В поддержку своего настойчивого возражения против преждевременного прихода к власти социалистов-революционеров в отсталой России Плеханов цитировал как собственное классическое предупреждение Энгельса из его “Крестьянской войны в Германии” (1850) против “самого худшего” из всего, с чем может столкнуться вождь радикальной партии, а именно вынужденной необходимости овладеть властью “в то время, когда движение еще не достаточно созрело для господства представляемого им класса и для проведения мер, обеспечивающих это господство”. Перед ним стоит “неразрешимая дилемма”: то, “что он может сделать, - - противоречит всем его предыдущим поступкам, его принципам и непосредственным интересам, его партии; что он должен был бы делать -- оказывается неисполнимым... Кто раз попал в это ложное положение -- тот пропал безвозвратно” [ 19 ]. Социалисты-революционеры могли бы избежать этой “неудобной позиции” и благодаря научному социализму, “самой великой и самой революционной социальной теории XIX века”, справиться с этой трудной ситуацией. С помощью научного социализма они могли бы открыть “законы социального развития”, определить, в каком направлении движется Россия, и отдать себе отчет в том, что будущее “прежде всего” готовило торжество буржуазии и капитализма, что надо было при-знать “злобу дня” нашей страны и “начало” политической и экономической эмансипации рабочего класса[ 20 ].
В то время как революционная стратегия Плеханова, по мере того как он ее разрабатывал в последние два десятилетия прошлого века, включала немало заимствований из трудов Маркса и Энгельса 1848—1850 годов, в особенности из “Манифеста Коммунистической партии” и “Обращения Центрального комитета к Союзу коммунистов” (март 1850 года), анализу весьма сложных и запутанных общественных отношений” в России являлся также анализом, который не мог “остановиться на трудах Энгельса и Маркса” [ 21 ]. Плеханов, естественно, не слишком-то разделял восхищение Маркса modus operand! “Народной воли” как “специфически русским, исторически неизбежным” [ 22 ] и не обращал внимания на косвенную неблагоприятную критику “Наших разногласий” Энгельсом, который видел в России того времени “один из исключительных случаев, когда горсточка людей может сделать революцию” и где “самое важное... чтобы революция разразилась. Подаст ли сигнал та или иная фракция, произойдет ли это под тем или иным флагом, для меня не столь важно” [ 23 ]. Таким образом, Плеханов был по справедливости назван одним из его биографов “отцом русского марксизма” [ 24 ]. Однако он сыграл и более крупную роль, поскольку созданные им идеология и революционная стратегия социал-демократии позволили широкому и растущему кругу русской интеллигенции, ненавидевшей как русский царизм, так и западный буржуазный капитализм и искавшей “особый” русский путь к социализму с опорой на мужика и его традиционную сельскую общину, найти свою “благородную и полезную роль”, прогрессивную роль руководителя зарождающегося рабочего класса, который Плеханов охарактеризовал как “народ в европейском смысле этого слова”. Так и только так эта интеллигенция могла участвовать в общем движении освобождения от абсолютизма и таким образом “довести до конца процесс европеизации России” [ 25 ].
В 80-е годы, открыв “душу марксизма” в “методе” [ 26 ], Плеханов столь творчески применил его на русской сцене своего времени, что Ленин и целое поколение молодых марксистов увидели в его “Социализме и политической борьбе” “первое profession de foi русского социал-демократизма” и сравнивали его с “Манифестом Коммунистической партии”, “первым profession de foi всемирного социализма” [ 27 ]. В 1880—1890 годах он утверждался в европейском социализме и (с авторитетного одобрения Энгельса и Каутского) превратился в маститого теоретика и популяризатора марксизма как “цельного, гармонического и последовательного миросозерцания” [ 28 ], включавшего диалектический материализм (именно ему приписывают авторство этого термина) [ 29 ], исторический материализм, политическую экономию и политическую социологию Маркса. В целом ряде статей, среди которых “К шестидесятой годовщине смерти Гегеля” (1891; о статье весьма положительно отозвался Энгельс) [ 30 ], “Людвиг Фейербах Фр. Энгельса” (1892), и в особенности в его самом значительном философском труде “К вопросу о развитии монистического взгляда на историю” (1895) [ 31 ], Плеханов изложил “марксизм как теоретическую доктрину” [ 32 ] и таким образом стал “учителем марксизма” в России. Мартов, например, живо вспоминает о “радостном возбуждении”, которое охватило “всех русских марксистов” (“как гром среди ясного неба”) [33] при легальном появлении плехановского “Монистического взгляда”.
