Егда ж привезоша мя на двор, выбежала жена ево Неонила и ухватила меня под руку, а сама говорит: «поди-тко, государь наш батюшко, поди-тко, свет наш кормилец!» И я сопротив тово: «чюдно! давеча был блядин сын, а топер-ва — батюшко! Большо у Христа тово остра шелепуга та; скоро повинился муж твой!» Ввела меня в горницу. Вскочил с перины Евфимей, пал пред ногами моима, вопит неизреченно: «прости, государь, согрешил пред Богом и пред тобою!»* А сам дрожит весь. И я ему сопротиво: «хощеши ли впредь цел быти?» Он же лежа, отвеща: «ей, честный отче!» И я рек: «востани! Бог простит тя!» Он же, наказан гораздо, не мог сам востати. И я поднял и положил ево на постелю, и исповедал, и маслом священным помазал, и бысть здрав. Так Христос изволил. И наутро отпустил меня честно в дом мой; и с женою быша ми дети духовныя, изрядныя раби Христовы. Так-то Господь гордым противится, смиренным же дает благодать*.
Помале паки инии изгнаша мя от места того вдруго-ряд. Аз же сволокся к Москве*, и Божиею волею государь меня велел в протопопы поставить в Юрьевец-Повольской. И тут пожил немного,— только осьмь недель; дьявол научил попов, и мужиков, и баб,— пришли к патриархову приказу, где я дела духовныя делал, и, вытаща меня из приказа собранием,— человек с тысящу и с полторы их было,— среди улицы били батожьем и топтали*; и бабы были с рычагами. Грех ради моих, замертва убили и бросили под избной угол. Воевода с пушкарями прибежали и, ухватя меня, на лошеди умчали в мое дворишко; и пушкарей воевода около двора поставил. Людие же ко двору приступают, и по граду молва велика. Наипаче ж попы и бабы, которых унимал от блудни, вопят: «убить вора, блядина сына, да и тело собакам в ров кинем!»
Аз же, отдохня, в третей день ночью, покиня жену и дети, по Волге сам-третей ушел к Москве. На Кострому прибежал,— ано и тут протопопа ж Даниила изгнали*. Ох, горе! везде от дьявола житья нет! Прибрел к Москве, духовнику Стефану показался; и он на меня учинился печален: на што-де церковь соборную покинул? Опять мне другое горе! Царь пришел к духовнику благословитца ночью; меня увидел тут; опять кручина: на што-де город покинул? А жена, и дети, и домочадцы, человек с дватцеть, в Юрьевце остались: неведомо — живы, неведомо — прибиты! Тут паки горе.
Посем Никон, друг наш, привез из Соловков Филиппа митрополита*. А прежде его приезду Стефан духовник, моля Бога и постяся седмицу с братьею,— и я с ними тут же,— о патриархе, да же даст Бог пастыри ко спасению душ наших; и с митрополитом казанским Корнилием, написав челобитную за руками*, подали царю и царице — о духовнике Стефане, чтоб ему быть в патриархах*. Он же не восхотел сам и указал на Никона митрополита. Царь ево и послушал, и пишет к нему послание навстречю*: «преосвященному митрополиту Никону новгороцкому и великолуцкому и всеа Русии радоватися», и прочая. Егда ж приехал, с нами яко лис: челом да «здорово!». Ведает, что быть ему в патриархах, и чтобы откуля помешка какова не учинилась.
Много о тех кознях говорить!10 Егда поставили патриархом*, так друзей не стал и в Крестовую пускать*. А се и яд отрыгнул; в пост великой прислал память к Казанской к Неронову Иванну. А мне отец духовной был; я у нево все и жил в церкве: егда куды отлучится, ино я ведаю церковь. И к месту, говорили, на дворец к Спасу, на Силино покойника место; да Бог не изволил. А се и у меня радение худо было. Любо мне, у Казанские тое держался, чел народу книги. Много людей приходило. В намети Никон пишет: «год и число. По преданию святых апостол и святых отец, не подобает во церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще же и трема персты бы есте крестились»*. Мы же задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти; сердце озябло, и ноги задрожали. Неронов мне приказал церковь, а сам един скрылся в Чюдов*,— седмицу в полатке молился. И там ему от образа глас бысть* во время молитвы: «время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!» Он же мне, плачючи, сказал; таже коломенскому епископу Павлу, его же Никон напоследок огнем жжег в ново-гороцких пределех*; потом — Данилу, костромскому протопопу; таже сказал и всей братье. Мы же с Данилом, написав из книг выписки о сложении перст и о поклонех, и подали государю; много писано было; он же, не вем где, скрыл их; мнит ми ся, Никону отдал*.
После тово вскоре схватав Никон Даниила в монастыре за Тверскими вороты*, при царе остриг голову и, содрав однорятку, ругая, отвел в Чюдов в хлебню и, муча много, сослал в Астрахань. Венец тернов на главу ему там возложили, в земляной тюрьме и уморили. После Данилова стрижения взяли другова, темниковскаго Даниила ж протопопа, и посадили в монастыре у Спаса на Новом*. Таже протопопа Неронова Иванна — в церкве скуфью снял и посадил в Симанове монастыре, опосле сослал на Вологду, в Спасов Каменной монастырь, потом в Кольской острог*. А напоследок, по многом страдании, изнемог бедной,— принял три перста, да так и умер*. Ох, горе! всяк мняйся стоя, да блюдется, да ся не падет*. Люто время, по реченному Господем, аще возможно духу антихристову прельстит и избранныя*. Зело надобно крепко молитися Богу, да спасет и помилует нас, яко благ и человеколюбец.
