- космос (небо) – земля («Так, для безбрежного покинув скудный дол, / Летит за облака Юпитера орёл…»);
- противопоставление он – она («Она ему – образ мгновенный, / Чарующий ликом своим, / Он – помысл её сокровенный…»);
- душа/сердце – мысль/разум (рождает противопоставление науки искусству или науки и природы);
- пространство комнаты – мир за окном;
- антитезы при передаче движения («Серебро и колыханье сонного ручья…»);
- просвещение – природное чутьё человека («…вследствие образования он уже считал для себя неприличным отвечать на вопросы о погоде, а я подозреваю, что он совершенно утратил своё второе зрение и вошёл в чреду обыкновенных людей…»);
- радость – страдание («Я вами осуждён, свидетели немые / Весны души моей и сумрачной зимы…», «Страдать! – Страдают все – страдает тёмный зверь…»);
- свет – мрак («…И тем ужасней сумрак ночи, / Чем ярче светоч мой горит»);
- добро – зло («…Не бойся горького сравненья / И различай добро и зло», «И вот всю жизнь с тех пор ошибка за ошибкой, / Я всё ищу добра – и нахожу лишь зло»);
- боль от красоты («И в эту красоту невольно взор тянуло…»);
- верх – низ, которые «обнаруживают свою тождественность и сливаются в ту «тайную бездну», над которой, подобно Богу, поднимается у Фета «прозревший» человек»[26];
вырезано
Противоречивость и неоднозначность различных жизненных явлений оформляются А. Фетом в виде постоянно встречающихся лирических противопоставлений. Антитезы художественного мира А. Фета (речевые, понятийные и др.) способствуют внутреннему динамическому развёртыванию содержания, увеличивая пластичность и объёмность поэтического текста. Противопоставления ночь – день, молодость – старость, город – деревня, звук – тишина, земля – небо север – юг, родина – чужбина, внешняя скука и глубокие внутренние переживания являются достаточно традиционными в отечественной литературе. Однако, прибегая к их толкованию фетовском творчестве, можно обнаружить ряд дополнительных (порой очень тонких) символических значений, повышающих образный потенциал русской поэзии в целом.
Одной из самых показательных является оппозиция жизни и смерти, излюбленная фетовская тема позднего периода творчества. Данное противопоставление, которое, как правило, обнаруживается даже на уровне отдельно взятого стихотворения (некоторые антиномии не так наглядны), характеризует его философские, религиозные и творческие искания в течение жизни.
В русской литературе мотив смерти, связанный с любовной темой, получает довольно широкое распространение: любящие герои встречаются по смерти в загробной жизни, описываются переживания о смерти одного из возлюбленных, а в некоторых случаях повествование ведётся от лица умершего человека (М.Ю. Лермонтов «Сон», «Любовь мертвеца»). При этом неоднократно демонстрируется мысль о всепобеждающей силе любовного чувства, которое оказывается сильнее смерти: «Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь».[27]
Для А. Фета тема испытания любви смертью – это не просто следование поэтической традиции. Она была продиктована поэту самой жизнью и нашла отклик в произведениях «Старые письма», «Ты отстрадала, я ещё страдаю», «Долго снились мне вопли рыданий твоих», «Alter ego». Большая часть трагических переживаний Фета о взаимоотношениях с возлюбленной и её нелепой гибели отразилась в переписке с друзьями. «Я ждал женщины, которая поймёт меня, – пишет он И. П. Борисову, – и дождался её. Она, сгорая, кричала «Au nom du ciel sauvez les lettres!»– и умерла со словами: он не виноват, – а я. После этого говорить не стоит.
вырезано
Антитеза молодость/старость с отчётливостью обнаруживается при обращении поэта к местам, где начинался его нелёгкий жизненный путь. В рассказе «Дядюшка и двоюродный братец» автор останавливает внимание на мыслях молодых людей, мечтающих поскорее расстаться с детством: «В первой юности воображение так и рвётся вдаль, жизнь обещает так много, а часто окружающие так мало умеют приворожить нас, раззолотить родимое гнёздышко, что многие легко из него вылетают. Хорошо ещё, если жизнь, унося нас всё далее и далее, в состоянии окружить это гнёздышко прелестью невозвратно минувшего» (2, 44). Но время меняет человека и его отношение к себе: «Опять на родине! Сколько раз завидовал я поэтам! Что за чудный дар сказать самую простую речь, которая, при известных обстоятельствах, каждому так и просится на язык, так и ложится под перо! Вот и теперь так и хочется продолжать: «Я посетил тот мирный уголок…» Кто не пережил, подобно мне, воротясь после долгого отсутствия, опять на родину, во всех родах этого стихотворения? «Уже старушки нет…» (2, 79). Обращаясь к саду, поэт одновременно обращается к ушедшему прошлому и ценностям, которые были утрачены в течение жизни:
…Скажи: где розы те, которые такой
Весёлой радостью и свежестью дышали?
Одни я раздарил с безумством и тоской,
Другие растерял – и все они увяли…
В саду (1, 217).
