Ася быстро поняла суть моего предложения поработать. Вот кратко, что произошло.
Ася (в роли мамы): «Ты знаешь, дочка, семье нужны деньги, и я вынуждена работать».
Ася (в роли ребенка): «Я понимаю, мам, но мне тяжело из-за этого».
Ася (в роли мамы): «Мне очень жаль, правда».
В этот момент девочка изменилась, на глаза навернулись слезы. Она ясно осознала, что маме ее очень жалко, но мама ничего не может поделать и что улучшить ситуацию может только она, Ася. Видно было, что девочка вышла из неопределенного ожидания разрешения данной ситуации. Я почувствовал, что в ней появилась решимость, подключилась ее сила воли. Она надолго задумалась.
Ася (в роли ребенка): «Ничего, мам, я должна привыкнуть». Затем снова последовала длинная пауза, и вдруг девочка обращается ко мне: «Я привыкну, правда?»
Я (к Асе-ребенку): «А как ты сама думаешь?»
Ася (ко мне): «Так хочется, чтобы хорошее не менялось, чтобы вообще перемен было как можно меньше».
Я (к Асе-ребенку) после долгой паузы: «Ты знаешь, в этом мире мало истинных точек опор, и все они преимущественно духовного плана. Я думаю, что можно опереться на то, что мама тебя любит независимо от того, рядом она или далеко от тебя. Это неизменно, все остальное может меняться. А как ты думаешь, почему перемены так трудны для тебя сейчас? Мне интересно, как ты к ним привыкнешь. Не торопись с ответом, прислушайся к себе».
Лицо девочки становится очень серьезным, потом вдруг озаряется. Происходит нечто, похожее на инсайт.
Ася (ко мне): «Вы знаете, на меня в последнее время обрушилась куча перемен. Новая нелюбимая школа, начались менструации, пришла весна, у мамы появилась работа. Для меня это слишком много. Я и растерялась».
Я (к Асе): «Что тебе поможет, чем ты сама себе поможешь?»
Ася (ко мне): «А что если я изменю что-нибудь в своей комнате, привыкну, потом еще что-нибудь изменю, пока окончательно не привыкну, что комната остается моей, а все остальное в ней может меняться. Думаю, это поможет. Но как быть с тем, что без мамы дом — не дом, мне ведь все равно это больно?»
Я (к Асе): «Давай обратимся к тебе, как к маме, она же слышала весь наш с тобой разговор».
Ася обращается со своим вопросом к «маме» и пересаживается на другой стул.
Ася (в роли мамы): «Доченька, помни, я всегда с тобой, где бы ты и я ни были, ощути это в душе, поверь в это ощущение, и нам станет обеим легче».
Ася (как ребенок): «Спасибо, мама, это так правдиво и просто».
Я (к Асе): «Как ты думаешь, твоя реальная мама так же чувствует, как и ты в роли мамы?»
Ася (мне): «Конечно, я уверена. Я даже могу ясно представить, как мы находимся дома с папой, а мама незримо присутствует рядом».
После этих слов я вывел девочку из состояния легкого транса предложением вернуться к нашей обычной беседе. Ася была уже другая, не поникшая и растерянная. Ее лицо расслабилось, она села ровнее, расцепила руки и спокойно-вдумчиво смотрела на меня. Я поблагодарил это маленькое мудрое существо, искренне выразил восхищение ее работой. Мы простились. Еще несколько слов я сказал ее родителям, которые ожидали в соседней комнате, и, придержав маленькую собачку, пошел закрыть за ними дверь.
Заключение
Больше мы не виделись, но полностью не расстались. Ася осталась во мне не тускнеющим удивлением. Несомненно, что эта полненькая щекастая девочка — духовный вундеркинд, именно духовный, а не просто интеллектуальный. История знает немало подобных примеров. Почему я привел Асин случай как пример творчества? Источником творчества и его неотъемлемой частью являются удивление, чувства, мысли, этим удивлением рожденные, поток переживаний — все это сердцевина творческого процесса. Творчеством богата душа девочки. И не столь важно — запечатлено ли все это в стихах, музыке, рисунках. Кстати, Ася рисует с двух лет. Она показала мне свои рисунки. Некоторые из них отличались богатством фантазии, неординарностью сюжетов. Я невольно обратил внимание на напряженные яркие краски, в рисунках сочетались гармония и хаос, в котором сквозил легкий оттенок зловещести.
При шизофрении, даже легкой, как подчеркивал Э. Блейлер, отмечается расщепление ассоциаций и вместе с ними всей душевной деятельности /139/. Ассоциации трезвого практического опыта расслаиваются, что ведет к изъяну здравомыслия. На констатации этого изъяна психиатры обычно ставят точку, но она преждевременна.
