Я еще раз вгляделся в зеленый прозрачный вал с распластанным мужским обнаженным телом в нем.
-Здорово! Как будто с натуры.
-С натуры и есть, - ответил Кубик. – Я видел все до последней капли. Вопрос – какого происхождения эта натура.
-Все вы, художники - кто больше, кто меньше – чокнутые. Ты, может, больше.
-Нечокнутые неинтересны.
ПОНТИЯ
Этот день был ветреный, море покрыто барашками, высокая и крутая волна била в берег, гремела галькой; мы с Кубиком залегли, спасаясь от ветра, в развалинах, (кто знает Херсонес, уточню: в «доме Гордия», как написано на табличке). За невысокими стенами ветер нас не достигал, солнце же пекло, как в самый жаркий день.
Стены, сложенные из необработанного камня, поднимались на метр от земли. Верх их был зацементирован, чтобы не разрушили туристы. Внутри «дома» росла трава, она кололась даже сквозь рубашки, которые мы подстелили под спину. Солнце было прямо над домом. Когда над нами летела чайка, было заметно, что ее сильно сносит ветром, и небо тогда казалось холодным. Ветер обнаруживался, чуть привстанешь. Он
остужал мгновенно.
Впрочем, доставал он нас и за стенами. С грохотом падал на старые камни и траву и уносил жар, накопившийся в доме. Солнце, спугнутое было порывом ветра, возращалось и снова начинало накалять кожу и настаивать тепло.
На мысу всегда пахнет аптекой высушенных трав. Только здесь, среди горячих камней, пахнет еще известкой той стены, которую ты колупал в детстве.
Слышно, как бухает в скалы высокая волна.
...Волна выходит из моря крутошеей лошадью с белой гривой. Она взбирается на гальку, словно волоча за собой тяжелую поклажу, вырастая все больше, зеленея, стекленея, храпя... Не дойдя до суши двух шагов, вдруг спотыкается и грохается на камни и разбивается на тысячи зеленых осколков и брызг. И вот другая взбирается на гальку...
Берег белый, сверкающий солнцем и пустой. Может, кто-то и есть здесь – он сидит, укрывшись от ветра за древней стеной, смотрит, почти не мигая, на волны и решает какой-то там свой вопрос, - может быть, кто-то и есть здесь. Бог с ним, С ним Бог.
А может, боги? Но лучше думать, что нет никого на берегу, кроме нас двоих и вот этого солнца, и этих старых камней, открывших одному из нас свою тайну, и порывистого, грохочущего ветра, и этой сухой травы, что качается у самого лица...
Кубик был сегодня молчалив – видно, было о чем молчать, - а мне все сильнее хотелось его об этом расспросить.
-Что, опять сеанс прошловидения? – не выдержал я по прошествии, наверное, получаса нашего безгласного лежания в доме Гордия.
-Понимаешь, - вдруг разразился длинным ответом мой приятель, - то, что я здесь вижу чудесным образом, вижу, вероятнее всего, во сне. Может быть, моя подкорка «работает» на полуострове активнее, чем у других. Впрочем, как знать! Видишь вон ту девушку за стеной у купальни? Она как застыла. И кто ведает, где ее мысли сейчас, что на самом деле перед ее глазами, хоть она и не спит...
Сон, продолжу свою мысль, - известный фантазер. Ученый – что было доказано не однажды. Режиссер – вспомни ту сцену со светильниками. Кто еще? Предсказатель – со мной (и с другими, и с тобой, верно, тоже) и это было. Художник – он подсказывал мне сюжеты и решал мои чисто живописные задачи. Но я до сих пор не знаю, не знаю, поверь, в прошловидение ли я впадаю время от времени, либо же это всего лишь сны?
Ветер свалился на нас с такой силой, что мы оба вздрогнули.
-Нынче ночью я разговаривал с Понтией, - Он сказал, кажется, то, что и было причиной долгого молчания.
-Ты?!
-Я. Лично я, Виктор Кубик, живописец конца ХХ столетия, имел беседу с женщиной, которая старше меня на две тысячи лет и моложе примерно лет на десять-двенадцать.
Я приподнялся.
-Как это произошло?
-Ночью, у меня дома. Во сне, как обычно. Наверное... Не знаю.
-Рассказывай.
Кубик сел. Привалился к стене.
-Ну...
Бросил на меня уже знакомый мне проверяющий взгляд.
-Почувствовал рядом чье-то присутствие, испугался, конечно, потом увидел женский силуэт, спросил: «Кто?». Услышал: «Я», и узнал голос. И ничего не мог сказать другого, кроме как «Значит...», причем на русском.
А Понтия заговорила на древнегреческом, и я его понял.
-Марк погиб? – спросила она.
Вопрос меня ошеломил.
-Откуда... Почему?.. Я...
-Он погиб? – настойчиво повторила женщина.
-Я... я не знаю. – Решился: - Я видел, как тонул его корабль... Ты догадывалась?
-Боги открыли мне... Дева... А как узнал ты? И кто ты?
Ответить было архисложно, я пошел напролом:
-Кто я? Тебе придется поверить моим словам: я тот, кто носит... в ком сейчас душа Марка.
-Разве тень его не в Аиде? Разве Харон оставил Марка по эту сторону Стикса?
-Как тебе сказать, Понтия... Представления о жизни души за последние века изменились.
-Века? – испугалась она. – Я не понимаю о чем ты! КТО ТЫ? Ты не Марк, я чувствую... ГДЕ Я?
