Как правило, отец-царь выгоняет героя в детском возрасте из Царствующего дома, только для того чтобы позднее он с триумфом восстановил там свое положение. В истории о Моисее ситуация несколько иная. Во-первых, он не сын царя, а найденыш. Во-вторых, хотя фараон, мифологический страшный отец, в высшей степени заинтересован в убийстве героя-ребенка — в убийстве перворожденного — ему не только не удается сделать это, но Иегова, надличностный отец, с помощью дочери фараона и в противоречии с мифологической схемой, снова помещает ребенка-спасителя в чуждую систему правления. Он должен быть изгнан из нее, а затем ниспровергнуть ее. В этом иудейском варианте родство с собственным отцом Амрамом — сохраняется в утвердительном смысле, но только как второстепенный момент. Реальная причина того, почему протеже Иеговы помещается в семью бога-царя Фараона, состоит в том, что это выявляет надличностное значение конфликта, уже проявившегося в рождении героя.
Аналогичную ситуацию мы находим в мифе о Геракле, хотя он взят из другой культурной сферы и из другого уровня бытия. Здесь злобный отец-царь Эвристей в союзе с ревнивой мачехой, богиней Герой, навязывает Гераклу ряд задач. Герой выполняет их с помощью своего божественного отца Зевса.
Именно преследования и опасности со стороны ненавистной фигуры отца, делают его героем. Препятствия, воздвигаемые на его пути старой патриархальной системой, становятся внутренними побудительными мотивами героизма, и, в том, что касается убийства отца, Ранк совершенно прав, когда говорит, что "героизм заключается в победе над отцом, провоцирующим изгнание героя и ставящим перед ним ряд задач". В равной мере верным будет сказать, что герой, "решая задачи, которые отец навязывает ему, чтобы уничтожить его, из недовольного сына превращается в ценного для общества реформатора, победителя чудовищ-людоедов, опустошающих провинции, первооткрывателя, основателя городов и фигуру, несущую с собой культуру". Но лишь приняв во внимание надличностный задний план, мы подходим к интерпретации, по достоинству оценивающей героя как вершителя человеческой истории и видящее в мифе о герое великое прототипное событие, почитаемое всем человечеством.
Это — не покорный жене страшилище-отец, на правах отца семейства выгоняющий своих сыновей, чтобы защитить себя от насилия со стороны своего потомства, быстро растущего и жаждущего власти; не злобный царь, отправляющий своего сына убить чудовище, которым является он сам, в чем хочет нас убедить нелепая психоаналитическая интерпретация. Нет, сражение с драконом каким мы видим его сейчас, представляет собой совершенно иную картину.
Следует иметь в виду фигуры двух отцов и двух матерей. "Злобный царь", или фигура собственного отца представляет старую правящую систему и посылает героя на борьбу с чудовищем — Сфинксом, ведьмами, великанами, дикими зверями и т. д. — в надежде на его гибель. Сражение с драконом является борьбой с уроборической Великой Матерью, с бессознательным. Герой может легко уступить ему, потому что в нем локализовано беспокойство Эго; угроза бессилия. Однако, с помощью божественного отца, герой уничтожает чудовище. Его высшая сущность и благородное происхождение одерживают победу и утверждают себя. Крах, который прочит ему отрицательный отец, способствует его славе и провалу юге отрицательного отца. Таким образом, изгнание старым царем а сражение героя и убийство отца явно связаны между собой. Они образуют необходимый канон событий, символически и фактически вызванный самим существованием героя — как человек, несущий новое он должен разрушить старое.
Рядом с ним стоит хорошая мать в образе его собственной матери и сестра-девственница, либо слитые воедино, либо как две отдельные фигуры. В критической ситуации в качестве помощника может вмешаться божественный отец, или же он может оставаться в ожидании за кулисами. В ожидании, потому что он признает свое подлинное отцовство, только если герой выдержит испытание, точно так же как Гор мог быть признан настоящим сыном Осириса только после того, как победил Сета. Таким образом, ожидающего и испытывающего божественного отца можно легко спутать с отрицательным отцом, ибо фигура отца, отправляющего сына навстречу опасности, допускает двоякое толкование и имеет как личностные, так и безличные характеристики.
Но инструментом нового проявления отца-бога всегда выступает герой как несущий с собой новое. В нем патриархальные боги борются с. Великой Матерью, боги приходящие с богами местными, Иегова с богами язычников. По существу, это борьба между двумя образами бога или группами богов, где старый отец-бог защищает себя от нового сына-бога, а старая политеистическая система противится захвату власти новым монотеизмом, примером чему служат архетипические войны богов.
Картина становится более сложной, когда герой перестает быть инструментом богов и начинает играть свою собственную независимую роль как человек, и когда в конце концов в современном человеке он становится полем сражения сверхличностных сил, где человеческое Эго вступает в схватку с божеством. Как нарушитель старого закона, человек становится противником старой системы, несущим с собой новую, которую он дарует человечеству против воли старого бога. Самый типичный пример этого — похищение огня Прометеем; еще один — история о Рае в интерпретации гностиков. Здесь Иегова -- мстительный старый бог, в то время как Адам, в союзе с Евой и змеей, выступает как герой, передающий человечеству новые знания. Но он является также и сыном нового отца-бога, спасителем. Он создает новую систему Как и во всех гностических системах, он является сыном неизвестного высшего бога и должен принять на себя борьбу со старым.