Да, ассоциации при шизофрении расщепляются, но весь вопрос в том, как они соединятся, и это соединение может потрясать. Если человек бесталанен или слабоумен, то новые комбинации будут непродуктивны. Если же у человека талант, душевный дар, то рождается неожиданное, объемное, многоплановое мышление, про которое уже однозначно не скажешь, что оно хуже здравого смысла, в чем-то оно гораздо богаче, свободней его и имеет свою содержательность, которую искусство авангардистского XX века ставит выше здравомыслия /153/.
Вот так и в случае с Асей. Она совершенно не может понять, соединить то, что для большинства естественно и понятно. Но сколько обнаженной содержательности в ее непонимании...
Рессентимент, резиньяция и психоз
Введение
Мне хочется рассказать об одном случае из своей практики. В мои планы входит описание феноменологии, психотерапевтического процесса, а также клинический анализ. Таким образом, статья оказывается как бы трехслойной, на протяжении повествования эти слои постоянно переплетаются. Именно такая, достаточно свободная и неканоническая манера изложения позволяет мне яснее показать процесс психотерапевтической работы.
Семейное счастье, любимая работа, уважение людей — все неожиданно исчезло для Светы. Четыре госпитализации в дома для умалишенных, одиночество, инвалидность второй группы без права работать — таковы обстоятельства жизни моей пациентки на момент нашей встречи в 1984 году. С началом нашей работы больная уже не попадает в больницы, через год снимает инвалидность и возобновляет работу по специальности ассистента режиссера, резко сокращает прием психотропных средств. В дальнейшем отмечается несколько тяжелых психотических обострений, но благодаря нашему контакту даже в эти периоды удается обойтись без госпитализаций и, продолжая работу, переносить обострения при минимуме лекарств.
В ее случае лекарственное лечение было малоперспективно. Лекарства вызывали множество тяжелых побочных явлений, неприятное «одеревенение» души и не приводили к редукции бредовых переживаний. Многие грамотные психиатры перепробовали разнообразные медикаментозные комбинации, но эффекта не достигли. К тому же при первой возможности она стремилась бросить прием лекарств, что и понятно: больной она себя не считала.
Успех психотерапии, быстро приведший к неожиданной социальной реабилитации, удивил всех, кто близко знал больную. В основе этого успеха лежат клинические особенности данного случая, которые являлись подсказками в том, что и когда следует делать.
Я работал с больной один, ни с кем не советуясь. В те времена и профессура, и простые врачи крайне отрицательно относились к психотерапии психотических больных. В процессе работы с психотиками я пришел к незамысловатой «идеологии» и несложным принципам.
Самое главное, что особый доверительный контакт больного и врача возможен лишь при условии, если врач принимает точку зрения больного. Это единственный путь, так как больной не может принять точку зрения здравого смысла (именно поэтому он и является больным). Если пациент чувствует, что врач не только готов серьезно его слушать, но и допускает, что все так и есть, как он рассказывает, то создается возможность для пациента увидеть во враче своего друга и ценного помощника. Как и любой человек, больной доверится лишь тому, кто его принимает и понимает. А поскольку остальные люди несерьезно относятся к бредовым переживаниям пациента, то психотерапевт становится единственным, с кем можно установить полноценный человеческий контакт. Больной в случае доверия может посвятить врача в свой бред во всех его подробностях и начать советоваться по поводу той или иной бредовой интерпретации. Таким образом, врач получает возможность соавторства в бредовой концепции. В идеале психотерапевт будет стремиться к тому, чтобы пациент со своим бредом «вписался», пусть своеобразно, в социум. В бредовые построения врач может вставить свои лечебные конструкции, которые будут целебно действовать изнутри бреда. Ясно, что психотерапевт несет профессиональную ответственность за это соавторство и лучше всего ему быть «ненасильственным структуратором», тонко учитывающим личность и интересы больного. Многое в этом деле зависит от изобретательности и находчивости врача, его умения вживаться в нестандартные жизненные миры. Если соавторство оказывается удачным, то вот тогда и можно сказать, что сформировался доверительный контакт. Больной будет активно стремиться советоваться с врачом. Моя больная, например, в периоды обострений по нескольку раз в день звонила мне, чтобы посоветоваться по поводу своих бредовых проблем.
Таким образом, психотерапевт, ориентируясь одновременно и в бреде больного, и в мире здравого смысла, становится мостом, по которому больной сможет выйти в реальный мир. Созидание этого моста и есть ключевой механизм и суть психотерапевтической работы, о которой я хочу рассказать.