Он направил коня вниз по течению, к видневшемуся на той стороне
пологому выступу, рассчитывая, что там всего легче выбраться из реки.
Первые две попытки, однако, не увенчались успехом; конь, обманутый грунтом,
едва не опрокинулся вместе со всадником навзничь. Инстинкт самосохранения
даже в самых отчаянных обстоятельствах возвращает нас к душевному
равновесию, если только мы не находимся во власти безотчетного ужаса, и
тем, что Мортон полностью овладел собой, он был обязан угрожавшей ему
опасности. Тщательно выбрав подходящее место, он сделал третью попытку,
более успешную, чем предыдущие, и конь со всадником оказались на левом
берегу Клайда.
"Но куда, - с горечью в сердце спросил себя Мортон, - куда мне
направить путь? Да и не все ли равно, какой точки компаса станет держаться
столь горемычный скиталец, как я? Боже милостивый, если бы такое желание не
было тяжким грехом, как бы я жаждал, чтобы эти темные воды сомкнулись над
моей головой и поглотили воспоминания о былом и мысли о настоящем!"
Едва он выразил в этих скорбных словах отчаяние и нетерпение,
вызванные смятением чувств, как тотчас же устыдился своего малодушия. Он
вспомнил, сколько раз, среди бесконечных опасностей, осаждавших его почти
непрерывно с тех пор, как он ступил на стезю общественного служения, судьба
просто чудом сберегала ему жизнь, которую теперь, подавленный своим горем,
он так низко ценил.
"Я глупец, - сказал он себе, - я хуже глупца, потому что так дешево
ценю жизнь, столько раз и столь поразительным образом сохраненную мне
провидением! Ведь кое-что остается в этом мире и для меня - хотя бы сносить
свои печали, как подобает мужчине, и помогать тем, кто в этом нуждается.
Разве все, что я сейчас видел, что сейчас слышал, - не завершение того,
что, как я знал, неизбежно должно случиться? Они оба (он не смел даже
мысленно назвать их по имени) - в затруднительных обстоятельствах. Ее
лишили наследства, он готов, кажется, броситься в какое-то опасное дело, и,
не говори он так тихо, я бы знал в какое. Неужели нельзя им помочь, нельзя
их вовремя предостеречь!"
И он принялся упорно думать об этом, заставив себя забыть о
собственных бедах и сосредоточить свое внимание на делах Эдит и ее жениха.
Внезапно, словно луч света, пробившийся сквозь туман, его осенила мысль о
давно забытом письме Белфура Берли.
"Вот кто, - пришел он к выводу, - виновник их разорения. Если этому
еще можно помочь, то только через него или получив у него необходимые
сведения. Я должен во что бы то ни стало встретиться с ним. Как бы он ни
был суров, коварен и фанатичен, все же моя честность и прямота нередко
заставляли его уступать. Во всяком случае, я его разыщу, и, кто знает, не
повлияют ли добытые мною сведения на судьбу тех, кого я больше никогда не
увижу и кто, быть может, никогда не узнает, что я подавляю теперь в себе
свои страдания ради их счастья".
Окрыленный этой надеждой, весьма, впрочем, неосновательной, он
кратчайшим путем помчался к большой дороге. Зная в долине каждую тропку,
так как в юности он здесь постоянно охотился, Мортон, перескочив две-три
изгороди, без труда выбрался на дорогу, которая вела к тому самому городку,
где происходило празднество "попки". Он ехал в мрачном настроении, но уже
не ощущал того отчаяния, которое только что его угнетало; ясное понимание
своего долга и готовность к самопожертвованию, даже если они не дают
человеку счастья, почти всегда приносят успокоение. Он стал усиленно
размышлять о том, как ему найти Берли и можно ли добиться от него сведений,
благоприятных для той, чьи интересы он намерен был защищать. В конце концов
он решил, что будет действовать в зависимости от обстоятельств их встречи,
надеясь, что Берли, разошедшийся, по словам Кадди, со своими
единоверцами-пресвитерианами, может быть, не так уж враждебно настроен по
отношению к мисс Белленден и теперь согласится употребить власть, которую,
судя по его письму, он имеет над ее состоянием, в благоприятном для нее
направлении.
Миновал уже полдень, когда наш путник оказался поблизости от усадьбы
покойного дяди Милнвуда. Окрестные рощи и леса напомнили Мортону о былых
радостях и печалях и произвели на него грустное впечатление - мягкое,
волнующее и в то же время успокаивающее, такое, какое обычно производит на
тонко чувствующую натуру, испытавшую бури и превратности общественной
жизни, возвращение в родные места, туда, где протекали детство и юность.
"Старая Элисон, - думал он, - меня не узнает, как не узнала честная
супружеская чета, с которой я вчера встретился. Я смогу удовлетворить свое
любопытство и тотчас же снова отправиться дальше, не сообщив ей о том, что
я жив. Говорят, дядя оставил ей наше родовое гнездо. Что ж? Пусть так! У
меня столько настоящего горя, что я не в состоянии сетовать на такую
неприятность, как эта. Однако странную, надо признаться, избрал он
наследницу, отказав моей доброй старой ворчунье владения если и не
прославленных, то все же почтенных предков".