-Ты... – я подыскивал слова, - твои боги перенесли тебя через многие годы... Вперед...
-Разве они и не твои боги?
-Наверху, как и внизу, битвы не утихают. Сейчас там воцарился вместо многих, похожих на людей, один – ни на кого и ни на что не похожий.
Это Понтия пропустила мимо ушей.
-Зажги светильник! Я ничего не пойму!
Светильник? Это означало, что я должен включить лампочку на потолке в стеклянной хозяйкиной люстре или настольную. Нет, этого делать было нельзя. В ящике стола в «моей» комнате хозяйка держала на всякий случай свечи. Я достал одну, чиркнул спичкой, зная, что испугаю мою гречанку неожиданной вспышкой, и зажег свечу. Невелика разница между огоньком древнегреческого светильника и нашей свечи...
-Марк! – вскричала, чуть увидав меня, женщина. – Марк, зачем ты обманываешь меня?! Ты жив! Почему ты скрываешься в этой комнате?
Комната была не больше херсонесской, с белеными потолком и стенами, темнота в углах скрадывала скудную мебель, – огонек светил еле-еле, – да и женщина смотрела больше на меня, чем на обстановку.
-Марк... – шептала она, и я не видел за свою жизнь более пристального и более влюбленного взгляда. – Марк...
-Как ты очутилась здесь? – задал я главный для меня вопрос.
-Нет, ты не Марк... Кто ты? – и отшатнулась от меня, словно я был тенью или привидением.
-Я же сказал тебе – я тот, в ком сейчас душа Марка. И я видел его смерть. Я видел, как корабль пошел на дно, и никто не спасся. А душа Марка, должно быть, отлетела.
Донельзя расширенные глаза.
- И я не знаю, где она блуждала, перед чьим судом была, в ком еще жила. Боги не открывают людям своих тайн, эта – одна из них.
Я говорил так, чтобы женщина поняла.
-Могу сказать только, что не было в душе Марка большей ценности, чем любовь к тебе... и если и ты любила его, то это, наверно, и связало нас сегодня.
-Я прилетела, - грустно сказала Понтия, - как бабочка на огонь.
-Сколько времени прошло с того дня, как Марк покинул Херсонес?
-Идет третий месяц. У нас холодно, дует северо-восточный ветер, который приносит снег. В море штормит, все корабли в бухте. Мачты качаются так, что кружится голова. Все корабли дома, кроме корабля Марка!.. В моей комнате меняют жаровни, я одна...
-А где Пармен?
-Он на своей усадьбе, занят вином. У нас хороший урожай винограда... А теперь оставь меня на время – я плачу... Постой! – вдруг выпрямилась она. – Откуда ты знаешь Пармена?!
-Я знаю не только Пармена. Мне известно все, что было в твою последнюю встречу с Марком. Как заснул пьяный Пармен... Как Марк пришел в твою комнату на втором этаже... Как ты наградила его, истосковавшегося по любви, целым ее морем...
-Ты... знаешь... все?
-Даже те слова, что ты говорила ему в ту ночь.
-Ка... кие?
-Ты называла его «мой соленый», «мой Нептунчик», «рыба, попавшая в мою сеть». И еще...
-Не надо! – выкрикнула она. – Как ты можешь! Откуда ты это знаешь?
-Я уже говорил тебе: у нас с Марком одна душа. И я, получив ее, знаю все сокровенное, что он испытал в ту ночь.
-И ты?! – с ужасом в голосе воскликнула женщина. - И ты, выходит, вместе с ним? Как это? Объясни!
-Я думаю, его душа, став наконец моей, однажды показала... да, показала мне... – я очень осторожно подбирал слова. – Она хранила ту радость...
-Чужому человеку... – прошептала Понтия, - все самое... Я не могу этого понять, я против этого...
Силуэт ее казался тенью на стене.
-А ты, скажи, ты тоже любишь меня? – задала женщина спасительный для себя вопрос. – Ты – любишь?
Я понял болезненное состояние Понтии, чья тайна стала известна чужому человеку, и поспешил ее заверить:
-Да, да, Марк передал мне все.
Впрочем, мой ответ едва ли был услышан.
Плечи моей гостьи опустились.
-Боги, - шептала она, - какие испытания вы посылаете мне! – Теперь я не узнавал в голосе донельзя обескураженной Понтии ту молодую гречанку, которую впервые услышал на лестнице херсонесского дома. – А скажи мне – я до сих пор не знаю, как тебя зовут... Виктор... Скажи мне, Виктор, сколько времени разделяет Марка и тебя?
Я вынужден был признаться:
-Много... Твоего города уже нет на полуострове – ни одного дома. Одни развалины. Остатки стен - не выше человеческого роста. Сохранились, правда, городские стены с главнями воротами, вы в них хоронили еще именитых покойников. Помнишь их?.. Теперь повсюду на мысу валяются серые древние камни, заросшие кустарником и травой – из них когда-то складывали дома. Это был светло-рыжий ракушечник, да? Только море, как, наверно, в твои времена - синее-синее... И все тот же прибой – какой слышали все вы, начиная с первых переселенцев-гераклеидов...
-Сколько лет? – повторила женщина.
-Две... тысячи.
Огонек свечи на столе заколыхался.
-Значит, мой дом, Пармен, сын, усадьба на равнине – всего этого уже нет? Только древние кости в земле? И только пепел?
-Все изменилось, Понтия, ты ничего бы не узнала из прежних мест, кроме городских ворот. И не найдешь, верно, своего дома.