Немало территориальных проблем накопилось на Северном Кавказе, наиболее острые из которых связаны с незаконными депортациями народов в годы сталинщины. Показателен в этом отношении ингушско-осетинский конфликт. После насильственной депортации чеченцев и ингушей в 1944 году почти половина бывшей Ингушской автономной области была приписана Северной Осетии (территория Пригородного и части Малабекского районов). При восстановлении Чечено-Ингушской АССР в 1957 году эта территория осталась в соседней республике, и теперь ингуши требуют ее назад. Полагаем, те земли, на которые сегодня претендуют ингуши, следовало бы вернуть в 1957 году, в момент восстановления ЧИ АССР. Но почему-то тогда было принято иное решение: возрожденной республике передали три района Ставропольского края, в несколько раз превышающие по площади ту территорию, которая ныне стала яблоком раздора. Причем, один из этих трех районов мог бы свободно вместить всех осетин, переселенных на ингушские земли.
Существенным фактором обострения этнической напряженности стала тотальная политизация общественной и национальной жизни. Поэтому любой, самый незначительный вопрос почти автоматически в таких условиях становится вопросом политическим, государственным, причем не в смысле его значимости и важности для власти, для развития нации, общества или государства, а в силу того, что решать этот вопрос могли только государственные и политические структуры высокого уровня. Соответственно неудовлетворенность ре-
шением, либо нерешенность вопроса оборачивались против власти, государства и протест автоматически приобретал политический оттенок[92].
Закономерной реакцией на подобную тотальную политизацию общественной и национальной жизни являются попытки объяснить все национальные проблемы конкретного региона как сознательные происки неких политических сил, результат некоего заговора. «Конфликт в Южной Осетии полностью спровоцирован Москвой», - заявлял, например, один из руководителей Грузии, объясняя причины столкновений на национальной почве[93]. Такая упрощенная объяснительная схема коррелирует с особенностями обыденного сознания, стремлением упрощать и персонифицировать проблему.
Важнейшая причина, порождающая национальные проблемы, - как справедливо считает А.М. Юсуповский, - несовместимость модели государственного социализма с интересами развития наций и национальных отношений, их действительным самоопределением3.
Это проявлялось, во-первых, в том, что любая самостоятельность и независимая от тоталитарной власти активность трактовалась как нелояльность, «подрыв основ, отступление от принципов», крен в сторону, диссидентство. Вовторых, обречены были на оппозиционность любые шаги, в которых можно было угадать импульс к развитию социума, его национальной культуре; стремление поддержать традиции. В-третьих, эта несовместимость проявилась и в отчужденности власти от интересов этнического развития. Это развитие шло до тех пор, пока оно не угрожало власти.
При этом нельзя согласиться с утверждением, что несовместимость модели «государственного социализма» и национального развития может быть охарактеризована как «шовинизм». «Шовинизм имманентен большевизму, где люмпены, там и шовинизм, там имперский дух»[94]. Нам представляется, что шовинизм - это утверждение через государственную мощь, насилие некоего национального начала. Шовинизм - это асимметрия в отношениях наций, подчинение одной нации другой. Система, где все нации выступают объектами политики, тасуемыми как карты в колоде, подвергаемые репрессиям вплоть до грудного младенца за действительные и мнимые преступления представителей этой нации - такая система и политика вряд ли могут быть названы шовинистическими5.
Конституирующим началом государственного социализма было стремление сохранить власть, а не интересы какой-либо нации, даже такой многочисленной как русская. Но такова уже логика обыденного сознания, что напряженность между «центром» и «окраинами» трансформировалась в нем как конфликт между «русскими и нерусскими».
Либерализация общественных отношений в период перестройки и распад СССР активизировали действие такого фактора как стремление национальных - да и не только национальных территорий к суверенитету. Показательно в этом отношении развитие событий в Татарстане. Избрание собственного президента вкупе с отказом подписать союзный договор в составе РСФСР - это уже было фактическим заявлением о выходе из России. Население республики было изрядно озадачено, если не напугано бурными событиями тех дней - погромами на нефтяных установках, митингами, сопровождавшимися угрозами: списки голосовавших «за президента иностранного государства» (то есть России) еще попадут в руки патриотов, и они разберутся с изменниками татарской нации. Идея суверенитета стала с первыми проблесками демократии проходным цензом для местных депутатов всех уровней. В самом деле, производя продукции млрд. рублей (столько, сколько все прибалтийские республики) и имея национальный доход в 9-10 млрд., Татарстан мог оставить себе лишь треть. Вся «выгода» от нефтяных промыслов, дающих стране половину экспорта углеводородного сырья, соленые родники да погубленные земли. Деревни буквально стоят на залежах природного газа, а у самих газа нет[95].
