ПОСЛАНИЕ «ЧАДОМ ЦЕРКОВНЫМ» О ДЬЯКОНЕ ФЕДОРЕ
Се аз, протопоп А[ввакум] всем верным повсюду православным християном, отцем и братиям моим, чадом церковным. Пад пред всеми, поклоняюся, мир дав и благословение, целую главы ваша и руце и нозе целованием духовным о Христе Исусе и молю вы, о Господе всех рабов Божиих, не примешатись сему скверному сыну моему духовному, врагу Божию Ф[едору]. Мерзок есть таковый святей Троице и Отцу и Сыну и Святому Духу, и от меня, отца ево, положен под правила и отсечен, яко гнилый уд, от церкви Божия, понеже лет с десять целил ево и моля, увещал, еще бы престал сливати святая во единицу по-жидовски, и савелиянски не мудрствовал, и прочая, в книжице сей еже есть писано. Обо всем о сем молил многажды, чтобы престал бесноватися, он же нимало в чювство не восхоте приити, но и книги написал блядивыя по своему уму обольщенному и в мир послал, возмущая стадо Божие, яко не Троица Бог, но единица слиянная, и прочая многая на церковь вражда от него, врага святыя Троицы, в мир поплыла.
Судите вы, Божий избраннии: аще праведно мне терпеть ему? Близ мене отрава в люди раждается, а мне молчать? Как Сын Божий претерпит? Ни, никакоже! И вас молю, аще кто где узрит ево письма подметныя*, предавайте огню Господа ради, яко в них яд пишет мног сокровен и отсохлою своею рукою сеченою утвержает писанное: «сие-де писано рукою моею сеченою за православие, слушайте-де и сице веруйте, якоже писано». Называет себя святым, а явен враг Божий. Исперва о казни нарочито говорил, а ныне онемел, при прежнем худо и говорит. Помните, писано: «и еже мнится имеяй, возьмется от него». А рука, отсеченой уд, исперва была цела, а ныне измогла*. Он же со стыда ея велел в землю бросить. Видит сам, что нехорошо делает, а не хощет престать!
Да уж не о нем. Пропади он, враг проклятой, но вы Господа ради блюдитеся ево учения. Лютой лис и обманщик, божится и ротится, хотя обольстити ково! Во един от дней отца Е[пифания] обольстя, и, ссоря со мною, говорит ему: «отче Епифаний, подвизайся всеми силами, как бы Аввакума преломить о образе троическом, и о прочих, и тогда-де наша будет добра».
А я, петь, коли послушаю, кроме писания о Христе? Обыкох бо я от купели троицу чести в трех образех по равенству, а не единицу жидовскую. Старец же прост человек, правду чаял шептание ево и напал на меня по ево учению всеми силами. Увы, горе часу тому, якоже пророк рече. Внимай, в конец да не растлиши. Тотчас было в погибель впал старец-от, на меня роптит, а мне с ним ростатися не хочется. Вздумал я потешить ево, пошел ночью ко врагу тому Божию, как бы примирить ево. Прощаюся с ним и сам не знаю в чем. Он блюет на святую Троицу, а я лише помикиваю, бытто и не слышу, токмо примиряю ево. И помиряся с ним, сказал старцу. Он рад, бедной, судит внешняя, а не внутренняя.
Пришел я в хижу свою, повалился спать. Вижу ся со старцем у церквицы некия, а одаль нас Ф[едор] д[ьякон] на холму высоком стоит со скоты и с немцами и с татарами. Старец же посла меня к нему, как на яве том было, так и тут видится, и горе и смех у беса тово блиско все. Пришел я к холму тому, к Ф[едору], он на меня почал сцать. На ноги мои мокрота та пловет. А се ноги мои стали гореть, зело больно горят, а я кричю: «Господи, согреших, прости мя, окаяннаго!» Да не во сне уже, обудяся, горят. А некто, стоя, говорит мне: «то тебе за ходьбу!» Я молюся, ано не слушает, жгут ноги. Да он же, стоящей, рече: «вот еще за безумие твое в прибавку!» Да ну ж меня мучить, душить и ломать. Больно устряпал, покинул, и встать не могу. Лежа говорю: «благодарю тя, Господи,— по писанию, посылал еси ангелы лютыми путь сотворити, стезю гневу своему»*. Да сваляся с доски, кое-как лбом о землю, весь болю. Полехче мало стало, дьякона та опять проклял, да и оздоровел.
