мучения для меня! И все же я нипочем не захотела нанять помощника, хотя
Уилли Мак-Трикит, стряпчий, и так и этак навязывался и лебезил. Но я кошка
слишком старая, чтобы кидаться на соломинку, когда мне ее подсовывают: ему
так и не удалось меня обойти, как он обошел многих других. И потом, я все
время надеялась, что вы все-таки вернетесь домой; вот я и сидела на каше да
молочном супе и берегла добро, как делала, бывало, при жизни вашего бедного
дяди. И для меня будет истинным счастьем смотреть, как вы богатеете да
ловко управляетесь с вашим имуществом. Вы, верно, научились этому делу в
Голландии - ведь они, говорят, бережливый народ, но вам все же придется
держать дом чуточку побогаче, чем держал его старый бедный Милнвуд. И еще я
советовала бы вам кушать мясное, пусть даже три раза в неделю, - это
освобождает желудок от ветров.
- Обо всем этом мы когда-нибудь еще вдоволь поговорим, - сказал
Мортон, пораженный редкостным великодушием, уживавшимся в Эли с
отвратительной скаредностью, а также странным противоречием между ее
страстью копить и ее бескорыстием. - Должен сказать, - продолжал Мортон, -
что я прибыл сюда всего на несколько дней с особым и весьма важным
поручением от правительства, и потому, Эли, ни слова о том, что вы меня
видели. Когда-нибудь после я вам подробно сообщу о моих замыслах и
намерениях.
- Пусть будет по-вашему, радость моя; я не хуже других умею молчать, и
старый славный Милнвуд хорошо знал это и рассказал, где хранит свои
денежки, а люди обычно это таят как только могут. Но пойдемте, голубчик, я
покажу вам наш дубовый зал, и вы увидите, как он прибран, - словно я
ожидала вас со дня на день. Я никого туда не пускала и все делала там сама,
своими собственными руками. Это было для меня даже некоторым развлечением,
хотя глаза мои наполнялись слезами и я не раз говорила себе: чего ради я
вожусь с решеткою на камине, с коврами, с подушками да с медными
подсвечниками - а их там немало, - ведь те, кому это принадлежит, никогда
уже не вернутся домой.
- С этими словами она повела его в свое святая святых, которое
ежедневно убирала и чистила, так как это было для нее делом чести и отрадою
сердца. Мортон, войдя следом за ней в эту комнату, получил выговор за то,
что "не вытер сапог", и это доказывало, что Эли все еще не утратила своей
привычки повелевать. Оказавшись в дубовом зале, он не мог не вспомнить о
чувстве благоговейного страха, с которым вступал сюда мальчиком в тех
редких случаях, когда получал на это милостивое соизволение Эли. В те
времена он считал, что такого большого зала нигде не найти, разве что в
царских чертогах. Нетрудно представить себе, что стулья с вышитыми шерстью
сиденьями, короткими ножками из черного дерева и высокими спинками утратили
в его глазах прежнее обаяние, широкая медная доска перед камином и щипцы
для помешивания углей лишились былого великолепия, что зеленые шерстяные
ковры не были похожи на шедевры аррасского станка и что вся комната
показалась ему темной, угрюмой и безотрадной. Тут можно было увидеть и два
хорошо знакомых ему портрета - карикатурное противопоставление двух
братьев, столь же непохожих, как те, о которых говорил Гамлет. Эти портреты
пробудили в Мортоне множество мыслей и чувств. Один представлял собою
изображение его отца, во весь рост, в полном боевом вооружении, в позе,
говорившей о его решительном характере; второй изображал его дядю в бархате
и парче, и казалось, будто он стыдился своей собственной роскоши, которой
был целиком обязан щедрости живописца.
- Странная это была причуда, - сказала Эли, - обрядить почтенного
старика в дорогой, роскошный костюм, которого он никогда не носил, вместо
мягкого серого домотканого платья с узким кантом на вороте.
В глубине души Мортон вполне разделял ее мнение, так как костюм
джентльмена так же мало подходил к неуклюжей фигуре его покойного
родственника, как выражение прямоты и благородства - к его лицу жалкого
скряги.
Посетив гордость Эли - дубовый зал, Мортон покинул старую
домоправительницу, чтобы побывать в соседнем лесу, где у него издавна были
заветные уголки, а миссис Уилсон, воспользовавшись его отсутствием,
принялась собственными руками стряпать добавочное блюдо к обеду, который
она приготовила для себя. Это обстоятельство, само по себе нисколько не
примечательное, стоило между тем жизни одной из милнвудских кур, которая,
не случись события столь исключительной важности, как приезд Генри Мортона,
кудахтала бы до преклонного возраста, прежде чем Эли могла бы решиться
зарезать ее и съесть. Во время обеда вспоминали о прошлом, и Эли говорила о
своих планах на будущее, причем она нисколько не сомневалась, что ее
молодой господин будет вести хозяйство с той же благоразумной
расчетливостью, с какою вел его старый; себе же она отводила роль искусной
и опытной домоправительницы. Мортон предоставил милой старушке видеть сны
наяву и строить воздушные замки, не сообщая ей пока о своем намерении
возвратиться на континент и остаться там навсегда.