Словом, идея суверенитета была неизбежна, как средство самозащиты от тоталитаризма. Не случайно весь депутатский корпус республики при одном воздержавшемся проголосовал за Декларацию о суверенитете.
Выразители интересов отдельных политических субъектов требовали не «расширения суверенных прав», а «абсолютного суверенитета, который либо есть, либо его нет». Совершенно прав был президент Киргизии А. Акаев, который говорил тогда: «Абсолютный суверенитет, который многим вскружил голову - это миф. Такого суверенитета нет даже у США. Я за реальный суверенитет республики. Когда четкое разделение полномочий ее и Союза выгодно обоим»[96].
Надо сказать, что «парад суверенитетов», стремление политических субъектов были спровоцированы во многом ошибочными решениями Президента и парламента РСФСР провозгласить суверенитет России, включающий главенство республиканских законов над союзными. Хотя такое решение и было лишено этнической окраски, но оно породило в отношениях с Российской Федерацией ситуацию, аналогичную ситуации России и некоторых других республик с Союзом. Например, М. Рахимов, председатель Верховного Совета Башкортостана отмечал: «Ведете себя по отношению к бывшим автономиям России так же центристски, как союзный центр - по отношению к России... а что если 16 республик, входящих в РСФСР, объединятся и объявят войну законам РСФСР, как это делает российский парламент против союзных законов?»3.
Сделанное Б. Ельциным заявление о том, что «Россия не согласна с восстановлением диктата Кремля, который к тому же не имеет реального курса возрождение страны», стало мощным импульсом развития сепаратистских тенденций как внутри СССР, так и внутри самой Российской Федерации.
В связи с этим, нельзя не согласиться с парадоксальным на первый взгляд утверждением Р.В. Рывкиной, «что основные конфликты, которые в годы реформ наблюдались и наблюдаются в российской экономике и российском обществе, генерированы именно государством»[97]. В частности, этнические конфликты генерируются через государственную региональную политику, через нескрываемые от населения приоритеты в отношении разных субъектов Федерации. В настоящее время неприязнь к Москве, считает Р.В. Рывкина, характерна для населения всех регионов страны.
Заслуживающими внимания представляются выделение и характеристика черт государственного управления, которые сделали государство «конфликтогенным» фактором развития экономики и общества:
- эклектичность государственного управления: сочетание рыночных целей с административно-командным стилем их достижения. Нет и достаточного представления о том, как выходить из организационного хаоса, проваливающего реформы. Государственные структуры самоустранялись от решения вопросов, которые и в рыночной экономике останутся в сфере их компетенции;
- значительная доля теневой активности. Теневой характер управления проявляется в недостаточной открытости экономической политики, принимаемых хозяйственных решений;
- негативное влияние государственных акций на экономическую деятельность работников, субъектов «реального сектора», а также на психологическое состояние населения;
- «эгоистически ориентированная структура» мотивации поведения государственного аппарата, который руководствуется не столько интересами граждан, сколько соображениями политической (в неполной мере - внешнеполитической) конъюнктуры, интересами властвующей элиты2.
Знание и учет факторов возникновения, развития этнических конфликтов является необходимой предпосылкой упреждающего регулирования.
Конфликт конфликту - рознь, и предупреждение каждого из них требует знания и учета специфических особенностей и условий.
Однако возможно и полезно сформулировать общие правила упреждающего регулирования, следование которым повышает вероятность достижения успеха.
Применительно к предупреждению (профилактике) этнических конфликтов термин «правило» используется в значении руководящего положения, установки для успешного осуществления регулятивной деятельности. Сами эти руководящие положения и установки формулируются на основе знания: а) факторов этнических конфликтов и особенности их действия; б) условий действия факторов и возможности их ослабления и нейтрализации; в) возможных мер противодействия этим факторам.