Теперь мы должны предпринять попытку проанализировать результаты столкновения героя с "Ужасным Мужчиной".
Как мы говорили, герой сражается с гермафродитической фигурой уробороса. В космической проекции небесных сражений в самом начале мы находим борьбу света и тьмы, где тьма ассоциируется с рядом символических компонентов, а свет всегда отождествляется Я с героем, будь он лунным, солнечным или звездным. Однако пожирающая тьма с одинаковой легкостью может выступать как в жене - в такой форме в качестве Тиамат, хаоса и т. д., так и в мужской форме в качестве чудовища, подобного Сету или волку Фенриру.
Таким образом, все пожирающие детей фигуры отцов символизируют мужской аспект уробороса и мужскую отрицательную сторону Первых Родителей. В этих фигурах акцент ставится главным образом на пожирающую силу, то есть на утробную полость. Даже когда? позднее, при патриархате, они появляются как фигуры подлинных Ужасных Отцов, например, Кронос или Молох, их уроборический характер просматривается до тех пор, пока символизм принятия пищи находится на переднем плане, а, следовательно, и их близостей к Великой Матери.
Точно так же фаллическо-хтонические божества земли и моря являются, как правильно определил Бахофен, просто спутниками Великой Матери. Для Ипполита Великой Матерью была Афродит для Персея — Медуза, и в обоих этих мифах Посейдон, хотя выступает как независимый бог, остается инструментом разрушительной воли Великой Матери.
Ранняя стадия, на которой мы встретились с томной фигурой юноши, героем Эго-сознания, и которую мы описали как стадию подчинения власти Великой Матери, в действительности включает в себя две стадии: первая, когда обреченный и скорбный герой вступает Великой Матери; вторая, когда его сопротивление увеличивается, и он оказывается в безнадежной ситуации конфликта. Вторая стадия возрастающего сопротивления соответствует нарцисическому отходу от Великой Матери, и именно в этот момент на смену пассивной судьбе быть кастрированным и сведенным с ума приходит активная самокастрация и самоубийство.
Растущая мужественность юного героя теперь воспринимает разрушительную сторону Великой Матери как нечто мужское. Это жестокие спутники, с которыми связаны разрушительные элементы камень и железо,[6] приносят в жертву юного сына. В мифологии эта сторона проявляется как темная, убийственная мужская сила, как дикое животное, в особенности вепрь, который сродни свинье, символу Великой Матери, но позднее она проявляется как мужчина, её супруг-воин или как жрец, выполняющий кастрацию. В этот момент начинается восприятие мужчиной самого себя, например принесение его в жертву в качестве мужчины другим мужчиной старых обрядах плодородия. Когда с ростом самоосознания он понимает свое отношение к противнику, а жертвуемый осознает свое тождество с совершающим жертвоприношение, и наоборот, до этого космическое противоположение света и тьмы начинает восприниматься как противостояние человеческих или божественных близнецов, а длинная череда случаев братской вражды в мифологии открывается ссорами между Осирисом и Сетом, Баалом и Мот. [7]
Самая ранняя стадия конфликта братьев-близнецов, основанного на естественной периодичности лета и зимы, дня и ночи, жизни и смерти, все еще полностью находится под господством Великой Матери. Темная, отрицательная сила смерти мужчины все еще воспринимается как ее разрушительный инструмент, точно так же как социологически и мифологически Сет, дядя Хора по матери, является инструментом враждебной, исполнительной власти матриархата.
С ростом силы мужского самосознания за стадией матриархата следует фаза разделения. Этому переходному периоду в мифологии соответствует тема братьев-близнецов, которая выражает взаимную близость противоположностей. Это разделение оказывается разрушительным для самого себя вследствие самоувечья и самоубийства. Как мы видели, в уроборической и матриархальной кастрации воля Великой Матери была первостепенной. Но тенденция к центроверсии, которая лежит в основе борьбы Эго-героя за самосохранение и вначале проявляется в форме беспокойства, ведет дальше, проходит пассивную, нарциссическую стадию и превращается в сопротивление, вызов и агрессию, направленные против Великой Матери, как это мифологически показано в легенде об Ипполите. Уничтожение системы Эго, враждебно настроенной по отношению к бессознательному, символизируемое в мифах как преследование, расчленение и безумие, предполагает наличие Эго, которое достигло сравнительно высокой степени самостоятельности и зрелости. То, что для Великой матери отец и сын являются не более, чем оплодотворяющим фаллосом, можно также сформулировать и с мужской точки зрения, говоря, что победитель и жертва, всегда одинаковы: торжествующий жертвоприносящий сам становится будущей жертвой. Опознавание связи между мужчинами-противниками является началом мужского самосознания. Это не означает, что у жертвоприносящего и жертвуемого развиваются "личные" чувства по отношению друг к друг Так как описываемые процессы являются надличностными, то можем делать выводы только из типичных событий. Одно из так» типичных событий состоит в том, что при матриархате подчиненна мужская группа постепенно ощущает и упрочивает свою независимость и уже больше не позволяет делать себя орудием пагубных нее ритуалов. Развитие мужского самосознания является как причиной, так и результатом этого открытия самого себя, и постепенно мужская враждебность сменяется мужской дружбой.