немедленно ехать.
- Как же так? А перекусить? Погодите немножко, - захлопотала
встревоженная домоправительница, - я мигом что-нибудь соберу, как делала
это для вас в лучшие дни.
- Не могу, Элисон, - сказал Мортон. - Кадди, готовь коней.
- А я им только что засыпал зерна, - ответил преданный ординарец.
- Кадди! - воскликнула Эли. - Да что вы таскаете за собой этого
злосчастного парня? Это он со своей полоумной мамашей принесли несчастье
нашему дому.
- Потише, потише, - заметил Кадди. - А вам пора бы позабыть да
простить, миссис Элисон. Матушка моя в Глазго, у моей тетушки, ее старшей
сестры, и никогда больше не станет вам докучать, а я теперь слуга самого
начальника и забочусь о нем получше, чем делали это вы сами; видали ли вы
его когда-нибудь в таком красивом наряде?
- Что правда, то правда, - сказала домоправительница, разглядывая с
видимым удовольствием своего молодого хозяина и находя, что его новый
костюм ему очень к лицу, - у вас, пока вы жили в Милнвуде, не было этого
расшитого галстука. Я его никогда не видала.
- Еще бы, миссис, - заявил Кадди, - когда я добыл его собственною
рукой; он из вещей лорда Эвендела.
- Лорда Эвендела, - повторила старуха, - это его, кажется, виги
собираются завтра утром повесить.
- Виги собираются повесить лорда Эвендела? - переспросил пораженный
Мортон.
- Да, собираются, - подтвердила домоправительница. - Вчера ночью он
сделал вылазку, или салиду, как это зовется на их языке (мою мать звали
Салли; не возьму в толк, к чему давать христианские имена таким
нехристианским делам). И, когда он вышел из Тиллитудлема, чтобы раздобыть
немного еды, его людей прогнали назад, а самого захватили, и начальник
вигов Белфур поставил для него виселицу и поклялся (или торжественно
объявил, потому что они не клянутся), что, если гарнизон замка не сдастся к
завтрашнему рассвету, они вздернут молодого лорда, беднягу, на такую же
высоту, на какой некогда был повешен Аман. Да, тяжелые теперь времена! Но
тут ничего не поделаешь; а потому садитесь-ка да покушайте хлеба с сыром,
пока не будет готово что-нибудь получше. Да я бы вам, голубчик, и никогда
не стала про это рассказывать, если бы знала, что отобью у вас охоту к
обеду.
- Сейчас же седлать коней, Кадди, все равно, сыты они или нет. Нам
нельзя отдыхать, пока мы не доберемся до замка.
И, несмотря на уговоры Эли, они тотчас тронулись в путь.
Мортон решил заехать к мистеру Паундтексту и убедить его отправиться
вместе с ним в лагерь Берли. Почтенный священник в соответствии со своими
миролюбивыми склонностями успел уже устроиться по-домашнему. Он сидел за
столом, углубившись в старинный богословский трактат; во рту у него была
трубка, а перед ним - кружка эля, чтобы лучше переваривать содержание
книги. С большой неохотой оторвался он от милых его сердцу утех (которые он
называл своими занятиями), чтобы снова пуститься в дорогу на тряской
лошадке. Все же, узнав, в чем дело, и тяжко вздохнув, он распрощался с
надеждой провести вечер в своей тихой, уютной гостиной. Он полностью
согласился с Мортоном, что если Берли, казнив лорда Эвендела, хочет
углубить разрыв между пресвитерианами и правительством и сделать соглашение
между ними окончательно невозможным, то умеренная партия никоим образом не
может допустить это злодейство. Мы воздадим ему только должное, если
добавим, что он, как и большинство его единоверцев, был противником
ненужного кровопролития. К тому же он с полным сочувствием отнесся к мысли
Мортона, что лорд Эвендел может стать посредником в переговорах о мире на
справедливых и взаимовыгодных условиях. Договорившись обо всем этом, они
поторопились выехать в лагерь и около одиннадцати часов вечера прибыли в
небольшую деревушку близ Тиллитудлема, которую Берли избрал