В мифе о Нарциссе Эго, пытающееся побороть силу бессознательного посредством интроспекции, уступает губительной любви к самому себе. Его самоубийство утоплением символизирует растворение Эго-сознания , и то же самое повторяется в настоящее время в самоубийствах таких молодых людей, как Вейнингер и Сейдель. Книга Сейделя Bewusstsein als Verhangnis и работа Вейнингера несут на себе четкий отпечаток того, что они были написаны поклонниками Великой Матери. Они роковым образом очарованы ею, и Даже в предпринятом бесполезном сопротивлении свершают свою архетипную судьбу.95а
Архетипическая ситуация борющегося и сопротивляющегося любовника играет важную роль в психологии самоубийства у современных невротиков, архетипическими представителями которых являются мифологические борцы, а также имеет свое законное место в психологии пубертатного периода. Для этой ситуации характерны отрицание, самопожертвование, вселенская Скорбь обострившиеся этот период наклонности к самоубийству, а кроме того и очарование одновременно заманчивое и опасное — которое исходит от женщины. Конец. периода возмужания отмечается успешнай-борьбой героя, о чем свидетельствуют обряды инициации. Юноши, умирающие от" своих собственных рук в период полового созревания, представляют всех тех кто не выдержал опасностей этой борьбы, кто не может добиться своего и погибает в ходе испытаний инициации, которые проходят, как и всегда, только в бессознательном. Их самопожертвование и трагическое внутреннее раздвоение тем не менее, являются героическими. Борцов можно описать как обреченных героев. Самец-убийца, стоящий за деструктивной тенденцией, все еще является инструментом Великой матери. хотя Эго не знает этого и вепрь, который убивает Адониса, является, так сказать, обретшим независимость клыком горгоны, но не смотря на все это, Эго, хотя и убивает само себя, является более активным, более Независимым и индивидуальным, чем печальное смирение меланхолического любовника.
В отделении мужского антагониста от объединяющего в себе мужское и женское уробороса и в расщеплении Великой Матери на хорошую мать и ее деструктивного супруга-мужчину мы уже можем различить определенную дифференциацию сознания и разрушение архетипа. Это отделение и последующее появление конфликта между братьями-близнецами отмечает важную стадию на пути к окончательному разложению уробороса, разделению Прародителей Мира и консолидации Эго-сознания.
Давайте снова рассмотрим изначальные, мифологические образы, отражающие это событие. Точно также как тема близнецов является определяющим фактором в египетском мифе об Осирисе и Сете и играет решающую роль в ханаанской мифологии, где она проявляется как борьба между Баалом и Мот, Решеф и Шалман — такой же мы находим ее, с персоналистическими вариациями, в Библейской истории об Иакове и Исаве и в Еврейских легендах.
Интересно отметить, что действительно существует пиктографическое представление этой группы символов, на которое обращает внимание Олбрайт:
"На культовой стойке примерно двенадцатого века до н. э. из Бет-Шан [Палестина] видна замечательная рельефная картина: обнаженная богиня, сидящая с расставленными ногами, чтобы продемонстрировать свой пол, держит в руках двух голубей; под ней расположены два бога-мужчины со сцепленными в борьбе (?) руками и с голубем у ног одного из них; снизу к ним ползет змея, а сбоку приближается лев".[96]
Борьба между змеей и львом – борьба жизни со смертью — сохранилась также и в намного более позднем митраизме с тем же самым значением. Эта религия, будучи патриархальной, привнесла некоторые вариации; но в культовых изображениях жертвоприношений быка мы находим под быком тех же двух животных, змею и льва, символизирующих ночь и день, небо и землю, а по бокам расположены представители жизни и смерти, два юноши, один с поднятым факелом, а другой — с опущенным. Лоно Великой Матери, первоначально вмещавшее противоположности, представлено здесь только в символической форме, как большая чаша для вина, гарант возрождения, и к ней спешат два животных, Мужская религия, подобная митраизму, уже больше не терпит прямого представления женского божества.
К сожалению, в настоящем контексте мы не можем показать, что и сегодня архетипы остаются все такими же могущественными силами бессознательного, какими они всегда были в проекциях мифологии. Нам хотелось бы только отметить, что изначальный образ из Бетшан бессознательно возникает в работе современного автора, Роберта Льюиса Стивенсона, где он сохраняет то значение, которое имел и тысячи лет тому назад. В повести Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда, которая в современной персоналистической форме излагает историю мифологической борьбы между братьями-близнецами Сетом и Осирисом,[97] герой Стивенсона, доктор Джекиль делает следующую запись в дневнике. Этот отрывок формулирует тему всего произведения:
Это немыслимое объединение в одну двух столь различных линий, эта непрерывная борьба двух враждующих близнецов в истерзанной утробе сознания[98] были извечным проклятием человечества. Но как же их разъединить?"
