Смекни!
smekni.com

Культурно-бытовой облик учащихся начальной и средней школы XIX начала ХХ веков (стр. 15 из 34)

Каждый класс состоял из взрослых и малолетних. Первые были угнетающие, вторые угнетённые. Кроме того в низших классах, включительно до пятого, были так называемые царьки, которым все должны были повиноваться, как физически сильнейшим [...]

Взрослые заставляли малых играть с ними в карты. Чаще всего большие выигрывали; проигрыши никогда не платили…

Жаловаться на товарища считалось бесчестным. На ябеду набрасывали шинель во время промежутков между уроками и били, сколько душе угодно…

Взрослые крали у малых книги, потом продавали их на толкучем рынке, а деньги пропивали»[258].

Похожую ситуацию описывает и А.Скабичевский, рассказывая о начале 50-х годов: «…самым тяжелым игом были товарищи. Нужно сказать, что в то время не существовало ещё никаких ограничений относительно срока пребывания учеников в гимназии, и ученики могли оставаться в первом классе лет по пяти. При таких порядках в младших классах рядом с десятилетними мальчуганами, восседали юноши, годившиеся хоть сейчас под венец. Особенно в третьем классе можно было встретить верзил, уже брившихся, говоривших басом, пивших водку, резавшихся в картишки и знакомых со всеми увеселительными заведениями в столице.

Если принять в соображение, что мало-мальски способные и нравственно-дисциплинированные дети аккуратно переходили из класса в класс, а засиживались самые беспардонные лентяи и шалопаи, то станет понятным, какое деморализующее влияние оказывали подобные чудовища, оборванные, грязные, растрепанные, с заспанными глазами, с печатью наглости или идиотизма грубые, одичалые и развратные, на сидевших с ними рядом малюток девяти и десяти лет. Понятно, что силою своих кулаков великовозрастные держали своих товарищей-новичков под игом необузданного деспотизма, тешились над ними вволю и в то же время научали их всяким пакостям»[259].

Ненависть между старшими и младшими учениками нередко доходила до открытой вражды, очень часты были драки между классами: «Один класс был в постоянной вражде с другим: седьмой с шестым, пятый с четвёртым и т.д… Между двумя враждебными классами происходили такие драки, что некоторые из участвовавших отправились в больницу»[260].

Сразу ясно, кто в таких войнах побеждал: «Нередко младший класс гуртом бился на кулачки со старшим. Бой происходил на площадке, разделявшей классы, и оканчивался, разумеется, побиением первоклассников»[261]. Эта вражда могла приобретать угрожающие размеры: «Все классы первой гимназии очень враждовали между собой и отстаивали один у другого своё первенство; напр., ученики третьего класса не хотели уступить превосходство четвёртому, бились, дрались и не просто кулаками, а коромыслами и даже кочергами. Драки были ожесточёнными, кровь лилась ручьями… Раз такого рода драка окончилась плачевно: несколько учеников были изувечены, рёбра поломаны, зубы выбиты, носы расквашены, и все лица покрылись опухолью…»[262].

Впрочем, в некоторых учебных заведениях, могли быть и другие отношения. Так, А. Позднеев пишет о начале XX века: «Малыши первого и второго классов тянулись к старшим гимназистам восьмого класса и любили гулять с ними. Особенной любовью пользовался… Гриня Холодный, который умел приласкать и поговорить с малышами, всегда его окружавшими»[263].

Но обычно лучшим случаем было, если старшие ученики вообще не общались с младшими: «…старшие возрастом и ученики средних классов не обращали на меня внимания…»[264]. В этой вопросе был иногда даже особый порядок, этикет: «… у нас сами воспитанники обращали самое строгое внимание на чин классов. Воспитанник второго класса гордо держал себя перед воспитанником первого, и так далее. Если бы кто стал якшаться с низшими, тот рисковал бы возбудить к себе презрение от всех своих соклассников»[265].

В общем, чаще всего старшие ученики либо вовсе не обращали на младших никакого внимания, либо находили в них жертв обид и растления. В последнем случае младшие получали соответствующее воспитание.

4.2.2. Сверстники

Куда обширнее и потому более воздействующей на формирование личности учащихся была среда сверстников. В постоянном общении с одноклассниками складывался характер, и он находился в зависимости от общего нравственного уровня. Например, Д. Засосову и В. Пызину очень повезло с одноклассниками: «Говоря о становлении юноши, его внутреннего мира и характера, необходимо помнить, что воспитывают не только учителя, но и среда соучеников. Надо сказать, что большинство из них усвоили прививаемые в гимназии положительные основные человеческие качества: как правило, мальчики, а потом и юноши были честны, справедливы, не трусливы, хорошие товарищи»[266].