Даже если плехановское изложение “многим обязано “Анти-Дюрингу” Энгельса и “Людвигу Фейербаху” и является частью той разработки марксистской теории, которую начал Энгельс в конце 80-х годов и продолжили Каутский, Лафарг и Антонио Лабриола, а также и сам Плеханов в последнее десятилетие века, марксизм Плеханова отличается — как показал Валйцкий[34] -- тем, что он подчеркнул понятие детерминизма и необходимости. То, как он отстаивал научную истину, заставляло трепетать. Его отказ от “морализма” и “субъективизма” был полон страсти. Его приверженность теории и ортодоксальности — безусловно, самая непримиримая и воинственная.
Поскольку Плеханов считал, что история человечества развивается согласно незыблемым законам, “не зависимым от человеческой воли и скрытым от человеческого сознания”, он постулировал, что ее “последнюю инстанцию” “определяет” “развитие естественных производительных сил” вплоть до того момента, когда “определенная экономическая база” “должна неизбежно породить соответствующую идеологическую надстройку”. Например, в общественных науках место “буржуазной общественной науки” займет “научный социализм”, а “буржуазной экономии” - - “социалистическая экономия” [35].
Для него марксизм являлся “великой революцией в со-циальных науках”, столь же великой, как дарвиновская революция в теории эволюции и революция Коперника в астрономии, революцией, которая прежде всего позволила человеку открыть “объективные законы развития”, а затем посредством “точного изучения их действия” превратить необходимость в “послушную рабу разума” [ 36 ]. Марксисты, вооруженные диалектическим материализмом, который определяется как “философия действия”, сумеют “приплыть по течению истории” к “конечной цели” -- социализму, неизбежной “действительности будущего”. Научный социалист будет “твердо убежден” в “неизбежности” прихода социализма, понимая, что этот приход гарантирован всем ходом общественного развития, так же как он уверен в том, что “солнце, “севшее” сегодня, не поленится “взойти” завтра” [37].
Марксистская теория воспитания, идеологической основой которой является диалектический и исторический материализм, впервые в истории педагогики дала ясный ответ на вопрос о сущности воспитания и о значении его в жизни и развитии общества. К. Маркс и Ф. Энгельс установили, что воспитание в каждую эпоху обусловлено общественными отношениями, в классовом обществе оно приобретает классовый характер
Свое дальнейшее развитие марксистская теория воспитания получила в трудах В. И. Ленина, который неустанно разоблачал лицемерные заявления апологетов буржуазного строя о том, будто в условиях капитализма возможно равное для детей всех слоев общества воспитание и образование, школы доступны для всех и воспитание служит всему обществу. В. И. Ленин разъяснял, что в буржуазных государствах существуют фактически две системы воспитания и образования: одна для богатых, другая для бедных. И даже в тех капиталистических странах, где введено бесплатное обучение в народных школах, материальные возможности трудящихся, которые вынуждены рано заставлять своих детей работать на производстве и отвлекать их от учения, не позволяют дать им необходимого образования. Классовый характер буржуазной школы заключается и в том, что она служит интересам капиталистов, в том, что дети подвергаются в ней соответствующей идеологической обработке. В. И. Ленин признавал, что в царской России школа была превращена в орудие классового господства буржуазии, была проникнута буржуазным духом и имела целью дать капиталистам услужливых холопов и толковых рабочих. Одним из буржуазных лицемерии, указывал В. И. Ленин, является утверждение, что школа может быть вне политики. “Буржуазия, выдвигающая такое положение, сама во главу угла школьного дела ставила свою буржуазную политику... никогда не заботясь о том, чтобы школу сделать орудием воспитания человеческой личности ,— писал он.