Современное понимание этой психологической проблемы предоставляет психоанализ Фрейда, постулировавший противостояние инстинкта жизни и инстинкта смерти в бессознательном. Эта проблема также вновь появляется в качестве принципа противоположностей в аналитической психологии Юнга. Таким образом, здесь мы имеем один и тот же психический архетип — братьев-близнецов, сцепившихся в смертельной борьбе в лоне Великой Матери — в виде мифа, пиктографического изображения, темы повести и психологической концепции.
Мы обобщим значение этой проблемы для развития мужественности, когда подойдем к рассмотрению различия между "Ужасным Мужчиной" и "Ужасным Отцом".[99]
Здесь мы можем только сказать, что из-за противостояния мужчины теперь уже не превосходящей силе Великой Матери, а другому мужчине, врагу, развивается конфликтная ситуация, где впервые возникает возможность самозащиты.
Это психологическое развитие соответствует изменению в первоначальном ритуале плодородия, который составляет подоплеку этих мифов. [100]
Вначале юного царя плодородия убивали, его труп разрезали, куски разбрасывали по полям, а фаллос мумифицировали как гарантию урожая следующего года. Приносилась ли одновременно в жертву представительница Матери Земли — сомнительно, но вначале, вероятно, было так. Однако с увеличением власти матери богини ее представительница, Царица Земли, оставалась в живых, чтобы праздновать свой ежегодный брак с юным царем. Позднее на смену жертвоприношению, по-видимому, пришел поединок. Царь года укрепил свои позиции, и ему было дозволено защищать свою жизнь в поединке со следующим претендентом. Если он терпел поражение, то его приносили в жертву как старый год; если одерживал победу, то вместо него умирал его противник. Еще позднее, когда матриархат сменился париархатом, ежегодно или через установленные промежутки времени праздновался обряд обновления, и царя оставляли в живых, потому что искупительные человеческие или животные жертвоприношения во время праздника, который назывался в Египте "Поднятием священного джеда", делали его смерть ненужной. Таким образом, это развитие идет параллельно с развитием, которое первоначально касалось Богини-Царицы.
Мы увидим финальную стадию борьбы между Эго-сознанием и бессознательным, когда в более поздней фазе развития женщина будет сведена патриархатом к простому сосуду, а мужчина, воспроизводя себя, станет действующей силой своего собственного возрождения.
Однако во время переходной стадии, регенеративная сила, созидательная магия матери продолжает существовать бок о бок с мужским принципом. Она делает целое и новое, объединяет разрозненные части, дает новую форму и новую жизнь тленному и ведет за пределы смерти. Но ядро мужской личности остается незатронутым регенеративной силой матери. Оно не погибает, будто бы предвидя возрождение. Как будто бы какой-то остаток, такой как "маленькая косточка Луз"[101] из Еврейской легенды, не может быть уничтожен смертью и содержит в себе силу, необходимую для своего собственного воскрешения. В противоположность смертоносному уроборическому инцесту, где зародышевое Эго растворяется как соль в воде, окрепшее Эго пускается в жизнь после смерти. И, хотя эта жизнь дарована матерью, в то же время она загадочно обусловлена остаточным ядром Эго. Как гласит один из гимнов Ригведы:
"Войди в землю, в мать,
В широкую, просторную, самую священную землю!
Мягка, как шерсть, земля для сведущих.
Да защитит она тебя на следующем этапе пути.
Выгни свою широкую спину, не дави вниз,
Откройся с легкостью, впусти его свободно;
Как мать сына подолом платья своего
Накрой его, О земля".[102]
Смерть — это не конец, а переход. Это — период нахождения под паром, а также убежище, предоставленное матерью. Умирающее Эго не ликует, когда находит себя "обратно" в матери, а не в бытии; оно простирает свою волю к жизни за рамки смерти и переходит через нее к следующему этапу пути, в новое.
Однако это развитие, когда смерть не является предопределенным концом, а смертность индивида — единственным аспектом жизни, происходит уже не в прежних условиях, то есть не в отношениях юного любовника с Великой Матерью. Мужской принцип теперь Достаточно силен, чтобы достичь осознания себя. Эго-сознание уже больше не является спутником-сыном материнского уробороса, прикованным ко всемогущему бессознательному, а становится поистине независимым и способным действовать самостоятельно.