10 После этих слов в редакции В: Царь ево на патриаршество зовет, а он бытто не хочет*, мрачил царя и людей, а со Анною по ночам укладывают* как чему быть, и много пружався со дьяволом, взошел на патриаршество Божиим попущением, укрепя царя своим кознованием и клятвою лукавою (л. 22 об.),
Таж меня взяли от всенощнаго Борис Нелединской со стрельцами; человек со мною с шестьдесят взяли: их в тюрьму отвели, а меня на патриархове дворе на чепь посадили ночью. Егда ж россветало в день недельный*, посадили меня на телегу, и ростянули руки, и везли от патриархова двора до Андроньева монастыря* и тут на чепи кинули в темную полатку, ушла в землю, и сидел три дни, ни ел, ни пил; во тьме сидя, кланялся на чепи, не знаю—на восток, не знаю — на запад*. Никто ко мне не приходил, токмо мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно.
Бысть же я в третий день приалчен*,— сиречь есть захотел,— и после вечерни ста предо мною, не вем — ангел, не вем — человек, и по се время не знаю, токмо в потемках молитву сотворил и, взяв меня за плечо, с чепью к лавке привел и посадил и лошку в руки дал и хлебца немношко и штец дал; похлебать,— зело прикусны, хороши! — и рекл мне;, «полно, довлеет ти ко укреплению!» Да и не стало ево. Двери не отворялись, а ево не стало! Дивно только — человек; а что ж ангел? ино нечему дивитца — везде ему не загорожено.
На утро архимарит с братьею пришли и вывели меня; журят мне: «что патриарху не покорисься?» А я от писания ево браню да лаю. Сняли большую чепь да малую наложили. Отдали чернцу под начал, велели волочить в церковь. У церкви за волосы, дерут, и под бока толкают, и за чепь торгают, и в глаза, плюют. Бог их простит в сии век и в будущий: не их то-дело, но сатаны-лукаваго. Сидел тут я четыре недели.
В то время после меня взяли Логина, протопопа* муромскаго: в соборной церкви, при царе, остриг 11 в обедню*. Во время переноса снял патриарх со главы у архидьякона дискос и поставил на престол с телом Христовым; а с чашею архимарит чюдовской Ферапонт вне олтаря, при дверех царских стоял. Увы, рассечения тела Христова, пущи жидовскаго действа!* Остригше, содрали с него однарятку и кафтан. Логин же разжегся-ревностию божественнаго огня, Никона порицая, и чрез порог в олтарь в глаза Никону плевал; распоясався,: схватя с себя рубашку, в олтарь в глаза Никону бросил; и чюдно! — растопоряся рубашка и покрыла на. престоле дискос, бытто воздух. А в то время и царица в церкве была. На Логина возложили чепь и, таща из: церкви, били метлами и шелепами до Богоявленскова монастыря и кинули в полатку нагова, и стрельцов на карауле поставили накрепко стоять. Ему ж Бог в ту нощь дал шубу новую да шапку, и на утро Никону сказали, и он, россмеявся, говорит: «знаю-су я пустосвятов тех!» — и шапку у нево отнял, а шубу ему оставил.
11После этих слов в редакции В: ево овчеобразный волк (л. 26).
Посем паки меня из монастыря водили пешева на патриахов двор, также руки ростяня, и, стязався много со мною, паки также отвели. Таже в Никитин день ход' со кресты*, а меня паки на телеге везли против крестов. И привезли к соборной церкве стричь, и держали в обедню на пороге долго. Государь с места сошел и, приступя к патриарху, упросил. Не стригше, отвели в Сибирский приказ и отдали дьяку Третьяку Башмаку, что ныне стражет же по Христе, старец Саватей, сидит на Новом, в земляной же тюрьме. Спаси ево, Господи! и тогда мне делал добро*.
[ССЫЛКА В СИБИРЬ]
Таже послали меня в Сибирь с женою и детьми. И колико дорогою нужды бысть, тово всево много говорить, разве малая часть помянуть. Протопопица младенца родила,— больную в телеге и повезли до Тобольска*; три тысящи верст недель с тринатцеть волокли телегами и водою и саньми половину пути*.
Архиепископ в Тобольске к месту устроил меня12*. Тут у церкви великия беды постигоша меня: в полтара годы пять слов государевых сказывали на меня*, и един некто, архиепископля двора дьяк Иван Струна, тот и душею моею потряс. Съехал архиепископ к Москве, а он без нево, дьявольским научением, напал на меня: церкви моея дьяка Антония мучить напрасно захотел. Он же, Антон, утече у него и прибежал во церковь ко мне. Той же Струна Иван, собрався с людьми, во ин день прииде ко мне в церковь,— а я вечерню пою,— и вскочил в церковь, ухватил Антона на крыло-се за бороду. А я в то время двери церковныя затворил и замкнул и никово не пустил,— один он, Струна, в церкве вертится, что бес. И я, покиня вечерню, с Антоном посадил ево среди церкви на полу и за церковной мятеж постегал ево ременем нарочито-таки; а прочий, человек с дватцеть, вси побегоша, гоними Духом Святым. И покаяние от Струны прияв, паки отпустил ево к себе. Сродницы же Струнины, попы и чернцы, весь возмутили град, да како меня погубят.
И в полунощи привезли сани ко двору моему, ломилися в ызбу, хотя меня взять и в воду свести. И Божиим страхом отгнанн быша и побегоша вспять*. Мучился я с месяц, от них бегаючи втай; иное в церкве начюю, иное к воеводе* уйду13; а иное в тюрьму просился,— ино не пустят. Провожал меня много Матфей Ломков, иже и Митрофан именуем в чернцах,— опосле на Москве у Павла митрополита ризничим был, в соборной церкви с дьяконом Афонасьем меня стриг*. Тогда добр был, а ныне дьявол ево поглотил.