Поэт обращается к молодому поколению от собственного имени, а также вводит мотив мертвеца, «поучающего внуков»[28], который постоянно варьируется в лирике Фета. Так, в произведении «Севастопольское братское кладбище» Фет не просто отдаёт дань уважения умершим, но и вместе со звучащими из гробов голосами («из каменных гробов их голос вечно слышен») воскрешает идеализированные в своей нравственной чистоте души.
Поэт сознаёт своё литературное одиночество и непонимание со стороны окружающих («…Чего он ищет здесь, средь жизни молодой / С своей тоскою непонятной?»). Обращаясь к юношам с призывами «вкушать и труд и наслажденье», он надеется на собственное литературное возрожденье светлой весенней порой:
Спешите, юноши, и верить и любить,
Вкушать и труд и наслажденье.
Придёт моя пора – и скоро, может быть,
Моё наступит возрожденье.
Приснится мне опять весенний, светлый сон
На лоне божески едином,
И мира юного, покоен, примирён,
Я стану вечным гражданином.
Кричат перепела, трещат коростели… (1, 237).
Похожее «обживание» трагической ситуации встречается в пушкинском стихотворении 1829 года «Брожу ли я вдоль улиц шумных»:
И пусть у гробового входа –
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа –
Красою вечною сиять.[29]
(А.С. Пушкин «Брожу ли я вдоль улиц шумных»).
В стихотворении «А.Л. Бржеской» А. Фет говорит о сжимающем поэта колючем венце, его жизни под могильным покровом и осознании собственной ненужности средь шумной волны непонимающего света. Такое отношение к поэтической судьбе является достаточно распространенным. Так, вскоре после смерти А.С. Пушкина Вяземский пишет произведение, где не просто скорбит о рано ушедших друзьях
Как много уж имён прекрасных
Она отторгла у живых,
И сколько лир висит безгласных
На кипарисах молодых.
но и передаёт ощущение потерянного единства с новым поколением:
…Живых нам чужды впечатленья,
А нашим – в них сочувствий нет.
Связь времён прерывается, в заключение автор приходит к горькому выводу (Фет также размышляет о «жизненном кладбище»):
Так, мы развалинам подобны
И на распутии живых
Стоим, как памятник надгробный
Среди обителей людских. [30]
(П. Вяземский «Смерть жатву жизни косит, косит…»).
Говоря о любовной теме фетовской лирики, Е.А. Маймин приводит следующее высказывание Б. Пастернака: «Любовь так же проста и безусловна, как сознание и смерть, азот и уран. Это не состояние души, а первооснова мира. Потому, как нечто краеугольное и первичное, любовь равнозначительна творчеству. Она не меньше его, и ее показания не нуждаются в его обработке».[31] Однако именно в любовной лирике Фета тема жизни и смерти обозначена с особым поэтическим чувством. Здесь автор не боится открыто говорить о своих переживаниях (что зачастую происходит в художественной и автобиографической прозе, где скрываются истинные чувства), представляя смерть с различных сторон: это трагедия, где поэт выставляет себя «несчастным палачом», и блаженная бесконечность, которая позволяет соединиться любящим сердцам, и выступает высшей реальностью, помогающей преодолеть привычные пространственно-временные рамки.
Среди художественных приёмов, использующихся в фетовской лирике, можно выделить особое восприятие категории времени. Современники поэта и исследователи его творчества не раз обращали внимание на удивительную способность поэта жить настоящим моментом, мгновением. Так, А.В. Дружинин отмечает, что Фет «…весь живёт моментом им схваченным, он как бы отрешается от своей личности и воссоздаёт поразившую его картину, не выпуская из неё ни малейшей подробности»[32]. Современный исследователь категории времени в русской литературе Б.Ф. Егоров пишет, что Фета «не интересует ни историческое, ни внеисторическое время, не интересует вообще временная протяжённость, он берёт момент из жизни героя и подробно его описывает. Лишь косвенно миг у Фета противопоставлен всем временным категориям: вечности … длительности…».[33]
Время, в котором живёт фетовский герой, противопоставляется просторам вечности: «Прямо смотрю я из времени в вечность…». «Впечатление вневременного образа, создаваемого Фетом, не воспринимается как момент во времени, а как пульсация вечности».[34] Поэта не интересуют сменяющие друг друга хронологические периоды, что приводит практически к абсолютной свободе от временных границ. В некоторых случаях, и это особенно чувствуется в произведениях более позднего периода, поэт достаточно остро ощущает дыхание времени. Вслед за Шопенгауэром, в своих стихотворных произведениях Фет обозначает время как одну из главных человеческих мук. У философа: «Мучительности нашего существования немало способствует и то обстоятельство, что нас постоянно гнетет время, не дает нам перевести дух и стоит за каждым, как истязатель с бичом».[35] Однако временные переживания поэта могут актуализировать семантику интенсивности движения времени или создавать ощущение его плавности, незаметности течения. Однако во всех случаях автор отрицательно окрашивает обозначения жизненного времени: «Чем доле я живу, чем больше пережил, / Чем повелительней стесняю сердца пыл…» (1, 472), «Где время пил я по минутам из урны жизненной моей» (1, 394), «Ужели подошли к устам моим года с такою горькою отравой» (1, 285), «…маятник грубо-насмешливо меряет время» (1, 132).