"- Ну, что же ты сейчас будешь делать?..
Не нарисовать ли мне нашу Нину (лаборантку.- В. Л.)? Она все время стоит перед глазами. А если портрет плохо получится?.. Она на меня может обидеться.
- Брось! Все обойдется...
-
- Вставай! Вставай, лентяй! Принимайся за работу!
-
- Ну ладно, так и быть, уговорил, речистый..."
Мы наблюдали своеобразное общение испытуемого с самим собой, когда он называл себя по фамилии, а отвечал "партнеру", называя "его" по имени и отчеству.
Диалогическая речь имеет место не только в условиях камерной изоляции. Судя по литературным источникам, этот феномен часто встречается у людей в условиях длительного одиночества, связанного с географической изоляцией.
Эмоционально насыщенная потребность в общении может вызывать яркие эйдетические образы партнеров.
У. Уиллис рассказывает, что в трудные минуты трансатлантического плавания на плоту у него "как бы из пустоты" появлялись яркие образы матери и жены: "Говорили они совершенно отчетливо и спокойно, всегда по одной. Я ясно различал выражение лица и позу говорящей... Мать и Тэдди (жена.- В. Л.) беспокоились за меня, иногда ласково удерживали от неразумного поступка, например от того, чтобы спуститься для починки рулей за борт". Сам У. Уиллис появление этих образов объясняет так: "Одиночество начало угнетать меня... Голоса, по-видимому, были порождены моим внутренним стремлением к себе подобным, являлись своеобразной формой общения с двумя самыми близкими мне людьми..." 219
На этапе неустойчивой психической деятельности спроецированные вовне образы могут приобретать фантастические черты и не контролироваться сознанием. Так, Д. Слоком рассказывает, что однажды он отравился брынзой и не мог управлять яхтой. Он привязал штурвал, а сам лег в каюте. Когда он вышел из каюты, то у штурвала "увидел" человека, который управлял яхтой. "Он перебирал ручки штурвального колеса,- пишет Д. Слоком,- зажимая их сильными, словно тиски, руками... Одет он был как иностранный моряк, широкая красная шапка свисала петушиным гребнем над левым ухом, а лицо было обрамлено густыми черными бакенбардами. В любой части земного шара его приняли бы за пирата. Рассматривая его грозный облик, я позабыл о шторме и думал лишь о том, собирается ли чужеземец перерезать мне горло; он, кажется, угадал мои мысли. "Сеньор,- сказал он, приподнимая шапку.- Я не собираюсь причинять вам зло... Я вольный моряк из экипажа Колумба и ни в чем не грешен, кроме контрабанды. Я рулевой с "Пинты" и пришел помочь вам... Ложитесь, сеньор капитан, а я буду править вашим судном всю ночь..." Я подумал, каким дьяволом надо быть, чтобы плавать под всеми парусами, а он, словно угадав мои мысли, воскликнул: "Вот там, впереди, идет "Пинта", и мы должны ее нагнать. Надо идти полным ходом, самым полным ходом".
В наших экспериментах отношения испытуемого с самим собой проявлялись и в форме исполнения различных напоминающих табличек, индивидуального распорядка дня и т. д., направленных на регулирование своего поведения в условиях одиночества: "Говори тише, тебя подслушивают!", "Не забудь выключить тумблер при отчетном сообщении!", "Не забудь поставить электротермометр во время исследования!" и т. п. Некоторые из "молчаливых" испытуемых отражали свои внутренние мысли и споры с "партнерами" по общению в дневниках. Многие их дневниковые записи диалогического характера носят интимный характер. Здесь мы считаем более целесообразным привести в качестве примера аналогичный отрывок из дневника участника французского Сопротивления Бориса Вильде, русского по национальности, делавшего свои записи в условиях одиночного заключения и казненного фашистами 23 февраля 1942 г.
"24 октября 1941 года.
1. Итак, дорогой друг, нужно серьезно учесть возможность смертного приговора.
2. Нет, нет, я не хочу этого. Все мое существо этому противится. Я хочу жить. Будем бороться, будем защищаться, попробуем бежать. Все, только не смерть!
3. Послушай, не может быть, чтобы ты говорил серьезно. Разве ты придаешь жизни такую ценность?
4. Инстинкт силен, но я умею рассуждать и заставлю повиноваться мое животное начало"220.
В отчетах испытуемых отмечалось, что разговоры с самим собой, как и дневниковые записи, снимали эмоциональную напряженность.
