Что касается России, с момента открытия Петром Великим в 1724 году Санкт-Петербургской академии наук и Московского государственного университета, основанного Иваном Шуваловым и Михаилом Ломоносовым и учрежденного указом императрицы Елизаветы в 1755 году, университеты до революции развивались в рамках европейской модели университетов с некоторой долей большего разделения между обучением и исследованиями, чем в Европе. Это разделение увеличилось в советский период, особенно в связи с учреждением и функционированием советской Академии наук и открытием большого количества новых вузов.
Разделение процесса обучения и исследований прекрасно отвечало потребностям коммунистического тоталитарного режима – контролировать содержание обучения в университетах и содержание научных открытий, чтобы как «настоящие», так и «неудавшиеся» открытия, а также потенциально опасные, не говоря уже о новых идеях и ценностях, происходили внутри наиболее изолированных исследовательских институтов. Исследования, большинство которых носило военную направленность, проводились относительно небольшим количеством тщательно отобранных специалистов и, как правило, в обстановке особой секретности. Политическая элита диктовала направления и сферы исследования даже в естественных науках. В гуманитарных и социальных областях такой контроль был абсолютным, а разделение исследования и обучения – еще сильнее, что затруднило сдвиг парадигмы образования в переходные 1990-е годы.
В то же время в СССР научные исследования и собственно высшее образование имели высокий статус, пользовались приоритетным щедрым финансированием, ведущие ученые и разработчики передовых технологий имели материальные и социальные привилегии. Советский Союз был в числе стран с наибольшей плотностью научных работников и инженеров на душу населения.
Поскольку значительная часть этих усилий была направлена на реализацию военных целей, а другая часть предназначалась для индустриализации и обеспечения экономического роста, делался акцент на естественные науки, математику и инженерию. Социальные науки служили главным образом инструментом контроля для закрепления коммунистической идеологии, поэтому эмпирические исследования здесь были предельно ограниченными, а исследовательские методы – устаревшими. Некоторые направления в гуманитарной сфере, культуре и искусстве находились на очень высоком уровне, но и они были чрезвычайно идеологизированы и ограниченны.
Огромные бюджеты и большое количество студентов и ученых отчасти компенсировали негативное влияние централизованной советской системы на качество образования. А это жесткий контроль сверху; искаженные стимулы; идеологические предрассудки и отсутствие академической свободы и инициативы; такое состояние дел, когда назначение и продвижение по службе основывались на идеологической преданности и личных знакомствах и зачастую не были связаны с профессиональными достижениями; изоляция, минимальная мобильность внутри институтов и, что не менее важно, изоляция от всего остального мира.
Образовательная и научная система с централизованным планированием, позволяющая людям осваивать только минимум знаний, необходимых для выполнения предписанных профессиональных обязанностей (так же как и их социальных и политических ролей), хороша до тех пор, пока планирование человеческого ресурса оправданно и сама система остается относительно статичной. Это условие, однако, выполняется редко. Острая нехватка академических кадров в начале большого скачка в 1930−х оправдывала такой узкий подход. Результатом стало разделение высшего образования в СССР на большое количество узких направлений в университетах, в особенности в ведущих вузах, гораздо более узких, чем в западных университетах. Такой подход сильно ограничил число академиков с широкими взглядами, которые могли бы быть слишком независимыми и критичными. В условиях стремительных технологических и структурных изменений в экономике узкая специализация противоречит естественной потребности в гораздо более широком образовании, нацеленном на освоение скорее общих подходов, нежели специфических знаний и инструментов, необходимых непосредственно сейчас. В ходе исследования, проведенного в начале 1990-х годов, было обнаружено, что в странах с рыночной экономикой образование обеспечивает большую степень креативности («применение знаний в неожиданных обстоятельствах»), чем в странах с плановой экономикой. При этом первые превосходят последние и в области «осознания фактов», то есть аккумуляции знаний, приобретенных на практике.