Ну же потом старца косить! Нечево о том много ковырять, и сами знаете, не до друшка стало — до своево брюшка, вправду осердился. Да после со старцем и помирился. А как бы не осердился, так бы меня самово велели до смерти забить, не подорожат, друг, тамо и не Аввакумом, много тое грязи у Христа наделано. Не тот А[ввакум], ино другой. А за ним дело не станет спасения человеческаго. Колесница та таки катится, как ей надобе. А[ввакум] п[ротопоп] бодрствовать станет Господа ради, себе ему во грядущий век должная своя возьмет. А еже разленится, и ему кнут на спину. Не как Пашков — ременной, но железо разженно огнем клокщущим. Лют есть он, братие, огнь, и вне и внутрь, наши кишки переест, проходя до членов же и мозгов, и до самыя окаянныя души. Потщимся будить друг друга нелицемерно, любя не токмо любовных, но и досадителей нам подобает любити аще нас в душу не, вредят. Любите враги ваша душеядцов же, еретиков, отгребайтеся. Аще спасение ваше вредят, подобает ненавидети их.
ПОСЛАНИЕ ИГУМЕНУ СЕРГИЮ С «ОТЦЫ И БРАТИЕЙ»
Новому игумну, старому моему чаду Сергию отцу20 радоваться о уповании вечных благ. Припомяни, чадо, и о мне в день радостный. Аз
20 В рукописи эти слова зачеркнуты и над ними написано: Братия, отцы.
есмь. заматоревый во днех злых, хощу с тобою совсельник быти в пазухе Авраамове. Аще Бог благоволит и пречистая Богородица поспешит, негли, препоясався о Христе, переползем темнозрачный сей век к тихому оному и безмолвному пристанищу. И что тогда речей, Сергий мой, егда узрим нашего света лицеи к лицу никониянам неприступнаго Христа, отца нашего и строителя?
Сергий! Слушай-ко, сказывай людям тем: сидит он на огнезрачном престоле одесную отца, о нас промышляет и нам приказывает: не пецыте-де ся вы ни о чем, токмо о проповеди прилежите, а то-де у меня вам всево много напасено. Скажу вам, раби Христовы, слушайте21.
На что, петь, Иосиф Волоцкий* с писанием ратуется? Не ладно он о сошествии пишет во ад, бытто смерть и дьявол снесли душу Христову во ад. А пророцы и богословцы вси не так, но глаголют, со славою во ад бысть поход. Помнишь, в слове Епифаниеве* пишет: «предшествует же ему архангели Михаил и Гавриил и прочия силы ангельския глаголюще: „возьмите врата, князи, ваша"»* и прочая. Евсевий Самосадский* такоже: «идуще пред Спасителем силы вопияху: «возьмите врата, князи, ваша». Да и все церковны книги учат: не дьявол душу Христову во ад снес, но сам по восстании из гроба плотию боголепною с душею сниде во ад Божески, и расторг Бог-человек чрево адово.