Рассмотрим психологический механизм реакций личности в условиях одиночества. "Всякая высшая психическая функция,- писал Л. С. Выготский,- была внешней потому, что она была социальной раньше, чем стала внутренней, собственно психологической функцией, она была прежде социальным отношением двух людей. Средство воздействия на себя первоначально является средством действия на других или средством воздействия других на личность" 221. Таким образом, в самой структуре личности заключена система взаимоотношений актуального "я" с "другими". Например, в процессе мышления, происходящем на основе речи, человек очень часто как бы ведет разговор с воображаемым оппонентом. Противопоставление актуального "я" условным оппонентам является важнейшим механизмом человеческого сознания. Однако если у здорового человека в обычных условиях существования эти взаимоотношения протекают в умственном плане при сохранении актуального "я", то в условиях одиночества человек ведет разговор с условными оппонентами в плане внешней, а не внутренней речи, персонифицируя различные объекты, создавая силой воображения партнеров по общению. Поскольку привычные формы социального общения (советы, рекомендации, одобрение, порицание, утешение, подбадривание, напоминание и т. д.) исключаются из социально-психологической структуры деятельности, человек оказывается вынужденным в процессе приспособления к измененным условиям существования выработать новые социально-психологические механизмы регулирования своего поведения. К этим механизмам регулирования поведения в условиях одиночества мы относим персонификацию различных объектов, создание силой воображения партнеров, с которыми ведется диалог в форме устной или письменной речи.
Для того чтобы раскрыть механизм перечисленных компенсаторных, защитных реакций, необходимо понять, почему человек в условиях одиночества персонифицирует различные объекты и почему общение с персонифицированными партнерами протекает не в форме внутренней речи, как в обычных условиях, а в форме речи внешней. Хотя эти аспекты экстериоризационных реакций теснейшим образом связаны между собой, рассмотрим их в отдельности. Начнем с речи.
Л. С. Выготский показал, каким образом переход к орудийной, трудовой деятельности преобразовал психическую деятельность человека. Вслед за превращением приспособительной деятельности в трудовую, орудийную, опосредованную становятся опосредованными и психические процессы. Роль промежуточного, опосредующего звена начинают выполнять мнемотехнические, главным образом речевые, знаки. Согласно Выготскому, находящийся вне организма знак, как орудие, отделен от личности и является, по существу, общественным или социальным средством. При этом речь, выполняя функцию регулирования поведения другого человека, интериоризируясь, становится командой и для себя, что приводит личность к овладению регуляцией собственного поведения.
Однако в условиях одиночества, как показывают наблюдения, речь в умственном плане не может полностью обеспечить саморегуляцию поведения, и человек здесь вынужден прибегать к экстериоризованным реакциям. Более эффективное стимулирующее воздействие таких реакций (подбадривание, поддержка, разрешение сомнений и т. д.) обусловливается, по нашему мнению, тем, что мысль, облеченная во внешнюю словесную форму, в отличие от мысли, не произнесенной вслух или не выраженной на бумаге, сразу же получает отчужденный характер, становясь чем-то в значительной мере посторонним индивиду. В этих условиях высказанное вслух или написанное слово часто приобретает такое же значение, какое оно имело бы, будучи высказано другим лицом, хорошо знакомым с переживаниями человека.
Мышление вслух у здоровых людей наблюдается не только в условиях изоляции, но и в моменты преодоления трудностей и опасностей как форма подбадривания самого себя. В этом проявляется потребность человека в трудных ситуациях иметь поддержку извне. Тенденция к мышлению вслух у здоровых людей в форме подбадривания самого себя не ускользнула от тонкой наблюдательности писателей. Так, гоголевский Чичиков, будучи особенно доволен всем своим предприятием по скупке "мертвых душ", сидя один в комнате перед зеркалом, не смог удержаться от того, чтобы не похлопать себя по щеке, произнеся при этом: "Ах ты, мордашка этакой". Мы также не раз наблюдали, как в условиях эксперимента испытуемые разговаривали вслух со своим отражением в зеркале.
В экстремальных условиях люди довольно часто "общаются" с фотографиями близких людей. Космонавт В. Лебедев рассказывает: "На борт своего транспортного корабля мы с Толей (Березовым.- В. Л.) уложили личные вещи и фотографии своих близких, чтобы в трудные дни они были с нами, ведь достаточно только одного взгляда на любимых тобой людей, и масса чувств поднимается в душе, порождает волну сопротивления тем невзгодам, с которыми ты сталкиваешься". Во время полета на орбитальной станции "Салют-7" он записал: "Над постелью у меня висит Виталькина фотография, лежит пачка фотографий наших с Люсей, отца и друзей. Я каждый вечер целую сына. Он так хорошо на меня смотрит, что, когда у меня плохо на душе, я ему говорю: "Ничего, сынок, выдержу" 222.
О том, что общение с фотографией приносит эмоциональную разрядку, свидетельствуют и исследователи Антарктиды. "Кажется я захандрил,- признавался в своем дневнике П. С. Кутузов.- Вынуты все фотографии. Глядишь и вспоминаешь каждого. Я раньше не думал, что фотографии действительно нужны. Не приплыл бы сюда, может, так и не узнал бы" 223. При взгляде на фотографию у человека возникают воспоминания, которые вызывают положительные эмоции. Общение с фотографией не требует такого психического напряжения, какое возникает при общении с воображаемыми партнерами. Иными словами, фотография "материализует" конкретного человека и посредством "общения" с ним помогает саморегуляции личности, находящейся в экстремальных условиях.