В 1990-х годах вследствие значительного сокращения бюджета на высшее образование и из-за состояния хаоса исследовательские институты и университеты серьезно пострадали от снижения качества человеческого ресурса. Произошел массовый исход ученых и студентов-выпускников из страны и внутри нее. Одни (около 250 тыс. человек) уехали на Запад, в большинстве своем это были опытные ученые с известными именами (внешняя утечка мозгов); другие – в еще большем количестве – ушли из науки в поисках лучшей доли в нарождающейся рыночной экономике России (внутренняя утечка мозгов). Только после финансового кризиса 1998 года ситуация начала выправляться: бюджеты для высшего образования и исследований начали расти, институты стали внедрять новые программы обучения, особенно в области социальных и гуманитарных наук, объем утечки мозгов сократился, а количество студентов в вузах выросло.
Тем не менее, в системе высшего образования в России до сих пор практически ничего не было сделано в области структурного реформирования исследовательской деятельности и управления ею. По мнению внешних наблюдателей, плохое управление и неэффективная система стимулирования в университетах представляют сегодня самую большую угрозу развитию страны в этой области.
Из всего сказанного ясно, что процесс реформ в высшем образовании и науке в России связан с процессом интеграции в международное высшее образование. Внутренние реформы должны помочь соотнести российскую вузовскую систему со стандартами и форматами, признанными и принятыми глобальным сообществом. В то же время политические решения, открывающие высшему российскому образованию путь к международному сотрудничеству, должны помочь ускорить эти реформы.
Несколько лет назад Россия вместе с другими странами присоединилась к Болонскому процессу ЕС – процессу, направленному на структурное трансформирование модели традиционного континентального высшего образования в модель, более близкую к американской. Речь идет о сдвиге в сторону трехступенчатой академической системы – бакалавр, магистр и доктор, стандартизации академических требований, введении системы взаимозачетов академических результатов студентов и высоком уровне кооперации между странами. Последнее предусматривает совместные исследовательские программы, создание совместного консорциума для докторантуры, широкую и более свободную мобильность преподавателей, а также академические назначения и повышения, основанные на профессиональной конкуренции и объективных показателях профессиональных компетенций. Новая модель направлена на создание общей системы европейского высшего образования с целью «соотнести деятельность лучших систем образования мира, включая США и Азию». Почти каждый из перечисленных пунктов требует огромных усилий со стороны российских властей и столкнется с жесточайшим сопротивлением со стороны ректоров и близкой им профессуры. Болонский процесс по определению включает в себя условия обязательного признания другими странами иностранных учебных степеней, в том числе докторских, публикации в международных журналах (и в журналах других стран), то есть требования, до сих пор не получившие в России признания.
В рамках Болонского процесса основные реформы образования в России должны заключаться в ослаблении и смягчении жесткой государственной системы, в увеличении автономии и академической свободы собственно университетов. Предполагается, что большинство вузов должно остаться в рамках государственного сектора (хотя деятельность некоммерческих институтов тоже надо поощрять). Университеты, отвечающие предписанным стандартам качества, должны иметь право вводить собственные вступительные экзамены, определять содержание обучения и выпускать собственные дипломы. Управляться они должны независимыми советами. Государство должно будет по-прежнему обеспечивать львиную долю университетских бюджетов, но гранты следует структурировать так, чтобы они поощряли университеты наилучшим образом выполнять свои функции: привлекать большее количество студентов, в том числе лучших; проводить больше высококвалифицированных исследований, часть из них должна подкрепляться публикациями в ведущих международных журналах с высоким статусом. Чтобы обеспечить стабильную финансовую поддержку государства и в то же время академическую независимость университетов, можно посоветовать создать единый совет высшего образования, находящийся между правительством и университетами. Такие системы бюджетного финансирования в сочетании с независимыми управляющими советами университетов эффективно функционируют, например, в Великобритании и Израиле.
Все эти институциональные изменения должны повлиять на процесс глобализации и развитие реформы в правильном направлении. Но это лишь необходимые условия для работы университетов и для удовлетворения потребности в тесной академической кооперации между российскими учеными и учеными всего мира. В тех дисциплинах, где российская наука сильна, такая кооперация может принять форму взаимного обучения и научных визитов, совместных исследовательских проектов и публикаций, обмена выпускниками, совместных конференций и других мероприятий подобного рода. Двигаясь этим путем, российские ученые сами увидят и отберут лучшие способы обучения и исследовательской деятельности и внесут свой вклад исходя из собственных знаний и опыта. Это запустит процесс конвергенции, эффективной кооперации и взаимных научных и академических достижений.