Смекни!
smekni.com

Айвенго (стр. 62 из 102)

- Клянусь святым Иоанном, - радостно сказал Айвенго, приподнявшись на локте, - я думал, что во всей Англии только один человек способен на такое дело!

- Ворота дрогнули! - продолжала Ревекка. - Вот они трещат, распадаются под его ударами... Они бросились через пролом, взяли башню! О боже, хватают защитников и бросают в ров с водою! О люди, если в вас есть что-либо человеческое, пощадите же тех, кто более не может вам сопротивляться!

- А мостик? Мостик, соединяющий башню с замком? Они и им овладели? - добивался Айвенго.

- Нет, - отвечала Ревекка, - храмовник уничтожил доску, по которой они перешли через ров. Немногие из защитников спаслись с ним в стенах замка. Слышишь эти вопли и крики? Они возвещают тебе, какая участь постигла остальных. Увы, теперь я знаю, что зрелище победы еще ужаснее зрелища битвы!

- Что они теперь делают? - сказал Айвенго. - Посмотри опять! Теперь не время падать в обморок при виде крови.

- Затихли на время, - отвечала Ревекка. - Наши друзья укрепляются в завоеванной башне. Она так хорошо укрывает их от выстрелов неприятеля, что осажденные лишь изредка посылают туда свои стрелы, и то больше ради того, чтобы тревожить их, а не наносить вред.

- Наши друзья, - сказал Уилфред, - не откажутся от своего намерения захватить замок, которое так доблестно начали приводить в исполнение. Они уже многого достигли. Я возлагаю все мои надежды на доброго рыцаря, своим топором проломившего дубовые ворота и железные скрепы... Странно, - продолжал он бормотать, - неужели есть на свете еще один, способный на такую безумную отвагу? Оковы и скрепы на черном поле... Что бы это могло означать? Ревекка, ты не видишь других знаков, по которым можно бы узнать этого Черного Рыцаря?

- Нет, - отвечала еврейка, - все на нем черно как вороново крыло. Ничего не вижу, никаких знаков. Но после того как я была свидетельницей его мощи и доблести в бою, мне кажется, что я его узнаю и отличу среди тысячи других воинов. Он бросается в битву, точно на веселый пир. Не одна сила мышц управляет его ударами - кажется, будто он всю свою душу вкладывает в каждый удар, наносимый врагу. Отпусти ему, боже, горе кровопролития! Это страшное и величественное зрелище, когда рука и сердце одного человека побеждают сотни людей.

- Ревекка, - сказал Айвенго, - ты описываешь настоящего героя. Если они бездействуют, то лишь потому, что собираются с силами либо придумывают способ переправиться через ров. С таким начальником, каким ты описала этого рыцаря, не может быть ни малодушных опасений, ни хладнокровного промедления, ни отказа от смелого предприятия, ибо чем больше препятствий и затруднений, тем больше славы впереди. Клянусь честью моего дома! Клянусь светлым именем той, которую люблю! Я отдал бы десять лет жизни - согласился бы провести их в неволе - за один день битвы рядом с этим доблестным рыцарем и за такое же правое дело!

- Увы! - сказала Ревекка, покидая свое место у окна и подходя к постели раненого рыцаря. - Такая нетерпеливая жажда деятельности, такое возбуждение и борьба со своей слабостью непременно задержат твое выздоровление! Как ты можешь надеяться наносить раны другим людям, прежде чем заживет твоя собственная рана?

- Ах, Ревекка, - отвечал он, - ты не можешь себе представить, как трудно человеку, искушенному в рыцарских подвигах, оставаться в бездействии подобно какомунибудь монаху или женщине, в то время как вокруг него другие совершают доблестные подвиги! Ведь бой - наш хлеб насущный, дым сражения - тот воздух, которым мы дышим! Мы не живем и не хотим жить иначе, как окруженные ореолом победы и славы! Таковы законы рыцарства, мы поклялись их выполнять и жертвуем ради них всем, что нам дорого в жизни.

- Увы, доблестный рыцарь, - молвила прекрасная еврейка, - что же это, как не жертвоприношение демону тщеславия и самосожжение перед Молохом? Что будет вам наградой за всю кровь, которую вы пролили, за все труды и лишения, которые вы вынесли, за те слезы, которые вызвали ваши деяния, когда смерть переломит ваши копья и опередит самого быстрого из ваших боевых коней?

- Что будет наградой? - воскликнул Айвенго. - Как что? Слава, слава! Она позлатит наши могилы и увековечит наше имя!

- Слава? - повторила Ревекка. - Неужели та ржавая кольчуга, что висит в виде траурного герба над темным и сырым склепом рыцаря, или то полустертое изваяние с надписью, которую невежественный монах с трудом может прочесть в назидание страннику, - неужели это считается достаточной наградой за отречение от всех нежных привязанностей, за целую жизнь, проведенную в бедствиях ради того, чтобы причинять бедствия другим? Или есть сила и прелесть в грубых стихах какого-нибудь странствующего барда, что можно добровольно отказаться от семейного очага, от домашних радостей, от мирной и счастливой жизни, лишь бы попасть в герои баллад, которые бродячие менестрели распевают по вечерам перед толпой подвыпивших бездельников?

