- Мой господин, - отвечал Болдуин, - умеет на презрение отвечать презрением, за удары платить ударами, а за любезность - любезностью. Если вы не хотите принять от него хотя бы часть того выкупа, который назначили за доспехи других рыцарей, я должен оставить здесь его оружие и коня. Я уверен, что он никогда не снизойдет до того, чтобы снова сесть на эту лошадь или надеть эти доспехи.
- Отлично сказано, добрый оруженосец! - сказал рыцарь Лишенный Наследства. - Ваша речь обличает смелость и горячность, подобающие тому, кто отвечает за отсутствующего хозяина. И все же не оставляйте мне ни коня, ни оружия и возвратите их хозяину. А если он не пожелает принять их обратно, возьмите их себе, друг мой, и владейте ими сами. Раз я имею право ими распоряжаться, охотно дарю их вам.
Болдуин низко поклонился и ушел вместе с остальными, а рыцарь Лишенный Наследства возвратился в шатер.
- До сих пор. Гурт, - сказал он своему служителю, - честь английского рыцарства не пострадала в моих руках.
- А я, - подхватил Гурт, - для саксонского свинопаса недурно сыграл роль норманского оруженосца.
- Это правда, - отвечал рыцарь Лишенный Наследства. - А все-таки я все время был в тревоге, как бы твоя неуклюжая фигура не выдала тебя.
- Ну, вот этого, - сказал Гурт, - я нисколько не боюсь! Если кто может меня узнать, то разве только шут Вамба! До сих пор я не знаю в точности, дурак он или плут. Ох, и трудно же мне было удержаться от смеха, когда старый мой хозяин проходил так близко от меня; он-то думал, что Гурт пасет его свиней за много миль отсюда, среди кустов и болот Ротервуда! Если меня узнают...
- Ну, довольно об этом, - прервал его рыцарь. - Ты знаешь, что я обещал тебе.
- Не в этом дело! - сказал Гурт. - Я никогда не предам друга из страха перед наказанием. Шкура у меня толстая, выдержит и розги и скребки не хуже любого борова из моего стада.
- Поверь, я вознагражу тебя за те опасности, которым ты подвергаешься из любви ко мне, Гурт, - сказал рыцарь. - А пока что возьми, пожалуйста, десять золотых монет.
- Я теперь богаче, - сказал Гурт, пряча деньги в сумку, - чем любой раб или свинопас во все времена.
- А вот этот мешок с золотом, - продолжал его хозяин, - снеси в Ашби. Разыщи там Исаака из Йорка. Пускай он из этих денег возьмет себе то, что следует за коня и доспехи, которые он достал мне в долг.
- Нет, клянусь святым Дунстаном, этого я не сделаю! - воскликнул Гурт.
- Как не сделаешь плут? - спросил рыцарь. - Как же ты смеешь не исполнять моих приказаний?
- Всегда исполняю, коли то, что вы приказываете, честно, и разумно, и по-христиански, - отвечал Гурт. - А это что ж такое! Чтобы еврей сам платил себе - нечестно, так как это все равно, что надуть своего хозяина; да и неразумно, ибо это значит остаться в дураках; да и не по-христиански, так как это значит ограбить единоверца, чтобы обогатить еретика.
- По крайней мере уплати ему как следует, упрямец! - сказал рыцарь Лишенный Наследства.
- Вот это я исполню, - ответил Гурт, сунув мешок под плащ. Но, выходя из шатра, он проворчал себе под нос:
- Де будь я Гурт, коли не заставлю Исаака согласиться на половину той суммы, которую он запросит!
С этими словами он ушел, предоставив рыцарю Лишенному Наследства углубиться в размышления о своих личных делах. По многим причинам, которых мы пока не можем разъяснить читателю, эти размышления были самого тяжелого и печального свойства.
Теперь мы должны перенестись мысленно в селение возле Ашби, или, скорее, в усадьбу, стоявшую в его окрестностях и принадлежавшую богатому еврею, у которого поселился на это время Исаак со своей дочерью и прислугой. Известно, что евреи оказывали широкое гостеприимство своим единоверцам и, напротив, сухо и неохотно принимали тех, кого считали язычниками; впрочем, те и не заслуживали лучшего приема, так как сами притесняли евреев.
В небольшой, но роскошно убранной в восточном вкусе комнате Ревекка сидела на вышитых подушках, нагроможденных на низком помосте, устроенном у стен комнаты в замену стульев и скамеек. Она с тревогой и дочерней нежностью следила за движениями своего отца, который взволнованно шагал взад и вперед. По временам он всплескивал руками и возводил глаза к потолку, как человек, удрученный великим горем.
- О Иаков, - восклицал он, - о вы, праведные праотцы всех двенадцати колен нашего племени! Я ли не выполнял всех заветов и малейших правил Моисеева закона, за что же на меня такая жестокая напасть? Пятьдесят цехинов сразу вырваны у меня когтями тирана!
- Мне показалось, отец, - сказала Ревекка, - что ты охотно отдал принцу Джону золото.
- Охотно? Чтоб на него напала язва египетская! Ты говоришь - охотно? Так же охотно, как когда-то в Лионском заливе собственными руками швырял в море товары, чтобы облегчить корабль во время бури. Я одел тогда кипящие волны в свои лучшие шелка, умастил их пенистые гребни миррой и алоэ, украсил подводные пещеры золотыми и серебряными изделиями! То был час неизреченной скорби, хоть я и собственными руками приносил такую жертву!
