В рассказе «Не те» (1874) цель жизни офицеров, стирающая границы должного, состоит в желании «приложить все силы, словом, отличиться». Один из полковых командиров рассказчика больше, чем самой жизнью дорожит своей трудовой карьерой и заслуженной известностью. «Сколько раз во время царских смотров я слышал от него:
– Скажите, что в сравнении с этим значит броситься в атаку? Чем я рискую? Жизнью, и только! а тут всё может рухнуть, начиная с чести![47]»
Бесспорно, годы армейской жизни – достаточно важный отрезок и в биографии самого Фета. Однако поэт демонстрирует довольно противоречивое отношение к военной службе. В воспоминаниях «Ранние годы моей жизни» Фет думает об «изречении» эскадронного командира Оконора по поводу его «жизненного поприща»: «Вам надо идти дорожкой узкой, но верной». Он с явным восторгом рассказывает о красоте военного кавалерийского строя, вспоминая слова ротмистра Э.А. Гайли: «Для молодого человека нет ничего благороднее, чем воинский строй». В то же время он жаловался Борисову, что во время военной службы «насилует» свой «идеализм» «жизнью пошлой», а «его идеальный мир давно разрушен».[48]
Вырезано
Художественная проза Фета при всей своей автобиографичности не может дать нам того, о чём рассказывается в произведениях «Ранние годы моей жизни» и «Мои воспоминания». Здесь, согласно режиму фетовской поэтики, «в каждый данный момент лирический герой видит всю свою жизнь от самого давнего – рождения, до вдали предстоящего – смерти».[49] Сам автор указывает на особую способность воспоминаний останавливать внимание на преходящем, незаметном в повседневной жизни, сравнивая их с фотографией. Его мемуары наполнены будничной обыденностью и житейскими мелочами, в которых автор стремится фотографически точно запечатлеть ушедший «жизненный поток». Во многом фетовские воспоминания можно обозначить как весьма неоднозначное произведение, ведь зачастую их автор говорит о своей жизни не просто как об «избитой книге», но и как о «грязной луже», в которую лучше не влезать. «Я могу жизнь свою сравнить только с грязной лужей, которую лучше не трогать ни описаниями, ни воспоминаниями, а то сейчас завоняет».[50]
Эпиграфом к автобиографической прозе «Мои воспоминания» А. Фет берет слова, взятые из «Фауста» Гете:
Старайтесь почерпнуть из жизни-то людской!
Все ей живут, не всем она известна;
А где ни оглянись, повсюду интересна.
(Слова, предваряющие «Воспоминания» А. Фета были выбраны им далеко не случайно. Одновременно с автобиографией он работает над переводом «Фауста» Гете и шопенгауэровского трактата «Мир как воля и представление». Во многом это обусловило сходство в восприятии пространственно-временных категорий, служащих для обозначения жизненного пути: «поток мирового течения» встречается у Шопенгауэра, «поток вечности» – у Гете, «жизненный поток» – у Фета).
Читатель получает книгу, дающую последовательную картину всей жизни её создателя. Это жизнь ребенка и студента, жизнь военного, литератора и помещика. Мемуары А. Фета раскрывают практическую сторону фетовской личности, где более чем эмоции, действуют интуиция и рассудок. Мемуарист пишет о мотивах, побудивших его к написанию воспоминаний, обращаясь к Марциалу («В воспоминаньях его неприятного, тяжкого дня нет…») и Лермонтову («И как-то весело и больно / Тревожить язвы старых ран»). Эта апелляция к двум поэтам, демонстрирующая несколько противоречивое отношение к собственному существованию, подводит, прежде всего, к ответу на закономерный вопрос, которым задаётся автор: «что же значит эта долголетняя жизнь?»
Вырезано
Физическая смерть в художественной прозе Фета – явление достаточно редкое. Чаще автор обращается к теме морального умирания своих героев, вокруг которых как будто образуются временные мёртвые дыры. Раскрывая, насколько применимо понятие «жизнь» к тому или иному персонажу, он может не описывать их непосредственных действий, не рассказывать о нравственных убеждениях и взглядах на происходящее. В одних случаях, Фет просто даёт небольшую (в пределах одного или двух предложений) внешнюю характеристику своего героя, которая соответствует его внутреннему состоянию, в других, показывает окружающую обстановку или возможность влияния на их жизнь определённых событий извне.