Затем он снял с себя военный костюм, который мог помешать ему при
розысках Берли, и надел серый камзол и плащ, которые носил прежде, когда
жил в Милнвуде; они сохранились у миссис Уилсон в ореховом сундуке, откуда
она их иногда вынимала, чтобы тщательно вычистить и проветрить. Мортон
оставил при себе шпагу и пистолеты, так как в те беспокойные времена редко
пускались в путь без оружия.
Когда он появился пред миссис Уилсон в этом наряде, она прежде всего
обрадовалась, что "это платье ему как раз впору", и хотя он не пополнел, -
продолжала она, - все же выглядит более мужественным, чем тогда, когда его
увезли из Милнвуда.
Потом она заговорила о том, что выгодно сохранять старое платье,
которое она называла "заготовкой для нового", и пустилась в длинный рассказ
о бархатном плаще покойного Милнвуда, превращенном сначала в камзол, а
затем в пару штанов; и все эти вещи неизменно казались, по ее словам,
всякий раз совсем новыми, - но в этот момент Мортон прервал ее
повествование о метаморфозах бархатного плаща, заявив, что пора прощаться.
Он очень ее огорчил, сказав, что должен ехать сегодня же.
- Но куда же вы направляетесь? И что собираетесь делать? И почему не
хотите провести ночь в своем собственном доме, после того как столько лет
не спали под его крышей?
- Я знаю, что это нехорошо, милая Эли, но я должен ехать. Потому-то я
и хотел скрыть от вас, кто я такой; я ведь знал, что вы не так-то легко
меня отпустите.
- Куда же вы едете? - спросила Эли еще раз. - Видал ли кто такого, как
вы: заехал на минутку и опять улетает, словно стрела, выпущенная из лука!
- Так нужно, Эли. Сейчас я еду к Нийлу Блейну в "Приют волынщика", -
ответил Мортон. - Как вы думаете, смогу ли я там заночевать?
- Заночевать? Конечно, сможете, - сказала Эли, - и к тому же с вас за
это хорошенько сдерут. Могу только одно сказать - вы потеряли в чужих краях
всякий рассудок; подумать только, платить деньги за ужин и за постель,
когда и то, и другое можно получить даром, и вам еще скажут спасибо, если
вы примете приглашение!
- Уверяю вас, Эли, - сказал Мортон, желая положить конец ее
настойчивым уговорам, - это очень важное дело: оно может доставить мне
много выгод и не угрожает ни малейшим ущербом.
- Не возьму в толк, как это так, если вы начинаете с того, что готовы
выбросить на свой ужин, может, два добрых шотландских шиллинга; впрочем,
молодые люди надеются добыть деньги, швыряя их без всякого счету. Мой
бедный старый хозяин вел себя куда вернее и никогда с ними не расставался,
коль скоро они попадали в его карман.
Настояв на своем, Мортон попрощался с бедной Эли и, вскочив в седло,
направился в расположенный невдалеке городок. Предварительно он взял с
миссис Уилсон торжественное обещание не обмолвиться о его возвращении ни
единым словом, пока она снова не увидит его или о нем не услышит.
"Я вовсе не расточителен, - думал он, медленно продвигаясь к городу, -
но если б я поселился с верною Эли, как она об этом мечтает, то не прошло
бы недели, как моя нерасчетливость разбила бы сердце этой славной
старушки".
Глава XLI
А где ж хозяин,
Как вы мне обещали? Я всегда
С хозяином беседую охотно
"Путешествие влюбленного"
Мортон без приключений добрался до городка и остановился в трактире.
По дороге он не раз возвращался к мысли о том, как бы платье, которое он
носил в юности, по ряду причин более удобное для него, чем военное, не
помешало ему сохранить инкогнито. Впрочем, столько лет походов и странствии
так изменили его наружность, что вряд ли кто-нибудь смог бы узнать во
взрослом мужчине, лицо которого говорило об уме и решительности, незрелого
и робкого юношу, удостоенного когда-то почетного звания Капитана Попки.
Разве только какой-нибудь виг из числа тех, кого он водил за собой в
сражения, узнает в нем бывшего командира милнвудских стрелков; но от этого
риска, если он и вправду существовал, все равно не уберечься.
"Приют" был полон; он, видимо, по-прежнему пользовался доброю славой.
Внешний вид и обращение Нийла Блейна, более тучного и менее обходительного,
чем прежде, свидетельствовали о том, что его мошна распухла не меньше, чем
тело, так как в Шотландии степень предупредительности трактирщика по
отношению к гостям его заведения тем меньше, чем больше он преуспевает в
делах. Его дочь приобрела вид и манеры ловкой трактирщицы, сохраняющей в
атмосфере любви и войны, которая могла бы, казалось, смущать ее при
исполнении многотрудных обязанностей, полнейшую невозмутимость. И Нийл, и