Смекни!
smekni.com

П. Д. Успенский новая модель вселенной (стр. 94 из 132)

За крепостной стеной находится глубокий внутренний двор, где устраивались состязания воинов, где дикие звери дрались друг с другом или с людьми. Выше находится малый двор, окруженный решеткой, откуда дворцовые дамы наблюдали бои слонов с тиграми или воинские состязания. Сюда же приходили со своими товарами купцы из дальних стран – арабы, греки, венецианцы, французы. В "шахматном" дворе, вымощенном рядами черных и белых плит в шахматном порядке, танцовщики и танцовщицы в особых костюмах изображали шахматные фигуры. Далее комнаты жен падишаха; в стенах еще сохранились резные шкафчики для драгоценностей и небольшие круглые отверстия, ведущие к тайникам, куда могли проникнуть только маленькие ручки. Ванная, выложенная горным хрусталем, благодаря чему стены, когда зажигается свет, искрятся мерцающими красками. Небольшие, почти игрушечные комнатки, похожие на бонбоньерки. Крошечные балконы. Комнаты под полами внутреннего двора, куда свет попадает лишь сквозь тонкие мраморные плиты, и где никогда не бывает жарко; наконец, чудо из чудес – Жасминовый павильон, любимое помещение царицы Мумтаз-и-Махал.

Это круглая башня, окруженная балконом, который висит над крепостной стеной и Джамной. С балкона внутрь ведут восемь дверей. На стенах Жасминового павильона, а также на балюстрадах и на колоннах балкона нет буквально ни одного дюйма пространства, который не был бы покрыт тончайшей, великолепной резьбой. Орнаменты внутри орнаментов, и в каждом из них еще один орнамент; почти ювелирная работа. Таков весь Жасминовый павильон; таковы же небольшой зал с фонтаном и ряды резных колонн.

Во всем этом нет ничего грандиозного или мистического; но в целом возникает впечатление необыкновенной интимности. Я ощутил жизнь обитавших здесь людей; каким-то таинственным образом коснулся ее, словно эти люди все еще живы, и уловил проблески самых глубоких и сокровенных аспектов в их жизни. Во дворе совсем не чувствуется время. Прошлое, связанное с этими мраморными комнатами, кажется настоящим, настолько оно живо и реально; странно даже подумать, что всего этого больше нет.

Когда мы покидали дворец, проводник рассказал мне, что под крепостью есть подземный лабиринт, где, по слухам, хранятся несметные сокровища. Я вспомнил, что читал раньше об этом. Но вход в подземные коридоры закрыт и скрыт много лет назад после того, как в них заблудилась и погибла целая группа любопытных путешественников. Говорят, там водится множество змей, в том числе несколько гигантских кобр; эти кобры, возможно, жили еще во времена Шах-Джехана. Рассказывают, что иногда в лунные ночи они выползают к реке.

Из дворца я снова поехал к Тадж-Махалу, а по пути купил фотографии старых миниатюр с портретами Шах-Джехана и царицы Арджуманд Бану. Стоит однажды увидеть эти фотографии, и их лица навсегда останутся в памяти. Голова царицы слегка наклонена; тонкой рукой она держит розу. Портрет сильно стилизован; но в форме рта и в больших глазах угадывается глубокая внутренняя жизнь, сила и мысль; ее лицо полно непреодолимого очарования тайны и сказочного мира. Шах-Джехан изображен в профиль. У него очень странный взгляд – экстатический и в то же время уравновешенный. На портрете он как будто видит что-то такое, чего нельзя увидеть никому, вернее, то, чего никто не смеет увидеть. Кажется также, что он присматривается к самому себе, наблюдая за каждым своим чувством, за каждой мыслью. Это взор ясновидца и мечтателя – но также и человека необыкновенной силы и храбрости.

* * *

Впечатление от Тадж-Махала при свете дня оказалось не только не слабее ночного, но, пожалуй, усилилось. Белый мрамор среди зелени удивительно контрастирует с синим небом, и вы одним взглядом схватываете больше мелочей и частностей, чем ночью. Внутри здания еще сильнее поражает роскошь украшений и сказочные цветы – красные, желтые, синие вместе с зелеными гирляндами, сплетения мраморных листьев и цветов, узорные решетки, и все это – душа царицы Мумтаз-и-Махал.

Я провел в саду, окружающем Тадж-Махал весь следующий день, до самого вечера. Приятнее всего было сидеть на балконе, на верху башенных ворот. Внизу раскинулся сад, его пересекали кипарисовая аллея и линия фонтанов, доходящая до самой мраморной платформы, на которой стоит Тадж-Махал. Под кипарисами медленно двигались группы посетителей-мусульман в одеждах и тюрбанах мягких тонов и самых разнообразных цветов: бирюзовых, лимонно-желтых, светло-зеленых, желто-розовых. Надев очки, я долго наблюдал за светло-оранжевым тюрбаном бок о бок с изумрудной шалью. Снова и снова мелькали они за деревьями, а затем появились на мраморной лестнице, ведущей в мавзолей. Далее они исчезли у входа в Тадж-Махал; потом их можно было увидеть среди куполов на крыше. По кипарисовой аллее двигалось непрерывное шествие цветных одеяний и тюрбанов – плыли синие, желтые, зеленые, розовые тюрбаны, шали и кафтаны. Не было видно ни одного европейца.

