Дальнейшие наблюдения выявили, что на самом деле ситуация очень часто не только передается в речи с использованием субъектных отношений, но и осмысливается субъектно. Проявляется это в том, что руководители в своих действиях исходят из субъектных свойств, приписываемых ситуации. Например, одни закладывают в стратегию своей управленческой системы принцип «беда никогда не приходит одна», другие — принцип чередования приятных и неприятных событий, многие прибегают ко всевозможным уловкам, чтобы обмануть, перехитрить судьбу, рассуждают о том, что «явно пошла полоса везения, так что сейчас можно попробовать сделать то-то, на что иначе бы не решился, не стал бы рисковать». Об одном станке говорится, что он «послушный», за него можно поставить новичка, другие станки воспринимаются как «капризные», и т.д. и т. п.
Важно, что субъектное осмысление провоцируется не просто проблемностью в ситуации, а особой, ярко эмоционально окрашенной формой проблемности. Ниже мы более подробно остановимся на необходимости сочетания в процессе нахождения и разрешения проблемной ситуации субъектного и объектного подхода. Сейчас ограничимся замечанием о том, что в разных проблемных ситуациях их соотношение может быть различно. Далее. описывается проведенное нами моделирующее исследование поведения человека в ситуации неопределенности.
Кстати, о методах исследования выраженности субъектности. Все факты проявления феномена субъективации удается пронаблюдать лишь непосредственно в деятельности, используя различные методы, разработанные для исследования мышления, включенного в деятельность. Попытки разработать опросную методику, наподобие применяемых для изучения анимизма, например, опросника М. Мид [35] трудно признать удачными. Такие методики обычно показывают выраженную склонность к субъективации на детской выборке, и ее отсутствие у взрослых. Здесь мы сталкиваемся с давно описанной в работах специалистов по этно- и возрастной психологии проблемой [24, 52], когда примененные методики не показывают наличия в мышлении взрослых европейцев тех или иных феноменов не в силу их отсутствия, а потому что взрослые в отличие от детей «знают как говорить правильно». Наиболее результативными оказываются методики, ориентированные не на фиксацию высказанных знаемых свойств тех или иных предметов, а выявляющие процесс порождения и использования обобщений непосредственно в деятельности. Отчасти разрешить эту проблему нам удалось в исследованиях, описанных далее, изучая субъектность с помощью списка вопросов не в профессиональной деятельности, а в особых формах жизненной практики, где проявления субъектности допускаются в виде всевозможных мифологических конструкций.
Если важнейшим свойством научного мышления является бесстрастность, безоценочность в отношении к объекту познания, то для практического мышления характерна именно яркая эмоциональная окраска ситуации, выраженный оценочный подход. Ю.К. Корнилов выделяет оценивание в качестве мыслительной операции, специфичной для практического мышления [16]. Б.М. Теплов также уделяет много внимания «страстной» напряженности «стремящегося разума» полководца [51, с. 233, 279].
Исходя из вышесказанного, возникает естественный вопрос: откуда берется это субъектное отношение в условиях «практической» «жизненной» то есть неопределенной, неявно детерминированной и ярко эмоционально окрашенной проблемной ситуации, явно присущее и обобщенным способам разрешения «практических», «жизненных» проблем, о которых испытуемый (руководитель) рассказывает исследователю?
Итак, руководитель действует в проблемной ситуации, для разрешения которой у него отсутствуют готовые схемы поведения и отражения действительности, и в разрешении которой он явно личностно заинтересован. Здесь мы сталкиваемся с изученным в гештальтпсихологии мышления, и прежде всего в поздних работах Л. Секея феноменом «творческой паузы», предшествующей инсайту, нахождению решения. По мнению Л. Секея процесс мышления во время творческой паузы протекает на другом уровне организации, чем сознательный процесс. Важнейшую роль здесь играют презентации, которые организуются и строятся в раннем детстве на основе впечатлений о внешнем мире и соматических ощущений. «Во время сознательной работы с проблемой зона поиска способа решения определяется через знания о причинно-следственных структурах действительности, во время паузы учет рациональных возможностей отступает на задний план, зона поиска меняется на инфантильные области репрезентации» (подчеркнуто нами) [60, с. 167, цит. по 33].
Здесь мы сталкиваемся с известным отношением репродуктивного и продуктивного компонентов как в отражательном, так и в регуляторном аспектах психической активности человека, суть которого можно свести к лозунгу «Репродукция до последнего предела!». Новые отражательные и поведенческие схемы начнут создаваться, продуцироваться, лишь в том случае, когда ничего из старого субъективного опыта использовать уже не удается (а это очень редкая ситуация), в обычном же случае будут использованы уже имеющиеся когнитивные, репрезентирующие структуры, пусть и начиненные новым познавательным содержанием. В ситуации полной неопределенности поиск подобных опосредующих формирований будет доведен до нижнего предела — до структур, филогенетически обусловленных или сложившихся в младенческом возрасте. А поскольку практически все новое в субъективном опыте создается именно таким путем, то эти структуры, очевидно, лежат в основе всех наших репрезентаций.