Милнвудский дом, даже в лучшие времена не отличавшийся
привлекательностью, теперь, находясь во владении домоправительницы,
сделался, казалось, еще более хмурым. Впрочем, все тут было в исправности:
на крутой серой крыше не выпала ни одна плитка шифера, в узких окнах не
было ни одного выбитого стекла. Трава во дворе разрослась так густо, как
будто тут уже долгие годы не ступала нога человека, все двери были
тщательно заперты, и та, которая вела в сени, не отворялась, видимо, уже
очень давно - по крайней мере пауки успели заткать паутиной и ее, и
железные петли на ней.
Мортон не обнаружил вокруг ни малейшего признака жизни; он долго и
громко стучал, прежде чем наконец услышал, как кто-то осторожно приотворяет
слуховое окно, через которое в те времена было принято разглядывать
посетителей.
Перед ним предстало лицо Элисон со множеством новых морщин в
добавление к тем, которые его покрывали, когда Мортон покинул Шотландию; ее
голова была повязана простою косынкой, из-под которой выбивались космы
седых волос, что не столько украшало ее лицо, сколько придавало ему
живописность. Дребезжащим, пронзительным голосом она спросила, что ему
нужно.
- Я хотел бы побеседовать с некоей Элисон Уилсон, которая тут
проживает, - ответил Генри.
- Ее нет дома, - сказала миссис Уилсон собственной персоной. Состояние
ее головного убора внушило, вероятно, ей мысль отрицать себя самое. - К
тому же, сударь, вы плохо воспитаны, спрашивая ее в таких невежливых
выражениях. Вы могли бы не проглатывать слово миссис и осведомиться о
миссис Уилсон Милнвуд.
- Прошу прощения, - сказал Мортон, улыбаясь про себя и подумав, что
Эли так же ревниво оберегает собственное достоинство, как оберегала его
когда-то. - Прошу прощения, я приезжий и к тому же так долго жил за
границей, что почти разучился говорить на родном языке.
- Вы из чужих краев? - спросила Эли. - А не слыхали ли вы чего-нибудь
о молодом джентльмене из наших мест, которого зовут Генри Мортон?
- Слышал, - ответил Мортон. - Я слышал это имя в Германии.
- Тогда прошу вас, обождите минутку, голубчик, или... нет...
обойдите-ка вокруг дома, там вы найдете дверь - вы увидите, она меньше
других; эта дверь на щеколде - она запирается только после заката. Вы
откроете ее и войдете, но только не угодите в чан, там темно; потом вы
повернете направо, потом идите прямо вперед, потом вы опять повернете
направо и окажетесь у лестницы, что ведет в погреб, и тут вы упретесь в
дверь малой кухни - это теперь наша милнвудская кухня, и там я вас встречу,
и вы сможете совершенно спокойно передать мне все, что хотели бы сообщить
миссис Уилсон.
Постороннему человеку, несмотря на подробные указания Эли, было бы
трудно благополучно пробраться по этому темному лабиринту бесчисленных
переходов от заднего крыльца к малой кухне, но Генри были отлично известны
правила плавания по этим проливам, и его не страшила ни Сцилла,
притаившаяся с одной стороны в виде чана с водою, ни Харибда, зиявшая с
другой стороны узкой винтовой лестницей. Единственное препятствие, с
которым он все же столкнулся, был визгливый и яростный лай маленького
сердитого спаниеля, когда-то принадлежавшего Мортону; отнюдь не напоминая в
этом отношении верного Аргуса, он встретил своего возвратившегося из
дальних странствий хозяина как совершенно неизвестную ему личность.
"И эта собачка - тоже, - подумал Мортон, обнаружив, что отвергнут
своей былою любимицей. - Я до того изменился, что ни одно живое существо,
никто, кого я знал и любил, меня больше не узнает!"
В этот момент он добрался до кухни, и почти тотчас послышался стук
высоких каблуков Элисон и аккомпанирующего им костыля, которым она
нащупывала ступени, спускаясь по лестнице; это длилось довольно долго, пока
наконец она не появилась на кухне.
За это время Мортон имел возможность рассмотреть скромные
хозяйственные приготовления, которых было теперь совершенно достаточно для
обитателей его родового гнезда. Огонь был разведен таким образом, чтобы
поменьше расходовать топлива, хотя окрестности изобиловали каменным углем,
и небольшой глиняный горшок, в котором варился обед для старухи и ее
единственной служанки, девочки лет двенадцати, оповещал тонкою струйкой
пара, что, несмотря на теперешнее богатство, Эли не сочла нужным улучшить
свой стол.
Наконец она показалась, и ее голова, удостоившая Мортона
величественным кивком, и лицо, в котором раздражительная брезгливость,
укоренившаяся в результате привычки и снисходительности домашних, боролась