Тадж-Махал – место паломничества и прогулок горожан. Здесь встречаются влюбленные; вы видите детей с большими темными глазами, спокойных и тихих, как все индийские дети; здесь проходят глубокие старики и калеки, женщины с маленькими детьми, нищие, факиры...

Перед вами появляются все лица, все типы мусульманской Индии.

Глядя на них, я испытывал странное чувство: мне казалось, что и это было частью плана строителей Тадж-Махала, частью их мистического замысла соприкосновения души с целым миром, с целой жизнью, которая со всех сторон непрерывно вливается в эту душу.

1914

6. Дервиши мевлеви

Впервые я увидел их в 1908 году, когда Константинополь был еще жив. Позднее он умер. Именно они были душой Константинополя, хотя об этом никто не знал.

Помню, как я вошел во двор одного тэккэ на верхней части "Юксэк Кальдерим", шумной и в те времена типично восточной улицы, которая своими ступеньками поднимается высоко по холму от моста через Золотой Рог к главной улице Пера.

Вертящиеся дервиши! Я ожидал маниакальной яркости безумия – неприятного и болезненного зрелища; и даже колебался, идти ли мне туда. Но двор тэккэ с его старыми зелеными платанами и древними гробницами на старинном, поросшем травой кладбище поразил меня своим дивным воздухом, атмосферой мира и спокойствия.

Когда я подошел к дверям тэккэ, церемония уже началась; я услышал странную, негромкую музыку флейт и приглушенных барабанов. Впечатление было неожиданным и необыкновенно приятным.

Затем последовал разговор у входа – небольшое беспокойство по поводу ботинок и туфель; мы идем направо, потом налево, далее – темный проход... Но я уже понял, что пришел в такое место, где увижу нечто.

Круглая зала устлана коврами и окружена деревянными перилами, доходящими до груди. За перилами, в круговом коридоре – зрители. Идет церемония приветствия.

Мужчины в черных халатах с широкими рукавами, в высоких желтых шапках из верблюжьей шерсти, чуть суживающихся кверху (кула), один за другим приближаются под аккомпанемент музыки к шейху, который сидит в особой ложе, прислонившись к подушке. Они отдают шейху низкий поклон, становятся по правую его руку, затем, сделав несколько шагов, повторяют те же самые низкие поклоны и становятся слева от него. А потом, подобно черным монахам, медленно и спокойно садятся друг за другом вдоль круговых перил в круглой зале. Все время играет музыка.

Но вот она затихает. Молчание. Мужчины в высоких кула сидят, опустив глаза.

Шейх начинает длинную речь. Он говорит об истории мевлеви, о султанах, которые правили в Турции, перечисляет их имена, говорит об интересе и симпатии к ордену дервишей. Странно звучат арабские слова. Мой друг, который долго жил на Востоке, негромко переводит мне слова шейха.

Но я больше смотрел, чем слушал. И вот что поразило меня в этих дервишах: все они были разные.

Когда вы видите вместе много людей, одетых в одинаковую одежду, вы, как правило, не разбираете их лиц. Кажется, что они у всех одинаковые.

Но то, что особенно поразило меня здесь и сразу же приковало к себе внимание, – это необычный факт: все лица были разными. Ни одно не походило на другое, и каждое немедленно запечатлевалось в памяти. Я никогда не встречал ничего подобного. Через десять-пятнадцать минут, в течение которых я наблюдал за церемонией, приветствия окончились, – лица всех дервишей, сидевших в кругу, стали мне близкими и знакомыми, словно лица школьных товарищей. Я уже знал их всех – и с приятным предчувствием ждал, что же последует дальше.

Снова, как будто издали, донеслись звуки музыки. Один за другим, не спеша, несколько дервишей сбрасывают свое одеяние и оказываются в коротких куртках по пояс и в каких-то длинных белых рубахах; остальные остаются в верхней одежде. Дервиши встают; спокойно и уверенно подняв правую согнутую руку, повернув голову вправо и вытянув левую руку, они медленно вступают в круг и с чрезвычайной серьезностью начинают вертеться, одновременно двигаясь по кругу. А в центре, так же согнув руку и глядя вправо, появляется дервиш с короткой седой бородой и спокойным приятным лицом; он медленно вертится на одном месте, переступая ногами какими-то особыми движениями. Все дервиши – некоторые очень молодые люди, другие средних лет, а кое-кто уже совсем старики – вертятся вокруг него. И все они вертятся и движутся по кругу с разной скоростью: старики – медленно, молодые – с такой быстротой, что дух захватывает. Одни, вертясь, закрывают глаза, другие просто смотрят вниз; но никто из них ни разу при этом не коснулся другого.

А в самой середине, не вертясь, как другие, медленно шагал седобородый дервиш в черном одеянии и зеленом тюрбане, закрученном на шапке из верблюжьей шерсти; он прижимал ладони к груди и держал глаза опущенными. Шагал он как-то странно: то вправо, то влево, то делал несколько шагов вперед, то немного отступал назад, как будто все время двигался по какому-то кругу; но временами он как бы переходил с одной орбиты на другую, а затем снова на нее возвращался. Он также ни разу не коснулся никого из окружающих, как и его самого никто не коснулся.