В психологии имеется много направлений, в которых можно почерпнуть данные о сложившихся на ранних этапах и онтогенетического и исторического развития человека формах репрезентации реальности, в которых доминирует субъектный подход к действительности. Это и многочисленные этнопсихологические исследования мышления людей традициональных культур, картина мировосприятия которых еще не искажена сложившимся в европейской культуре в античные времена научным мышлением [12, 25, 27, 52]. Сюда же относятся и исследования развития интеллекта, среди них в первую очередь следует выделить работы Ж. Пиаже [42-44], Дж. Брунера [6]. Огромный интерес представляет психосемантическое изучение «слоев субъективного опыта», проводившееся под руководством Е.Ю. Артемьевой [1-4]. Кратко рассмотрим имеющиеся сведения об этих формах инфантильной презентации.
Ж. Пиаже в своих исследованиях выделил и описал такие феномены дооперационного этапа развития интеллекта, как феноменальный реализм, (неспособность различить явления своего сознания и предметы внешнего мира), номинальный реализм (неразличение обозначенного предмета и обозначающего слова), анимизм (приписывание неживому свойств живого) и артифициализм (признание всего на свете кем-то сделанным) [42-44]. К выделенному нами явлению субъектности наибольшее отношение имеют два последних феномена. Пиаже считал, что эти феномены исчезают в ходе интеллектуального развития ребенка, по мере становления формальных интеллектуальных операций, преодоления эгоцентризма, развития рефлексивного сознания. Но, с одной стороны, все эти феномены прекрасно диагностируются у взрослых представителей традициональных культур, с другой стороны, они очень часто проявляются и у взрослых образованных, овладевших операциями теоретического мышления представителей европейской культуры. Мы уже не раз употребляли понятие «образ мира», в качестве важнейшего свойства этого субъективного образования обязательно следует отметить его целостность. Образ мира не может быть частичным, включать в себя лишь «оптимальную ориентировочную основу» профессиональной деятельности человека или жизненно важные характеристики его среды обитания. Нет, он обязан включать именно весь мир, и все вышеперечисленное, и само устройство Вселенной до самых дальних ее границ, в нем должно быть точно указано количество слонов, на которых покоится наша Земля, и размеры той черепахи, на которой стоят эти слоны. То есть в случае отсутствия рациональных знаний о мире порождается некоторая замещающая реальность, дополняющая результаты эмпирических наблюдений до полного образа мира.
Психологические механизмы, решающие описанную выше задачу, принято называть мифологическим мышлением. Проблема мифологического мышления, его происхождения, свойств и функций широко освещена в современной литературе. Идея социального происхождения мифологии в обыденном сознании. отражена в понятиях «коллективные представления», введенном Л. Леви-Брюлем [26], «социальные представления» в понимании С. Московичи [38]. Содержательная сторона мифологических конструкций обсуждается в работах Ю.С. Осаченко, [40], В.М. Пивоева [45], В.В. Налимова [41], Э. Кассирера [15], А.Ф. Лосева [30, 31], К. Леви-Стросса [26, 27] В.М. Пивоева [45], Р. Барта [5] В. М. Найдыша [39], К. Хюбнера [57]. Роль несознаваемых компонентов в структуре мифа отмечается как представителями психоаналитической школы (З. Фрейд, К. Юнг, А. Адлер, С. Гроф) [56, 58, 10], так и в работах таких авторов, как К. Леви-Стросс, Ю.М. Лотман, А.М Лобок и др. [27, 28, 32, 29]. Для отражения этого феномена К.Г. Юнг вводит понятие «коллективное бессознательное» [58]. Особенностям отражения в мифе пространства и времени посвящены работы Е.С. Яковлевой, [59]. С. Московичи, Р. Барта, А.Ш. Тхостова [54]. Анализ работ этих авторов, а также таких источников, как «Государство» Платона [46], работ Э. Дюркгейма [12], В.М. Мамардашвили [34]. некоторых обзорных работ [36, 37, 55], позволил нам выделить рассматриваемые в литературе основные функции мифа в современном мире: социально-практическая, мнемотически-ориентировочная, познавательная (объяснительная, когнитивная, этиологическая) мировоззренческая, телеологическая (целевая), аксиологическая социализующая, эстетическая, коммуникативная, интериоризация, сигнификативно-моделирующая нормативная (оправдательная), праксеологическая (ритуально-магическая), мобилизационная, медитативная, социально-компенсаторная.