Отвод малайских до Алтая
Вождис восточных островов
Устен поникшего Китая
Собралитьмы своих полков.
Каксаранча, неисчислимы
Иненасытны, как она,
Нездешнейсилою хранимы,
Идутна север племена.
ОРусь! забудь былую славу:
Орелдвуглавый сокрушен,
Ижелтым детям на забаву
Даныклочки твоих знамен.
Смиритсяв трепете и страхе,
Ктомог завет любви забыть...
Итретий Рим лежит во прахе,
Ауж четвертому не быть.
Можносказать, что в этом стихотворении мы имеем одно из эсхатологическихпредостережений Соловьева. Чуть ранее о китайском нашествии, которым будут пожраны«распустившиеся в европейской буржуазии» народы, писал К. Н. Леонтьев; позднеес теми же мотивами выступили Д. Мережковский и А. Белый. За год до смертиСоловьев пишет свои знаменитые «Три разговора» с «Краткой повестью обантихристе», где предрекает период мировых катастроф и войн, от которых людейна некоторое время избавит человек гениального ума и безукоризненнойнравственности — это и будет антихрист. Буржуазный Запад, содрогнувшийся перед«метафизической китайщиной», от которой его придет спасать лжехристос — такоебудущее видится теперь Соловьеву. К чести философа, следует отметить, чтопервым узнает и обличает антихриста на всемирном соборе старец Иоанн —представитель православия.
Сегодня,через сто лет после этих тревожных предсказаний автора «Трех разговоров», мыможем воочию наблюдать, что их актуальность не только не уменьшилась, ноувеличилась с течением времени. Всемирная «китайщина» (она же «американщина») –это пошлейший нигилизм и безразличный к истине мировоззренческий и практическийпозитивизм, быстро заволакивающий своей смертельной пеленой духовную жизньлюдей и целых народов. На современном языке это называется глобализацией –управляемая «интеррелигия», спекулятивная экономика, постмодернистскоеискусство, виртуальный секс. Если Третий Рим – православная Россия –действительно падёт во прах, то история христианства на земле закончится.
Итак,вся система соловьевских категорий и образов – это символы (философские ипоэтические) таинственного присутствия Божьего в самых разных уголкахмироздания, в любых «частицах бытия». «Дух дышет, где хочет» (Ин.3,8) и никтоне имеет права окончательно закрывать ему доступ туда или сюда. Конечно,по-своему прав был Н.А.Бердяев, говоря, что символисты верили больше в Софию,чем в Христа (33). Но тогда надо вычеркнуть из Библии слова Премудрости Божьей,которая говорит о себе: «Господь имел меня началом пути Своего, прежде созданийсвоих, искони… Тогда я была при Нём художницею, и была радостию всякий день,веселясь пред лицем Его во всё время» (Притчи. 8, 22 – 30). Тогда надоразрушить софийские соборы Новгорода и Киева. Тогда надо отвергнуть Данте, иГёте, и позднего Шеллинга, и ещё многих других мыслителей и художников,воспринимавших энергии Божьи через их воплощение в тварной – в том числе и женственной– ипостаси. Тогда и пушкинский «гений чистой красоты» может показаться чем-тоязыческим…
Бесспорно,что София в качестве «четвертого лица» христианской Троицы – это ересь (34). НоСофия как отблеск небесного сиянья в земной юдоли – это реальность, доступнаяфилософскому и художественному умозрению. То же самое относится и к когнициям «новогорелигиозного сознания» – тому же Бердяеву с его «смыслом творчества», Л. П.Карсавину с его «симфонической личностью», С.Л.Франку с его «непостижимым». Всеони были философскими символистами, разделяя в этом плане господствующиеинтеллектуально-художественные установки русского серебряного века. К тому жетипу нашей духовной культуры принадлежали -- со стороны искусства – крупнейшие поэтыХХ века Александр Блок и Николай Гумилев (35). Религиозно-философский символизм(«софианство»), как и его художественные аналоги, могут быть в определенномплане сопоставлены с германским абсолютным идеализмом и поэтическимромантизмом: то же снятие антиномии между Богом и миром, та же сакрализациягрешного человека, тот же лирический восторг. Однако коренное различие междуними заключается в том, что германский гений осуществлял свой модернистскийпроект на принципе человекобожества, помещая в центр вселенной трансцендентальноеEgo, тогда как русский философский модерн, пройдя в развитии похожие стадии, всёже оставался в глубине своей онтологически-религиозным, как и вся нашанациональная культура. В некотором роде можно сказать, что русский философскиймодернизм не удался – он всё равно остался скорее с Богом, чем с егопротивником.