- Клянусь душою Херварда, - нетерпеливо сказал рыцарь, - ты говоришь, девушка, о том, чего не можешь знать! Тебе хотелось бы потушить чистый светильник рыцарства, который только и помогает нам распознавать, что благородно, а что низко. Рыцарский дух отличает доблестного воителя от простолюдина и дикаря, он учит нас ценить свою жизнь несравненно ниже чести, торжествовать над всякими лишениями, заботами и страданиями, не страшиться ничего, кроме бесславия. Ты не христианка, Ревекка, оттого и не ведаешь тех возвышенных чувств, которые волнуют душу благородной девушки, когда ее возлюбленный совершает высокий подвиг, свидетельствующий о силе его любви. Рыцарство! Да знаешь ли ты, девушка, что оно источник чистейших и благороднейших привязанностей, опора угнетенных, защита обиженных, оплот против произвола властителей! Без него дворянская честь была бы пустым звуком.

И свобода находит лучших покровителей в рыцарских копьях и мечах!

- Правда, - сказала Ревекка, - я происхожу из такого племени, которое отличалось храбростью только при защите собственного отечества и даже в те времена, когда оно еще было единым народом, не воевало иначе, как по велению божества или ради защиты страны от угнетения. Звуки труб больше не оглашают Иудею, и ее униженные сыны стали беспомощными жертвами гонения. Правду ты сказал, сэр рыцарь: доколе бог Иакова не явит из среды своего избранного народа нового Гедеона или Маккавея, не подобает еврейской девушке толковать о сражениях и о войне.

Гордая девушка произнесла последние слова таким печальным тоном, который ясно показывал, как глубоко она чувствует унижение своего народа. Быть может, к этому чувству примешивалось еще горькое сознание, что Айвенго считает ее чуждой вопросам чести и не способной ни питать в своей душе высокие чувства, ни высказывать их.

"Как мало он меня знает, - подумала про себя Ревекка, - если воображает, что в моей душе живут лишь трусость и низость, раз я себе позволила неодобрительно отозваться о рыцарстве назареян! Как бы я была счастлива, если бы богу было угодно источить всю мою кровь по капле, чтобы вывести из плена колено Иудино! Да что я говорю! Хотя бы этой ценой господь позволил мне освободить моего отца и его благодетеля из оков притеснителей. Тогда эти высокомерные христиане увидели бы, что дочь избранного богом народа умирает так же храбро, как и любая из суетных назарейских девушек, хвастающихся происхождением от какого-нибудь мелкого вождя с дикого, холодного Севера!"

Она посмотрела на раненого рыцаря и проговорила про себя:

"Он спит! Истомленный ранами и душевной тревогой, воспользовался минутой затишья, чтобы погрузиться в сон. Разве это преступление, что я смотрю на него, и, может быть, в последний раз! Кто знает, пройдет немного времени, и эти красивые черты не будут более оживлены энергией и смелостью, которые не покидают их даже и во сне? Лицо осунется, уста раскроются, глаза нальются кровью и остановятся. И тогда каждый подлый трус из проклятого замка волен будет попирать ногами этого гордого и благородного рыцаря, и он останется недвижим... А отец мой? О мой отец! Горе дочери твоей, если она позабыла о твоих сединах, заглядевшись на золотистые кудри юности! Не за то ли покарал Иегова недостойную дочь, которая думает о пленном чужестранце больше, чем о своем отце, забывает о бедствиях Иудеи и любуется красотой иноверца? Но я вырву эту слабость из своего сердца, хотя бы оно разодралось на куски и истекло кровью!"

Она плотнее закуталась в покрывало и, отвернувшись от постели раненого рыцаря, села к нему спиной, укрепляя (или по крайней мере стараясь укрепить) свой дух не только против внешних зол, но и против тех предательских чувств, которые бушевали в ней самой.

Глава XXX

Взгляни на ложе смертное его.

Совсем не так, на крыльях слез и вздохов.

Безгрешная душа взлетает ввысь,

Как жаворонок, что взмывает к небу

На утренней росе, под ветерком, -

Ансельм иначе умирает.

Старинная пьеса

Во время затишья, которое наступило после первого успеха нападающих, пока одна партия укреплялась на завоеванных позициях, а вторая готовилась к обороне, храмовник и Морис де Браси сошлись в большом зале замка.

- Где Фрон де Беф? - спросил де Браси, который ведал обороной замка с противоположной стороны. - Правду ли говорят, будто он убит?

- Нет, жив, - отвечал храмовник хладнокровно, - жив пока; но, будь на его плечах та же бычья голова, что нарисована у него на щите, и будь она закована хоть в десять слоев железа, ему бы все-таки не удалось устоять против этой роковой секиры. Еще несколько часов, и Фрон де Беф отправится к праотцам. Мощного соратника лишился в его лице принц Джон.

- Зато сатане большая прибыль, - заметил де Браси. - Вот что значит кощунствовать над ангелами и святыми угодниками и приказывать валить их изображения и статуи на головы этим мерзавцам иоменам!

- Ну и глуп же ты! - сказал храмовник. - Твое суеверие равно безбожию Реджинальда Фрон де Бефа. Оба вы одинаково безрассудны: один - в своей вере, другой - в своем неверии.