- Но эта жертва была угодна богу для спасения нашей жизни, - сказала Ревекка, - и разве с тех пор бог отцов наших не благословил твою торговлю, не приумножил твоих богатств?
- Положим, что так, - отвечал Исаак, - а что, если тиран вздумает наложить на них свою руку, как он сделал сегодня, да еще заставит меня улыбаться, пока он будет меня грабить? О дочь моя, мы с тобой обездоленные скитальцы! Худшее зло для нашего племени в том и заключается, что, когда нас оскорбляют и грабят, все кругом только смеются, а мы обязаны глотать обиды и смиренно улыбаться!
- Полно, отец, - воскликнула Ревекка, - и мы имеем некоторые преимущества! Правда, эти язычники жестоки и деспотичны, однако и они до некоторой степени зависят от детей Сиона, которых преследуют и презирают. Если бы не наши богатства, они были бы не в состоянии ни содержать войско во время войны, ни давать пиров после побед; а то золото, что мы им даем, с лихвою возвращается снова в наши же сундуки. Мы подобны той траве, которая растет тем пышнее, чем больше ее топчут. Даже сегодняшний блестящий турнир не обошелся без помощи презираемого еврея и только по его милости мог состояться.
- Дочь моя, - сказал Исаак, - ты затронула еще одну струну моей печали! Тот добрый конь и богатые доспехи, что составляют весь чистый барыш моей сделки с Кирджат Джайрамом в Лестере, пропали. Да, пропали, поглотив заработок целой недели, целых шести дней, от одной субботы до другой! Впрочем, еще посмотрим, может быть это дело будет иметь лучший конец. Он, кажется, в самом деле добрый юноша!
- Но ведь ты, - возразила Ревекка, - наверное, не раскаиваешься в том, что отплатил этому рыцарю за его добрую услугу.
- Это так, дочь моя, - сказал Исаак, - но у меня так же мало надежды на то, что даже лучший из христиан добровольно уплатит свой долг еврею, как и на то, что я своими глазами увижу стены и башни нового храма.
Сказав это, он снова зашагал по комнате с недовольным видом, а Ревекка, понимая, что ее попытки утешить отца только заставляют его жаловаться на новые и новые беды и усиливают мрачное настроение, решила воздержаться от дальнейших замечаний. (Решение в высшей степени мудрое, и мы бы посоветовали всем утешителям и советчикам в подобных случаях следовать ее примеру.)
Между тем совсем стемнело, и вошедший слуга поставил на стол две серебряные лампы, горящие фитили которых были погружены в благовонное масло; другой слуга принес драгоценные вина и тончайшие яства и расставил их на небольшом столе из черного дерева, выложенном серебром. В то же время он доложил Исааку, что с ним желает поговорить назареянин (так евреи называли между собою христиан). Кто живет торговлей, тот обязан во всякое время отдавать себя в распоряжение каждого посетителя, желающего вести с ним дело. Исаак поспешно поставил на стол едва пригубленный кубок с греческим вином, сказал дочери: "Ревекка, опусти покрывало" - и приказал слуге позвать пришедшего.
Едва Ревекка успела опустить на свое прекрасное лицо длинную фату из серебряной вуали, как дверь отворилась и вошел Гурт, закутанный в широкие складки своего норманского плаща. Наружность его скорее внушала подозрение, чем располагала к доверию, тем более что, входя, он не снял шапки, а еще ниже надвинул ее на хмурый лоб.
- Ты ли Исаак из Йорка? - сказал Гурт по-саксонски.
- Да, это я, - отвечал Исаак на том же наречии; ведя торговлю в Англии, он свободно говорил на всех языках, употребительных в пределах Британии. - А ты кто такой?
- До этого тебе нет дела, - сказал Гурт.
- Столько же, сколько и тебе до моего времени, - сказал Исаак. - Как же я стану с тобой разговаривать, если не буду знать, кто ты такой?
- Очень просто, - отвечал Гурт, - платя деньги, я должен знать, тому ли лицу я плачу, а тебе, я думаю, совершенно все равно, из чьих рук ты их получишь.
- О бог отцов моих! Ты принес мне деньги? Ну, это совсем другое дело. От кого же эти деньги?
- От рыцаря Лишенного Наследства, - сказал Гурт. - Он вышел победителем на сегодняшнем турнире, а деньги шлет тебе за боевые доспехи, которые, по твоей записке, доставил ему Кирджат Джайрам из Лестера. Лошадь уже стоит в твоей конюшне; теперь я хочу знать, сколько следует уплатить за доспехи.
- Я говорил, что он добрый юноша! - воскликнул Исаак в порыве радостного волнения. - Стакан вина не повредит тебе, - прибавил он, подавая свинопасу бокал такого чудесного напитка, какого Гурт сроду еще не пробовал. - А сколько же ты принес денег?
- Пресвятая дева! - молвил Гурт, осушив стакан и ставя его на стол. - Вот ведь какое вино пьют эти нечестивцы, а истинному христианину приходится глотать один только эль, да еще такой мутный и густой, что он не лучше свиного пойла! Сколько я денег принес? - продолжал он, прерывая свои нелюбезные замечания. - Да небольшую сумму, однако для тебя будет довольно. Подумай, Исаак, надо же и совесть иметь.