Завершитьэтот раздел мне хотелось бы ссылкой на А.Ф.Лосева (1893 - 1988) – великогорусского мыслителя ХХ столетия. Это был последний классический мыслитель – нетолько в России, но, возможно, и в мире. Вся его онтология, логика, диалектика,эстетика были пронизаны христианским Логосом: он действительно мыслил «не отсебя». Ещё важнее то, что он и в советских концлагерях оставался тайныммонахом. Подобно о. Павлу Флоренскому и Льву Карсавину, он жизнью оплатил свою мысльи веру. И вот этот выдающийся православный логик и диалектик, размышляя обустройстве земли и неба, пишет буквально следующее: «Кто во что влюблен, тот ипревозносит объективность соответствующего предмета своей любви. Вы влюблены в пустуюи черную дыру, называете её «мирозданием», изучаете в своих университетах иидолопоклонствуете перед нею в своих капищах. Вы живете холодным блудомоцепеневшего мирового пространства и изувечиваете себя в построенной вамисамими черной тюрьме нигилистического естествознания. А я люблю небушко,голубое-голубое, синее-синее, глубокое-глубокое, родное-родное, ибо и самамудрость, София, Премудрость Божия голубая-голубая, глубокая-глубокая,родная-родная» (36). Что же, и Лосев «софианец»? Если угодно, да, потому что оносуществляет свой метафизический акт одновременно верой, умом и чувством(цельным духом, как сказали бы Киреевский с Хомяковым), прекрасно понимая приэтом, что логическое понятие вместе с художественным образом суть не что иное,как символы Самого самого. Одна из самых глубоких теоретических работ Лосеватак и называется «Самое само». Здесь он тщательно анализирует отношение вещи кеё свойствам (предикатам), и приходит к выводу, что любая вещь (к примеру,старая калоша) абсолютно трансцендентна не только по отношению к отдельнымсвоим признакам, но даже к их совокупности. Что уж тут говорить о таких«вещах», как «другой», «чужой» или моё собственное глубинное Я. В предельнойстепени это относится к Абсолюту – Творцу здешнего бытия. А это означает, чтодаже строгие богословские категории не в состоянии передать полнотыСверхсущего, что они в известной мере символируют Его – тем более это относитсяк рациональным понятиям разума и к образам искусства. «Мы отчасти знаем иотчасти пророчествуем» (1 Кор. 13, 9). Как раз последнее имеет в виду Лосев,когда пишет, что «самое само, не будучи символом, может быть дано только винтерпретативном символе» (37). Но где гарантия, что тот или иной философ,художник или даже богослов не ошибается в своей интерпретации Самого? «Этотвопрос, трудный для субъективистской философии, почти не существует для нас.Дело в том, что всякое становление, включая и духовную деятельность человека,всегда есть становление абсолютной самости, ибо последняя, будучи всем, уже ничегоне содержит вне себя. Всякая становящаяся вещь и весь человек с его свободнойдуховной деятельностью есть не что иное, как момент, выражение, излияние,действие и проч. только абсолютной самости. И поэтому, как бы капризен ни былчеловек в установлении тех или иных интерпретаций, всё же сам-то он есть неболее как та или иная интерпретация абсолютной самости. Интерпретирующаядеятельность человека условна, шатка, гипотетична, капризна, но она естьотражение абсолютных энергий самого самого. И в этом – гарантия ихосмысленности и правды. Это не значит, что человек не может ошибаться. Но этозначит, что человек может не ошибаться» (38). Верующий разум свидетельствуетэтими словами о своих возможностях и пределах – дальше уже начинается святость.
Естьтакая страна – Бог. Россия граничит с ней.
Р.М.Рильке
Подводяитог этой небольшой работе, подчеркнем ещё раз: новоевропейское ratio ихристианский верующий разум представляют собой две различные позиции человекаотносительно Бога и природы. Со времен Ренессанса до наших дней Запад развивалв философии (и вообще в культуре) антропоцентрический принцип Ego как “пастуха”бытия, будь то собственно рационализм картезианского типа, или германскийтрансцендентализм, или «философия жизни» марксовско-ницшевско-фрейдовскогозамеса. Собственно говоря, западное философствование после Ренессанса былоничем иным, как интеллектуальным сопровождением проекта модерна в Европе, претендовавшегона обожествление человека и достижение им успеха (счастья, богатства, власти)на этой земле, здесь и теперь. Разумеется, такой проект был утопичен с самогоначала, что и зафиксировал постмодерн: экологический предел природы инравственный коллапс культуры, не различающей больше верха и низа, правды икривды, радости и страдания, мужского и женского, полета и падения, жизни исмерти, Бога и сатаны. Ключевые тенденции постмодерна, будучи продолжены вбудущее хотя бы ещё на сто лет, грозят смертью всему человечеству.