В среде одноклассников были свои правила, этикет, законы, которым должны были подчиняться все. Например, среди одноклассников А. Никитина был такой обычай: «Говорить между товарищами ты не было принято даже в младших классах. Несмотря на то, что по семи лет приходилось проводить юношам друг с другом, всё-таки вы не изменялось на ты… В старших классах доводили вежливости до смешного. Иные не только пожимали друг другу руки, но даже кланялись, здороваясь и прощаясь»[267].

И потому особенно трудным было положение новичков, вновь прибывших учащихся. Их главное затруднение заключалось в том, что они были совершенно не знакомы с новой средой и её законами. Во многих учебных заведениях новички подвергались всевозможным унижениям, как это случилось с В. Короленко в первый день в школе: «В ближайшую перемену я не вышел, а меня вынесло на двор, точно бурным потоком. И тотчас же завертело, как щепку. Я был новичок. Это было заметно, и на меня посыпались щипки, толчки и удары по ушам. Ударить по уху так, чтобы щелкнуло, точно хлопушкой, называлось на гимназическом жаргоне «дать фаца», и некоторые старые гимназисты достигали в этом искусстве значительного совершенства. У меня вдобавок была коротко остриженная голова и несколько торчащие уши. Поэтому, пока я беспомощно оглядывался, вокруг моей головы стояла пальба, точно из пулемета…»[268]. Но в некоторых учебных заведениях были совершенно другие правила касательно новичков, новенькие не третировались, а, наоборот, оберегались, как об этом рассказывает В. Сиони его новый товарищ: «… новичок лицо некоторым образом неприкосновенное… новичков не учат, а … они сами должны присматриваться, учиться.

Подростки – то другое дело, … они уж и сами много знают, а чего не знают, то мы сами добавляем. Их не грех поучить, если сами не успели выучиться сразу»[269].

Далее ученик оказывался либо в среде, в которой не было никаких понятий о дружбе (Н. Булюбаш сетует на такие отношения в своём классе[270]), либо в дружном коллективе, либо вне всякого коллектива. Последнее происходило уже по вине самого учащегося, как это произошло, например, с С. Аксаковым: «…всего более приводили меня в отчаяние товарищи: …мальчики одних лет со мною и даже моложе, находившиеся в низшем классе, по большей части 6ыли нестерпимые шалуны и озорники; с остальными я имел так мало сходного, общего в наших понятиях, интересах и нравах, что я не мог с ними сблизиться и посреди многочисленного общества оставался уединенным. Все были здоровы, довольны и нестерпимо веселы, так что я не встречал ни одного сколько-нибудь печального или задумчивого мальчика, который мог бы принять участие в моей постоянной грусти. Я смело бросился бы к нему на шею и поделился бы моим внутренним состоянием. «Что это за чудо, - думал я, - верно, у этих детей нет ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер, ни дому, ни саду в деревне», и начинал сожалеть о них. Но скоро удостоверился, что почти у всех были отцы, и матери, и семейства, а у иных и дома и сады в деревне, но только недоставало того чувства горячей привязанности к семейству и дому, которым было преисполнено мое сердце. Само собой разумеется, что я как нелюдим, как неженка, недотрога, как маменкин сынок, который все хнычет по маменьке,- сейчас сделался предметом насмешек своих товарищей…» [271].

И всё же чаще всего коллектив в классе был очень дружным, как, например, у М. Добужинского: «Мои новые товарищи были симпатичные, умели хорошо подсказывать, передавать «шпаргалки» и делились со мной подстрочниками[272]». Некоторые мемуаристы, вспоминая свои школьные годы, видели причину такой дружбы в сплоченности против «угнетателей» - учителей, начальства, так, по крайней мере, считал Н. Щапов: «Отношения учеников между собою всё время были очень дружественными, никакой травли друг друга, расслоения на касты не было. В общем, считалось, что ученики – одна сторона, учителя – другая. Мы внутри первой должны держаться как союзники, всячески помогая друг другу против второй. Но злобных выходок против учителей я почти не помню…»[273]. О том же пишет и А. Греков: «Было дружное товарищество между учениками и жаловаться не полагалось. Все провинности отдельных лиц покрывал весь класс, и мы, помню, не раз отсиживали всем классом «без обеда», укрывая чью-нибудь проказу»[274]. Не выдавать провинившихся одноклассников был главный способ противостояния начальству: «Класс наш… отличался большим дружелюбием и согласием между собою; твердым убеждением и правилом было: никого не выдавать и ни под каким видом и ни в каком случае. Имя фискала самая позорная, которым награждался изменник или не желавший участвовать в шалости всего класса»[275].