И много о том неколи говорить. Одно молыть: свято-ет бы насилу сам написал ли бы так. Полно, вор некто такой жо в книгу ту ево внес, что и Федька-отступник*, в тетратках подметных чтучи. Сего дни ли воруют? Во-ся, петь, Климантовы те книги* и повыше Иосифа тово, не исказили ль? Или и Григория Низкова* правила 12 Во всех церковных книгах пишет, яко Христос плотию одушевленною во аде бысть и о сем слава ему, Христу, Богу нашему. Мы так и веруем, как церковные книги учат. А в письмяных тех всячину найдешь. Не буди нам с вами по своему смышлению спасение свое содевать, но по преданию святых и богосносных отец. Дай, Господи, ум наш и сердце в согласии со святым писанием, так и добро, а привал-от пустой, яко нужно слово, не отмещу ли?
А что отец Исидор вопрошает мя кое о чом, мочно веть и самим вам рассудить с Господем. А я кто? — умерый пес, и как могу выше вашего священнаго собору разуметь? Ты говоришь, огненный во мне ум. И сопротив молыл (прости!): «облазнился,— реку,— ты, чернец, и в кале тинне помышляешь сокровенну быти злату и сребру. Не ведется, мол, тово, еже драгое камение полагати в говенной заход, тако и в моей греховной арган непристойно внити благодатному огненному уму. Разве по созданию данному ми разуму отчасти разумеваем и отчасти
пророчествуем»*,
21 Эта строка написана в рукописи по стертой киноварной строке, из которой можно разобрать только одно слово: Сергий.
И ты, игуменушко, не ковыряй впредь таких речей. Которая тебе прибыль? Наводишь душе моей тщету. Но всяко дыхание да хвалит Господа и пречистую Богородицу, а я — ничево, человек, равен роду, живущему в тинах калных, их же лягушками зовут. Погубил в себе властный сан и рассудительну силу, без рассуду земных прилежю и, я со свиная от рожец, наполняю чрево свое*. Аще не умилосердится Господь, при смерти стою и во адова сокровища гляжю. Аще не Господь помогл бы ми, вмале вселилася бы во ад душа моя. Обо мне пророк рече: «далече от грешных спасение»*, и еще: «яко погна враг душю мою и смирил есть в земли живот мой, посадил мя есть в темных, и уны во мне дух мой»*. Еле-еле отдыхаю от похотей, задавляющих мя.
Моли Бога о мне и всем заповеждь. И Настасья, хотящая быти ц[арица], пускай молится о мне. Смешница она, Сергий, хочет некрещеных крестить! Я говорю: вото, реку, какую хлопоту затевает! Их же весь мир трепещет, а девая хощет, яко Июдифь*, победу сотворить. Материн большо у нея ум-от. Я ея маленьку помню, у тетушки той в одном месте обедывали. Бог ея благословит за Беликова и честнова жениха! Девушка красная, княжна Анастасьюшка Петровна, без матушки сиротинка миленькая, и Евдокеюшка, ми« ленькие светы мои! Ох мне грешнику!
Егда ум мой похватит мать вашу и тетку, увы, не могу в горести дохнуть,— таковы оне мне! Лутче бы не дышал, как я их отпустил, а сам остался здесь! Увы, чада моя возлюбленная! Забвенна буди десница моя, прильни язык мой гортани моему, аще не помяну вас! О дщи Вавилоня окаянная! Блажен, иже воздаст тебе воздаяние твое, еже воздала ecu им! Блажен, иже имет и разбиет младенца твоя о камень!* Ну, добро много плакать, да перестать же будет. Слушайте-тко, Евдокия и Настасьюшка, где вы ни будете, а живите так, как мать и тетка жили: две сестрицы здесь неразлучно жили и в будущий век купно пошли, без правильца не жили, канонцы всегда сами говорили на правиле и всяко...23
Зело покойница перед смертию тою докучала мне о них, горько сокрушаючись,— и о грехах и тех кается и о них кучится. Рукою своею наморала на обе стороны столбец, а другая так же и третьяя. Да долго столпцы те были у меня: почту да поплачю, да в щелку запехаю. Да бес-собака изгубил их у меня. Ну, да добро! Не дорожи он мне тем. Я и без столпцов живу. Небось, не разлучить ему меня с ними! Христос с нами в век века уставися.