Анна Ахматова говорила: «Чтобы добраться до сути, надо изучать гнёзда постоянно повторяющихся образов в стихах поэта – в них и таится личность автора и дух его поэзии».[51] Литература создаёт целый комплекс значимых символов, имеющих отношение к вопросу о человеческом существовании. Сближение жизнь – смерть лежит в основе многих оксюморонов: «живой мертвец» (П. Вяземский), «живая могила», «цветущий Тлен» (В. Иванов), «толпа живых могил» (К. Бальмонт) и т.п. Широкое распространение в различных поэтических системах получили метафоры о жизни и смерти, которые с течением времени сделались весьма ходовыми и даже перешли в разряд бытовых. Среди них такие как «жизнь – это путешествие (плавание)», «дорога жизни», «телега (барка, поезд) жизни», «жизнь – горение», «жизнь – пир», «чаша жизни», «ночь – смерть», «покрывало смерти», «коса смерти»:
В дорогу жизни снаряжая,
Своих сынов, безумцев нас,
Снов золотых судьба благая
Даёт известный нам запас:
Нас быстро годы почтовые
С корчмы довозят до корчмы,
И снами теми путевые
Прогоны жизни платим мы.[52]
(Е. Баратынский «В дорогу жизни снаряжая…»).
Зачастую идеи жизни и смерти в поэтическом мире воплощаются при «изображении перемещения масс людей, движения живых существ, неживых предметов, а также при обрисовке движения в конкретно-предметных сферах окружающего мира»[53]:
Не хочу в этом коробе женских тел
Ждать смертного часа!
Я хочу, чтобы поезд и пил и пел:
Смерть – тоже вне класса![54]
(М. Цветаева «Поезд жизни»).
Я брошен в жизнь, в потоке дней
Катящую потоки рода,
И мне кроить свою трудней,
Чем резать ножницами воду.[55]
(Б. Пастернак «Пока мы по Кавказу лазаем...»).
Вырезано
В поэзии Фета исследователи не выделяют лирического героя, поскольку у него нет ни внешней, биографической, ни внутренней определенности, позволяющей говорить о нем как об известной личности[56]. Тем не менее, в редких случаях мы прибегаем к понятию лирический герой, употребляя его применительно к произведениям, где внутренняя или внешняя определённость в какой-то мере угадывается (н-р, в стихотворении «Был чудный майский день в Москве…», «Когда читала ты мучительные строки»).
У А.А. Фета существует единственная сфера для человеческой радости, складывающаяся в особый, отличный от повседневных будней, мир красоты. «Без чувства красоты, – пишет поэт, – жизнь сводится на кормление гончих в душно-зловонной псарне».[57] Этот мир выступает для него источником вдохновения, природа персонифицируется и живёт вместе с людьми, органичнее и лучше их. Своё отношение к окружающему, косвенно обозначенную жизненную позицию он выражает в дидактических миниатюрах: «Учись у них – у дуба, у берёзы» (1, 63), «В пример себе певцов весенних ставим…» (1, 75), «От людей утаиться возможно, // Но от звёзд ничего не сокрыть» (1, 89) и т. п.
Многочисленные проявления жизни для Фета замыкаются в двух объёмных (и идеальных для него) составляющих: природа и искусство. В своих записках о путешествиях «Из-за границы» (1856 –1857гг.) Фет впервые сформулировал своё отношение к искусству и его роли в жизни общества: «…искусство есть высшая нелицемерная правда, беспристрастнейший суд, перед лицом которого нет предметов грязных или низких»[58]. Искусство, как сфера человеческой жизни, рождается благодаря слиянию двух моментов – действительной красоты и шестого чувства поэта. Автор требует всеобщего соответствия и соучастия для возможности существования искусства, цель которого состоит в увековечивании преходящих моментов и фиксации мига. Истинное искусство для Фета всегда выступает синонимом красоты, которая в его поэзии может сама выступать своеобразным символическим образом. Д.Д. Благой отмечает, что понятию «красота» поэт придаёт философское значение: «поэзия для него, помимо доставляемого ею эстетического наслаждения, – это проникновение в «самую сокровенную суть мира», его гармонический строй, а тем самым и ответ на «конечные» вопросы о цели и смысле бытия».[59]