- Ваше величество! Не пытаетесь ли вы убедить меня, что потеря этой надежды дорого вам стоила? - спросила г-жа де Сов.
- Господи Боже! Еще бы не дорого! - отвечал Беарнец. - Разве вы не знаете, что днем вы мое солнце, а ночью - моя звезда? Честное слово, я был в непроглядном мраке, но вот явились вы и сразу озарили все вокруг.
- В таком случае, ваше величество, я играю с вами злую шутку.
- Что вы хотите этим сказать, душенька? - спросил Генрих.
- Я хочу сказать, что когда вам принадлежит самая красивая женщина во Франции, вы можете желать только одного - чтобы свет погас и наступил мрак, ибо во мраке вас ждет блаженство.
- Вы прекрасно знаете, злючка, что мое блаженство в руках только одной женщины, а эта женщина играет и забавляется несчастным Генрихом.
- О-о! А мне вот кажется, что эта женщина была игрушкой и забавой для короля Наваррского, - сказала баронесса.
Эти злобные выпады испугали было Генриха, но он рассудил, что они выдают досаду, а досада - маска любви.
- Дорогая Шарлотта, - сказал он, - по чести, ваш упрек несправедлив, и я не понимаю, как может такой красивый ротик говорить так зло. Неужели вы думаете, что в этот брак вступаю я? Клянусь чем угодно, не я!
- Уж не я ли? - язвительно ответила она, если можно назвать язвительными слова женщины, которая вас любит и упрекает за то, что ее не любите вы.
- И этими прекрасными глазами вы видите так плохо? Нет, нет, не Генрих Наваррский женится на Маргарите Валуа.
- А кто же?
- О Господи! Реформатская церковь выходит замуж за папу, вот и все.
- Нет-нет, ваше величество, меня не ослепить блеском остроумия: вы любите королеву Маргариту, и это не упрек, Боже сохрани! Она так хороша, что не любить ее невозможно.
Генрих задумался на минуту, и пока он размышлял, добрая улыбка заиграла в уголках его губ.
- Баронесса, - заговорил он, - мне кажется, вы хотите поссориться со мной, но вы не имеете на это права: скажите, сделали вы хоть что-нибудь, что помешало бы мне жениться на Маргарите? Ничего! Напротив, вы то и дело приводили меня в отчаяние.
- И благо мне, ваше величество!
- Это почему же?
- Да потому, что сегодня вы соединяетесь с другой.
- Оттого, что вы меня не любите.
- А если бы я полюбила вас, государь, через час мне пришлось бы умереть.
- Умереть через час? Что это значит? И от чего?
- От ревности... Через час королева Наваррская отпустит своих придворных дам, а ваше величество - своих придворных кавалеров.
- И мысль об этом действительно вас огорчает, душенька?
- Этого я не сказала. Я сказала: если бы я любила вас, то эта мысль страшно огорчала бы меня.
- Хорошо! - вне себя от радости воскликнул Генрих: ведь это было признание, первое признание в любви. - Ну, а если вечером король Наваррский не отпустит своих придворных кавалеров?
- Государь, - сказала г-жа де Сов, глядя на короля с изумлением, на сей раз совершенно непритворным, - это невозможно, а главное - этому нельзя поверить.
- Что сделать, чтобы вы поверили?
- Мне нужно доказательство, которого вы не можете мне дать.
- Отлично, сударыня, отлично! Клянусь святым Генрихом, я дам вам доказательство! - воскликнул король, пожирая молодую женщину глазами, в которых пламенела любовь.
- Ваше величество! - тихо произнесла баронесса, опуская глаза. - Я не понимаю... Нет, нет! Нельзя бежать от счастья, которое вас ждет.
- Моя любимая, в этом зале - четыре Генриха, - сказал король, - Генрих Французский, Генрих Конде, Генрих де Гиз, но только один Генрих Наваррский.
- И что же?
- А вот что: если этот самый Генрих Наваррский всю ночь проведет у вас...
- Всю ночь?
- Да, всю ночь, убедит ли это вас, что у другой он вне был?
- Ах, государь, если бы!.. - воскликнула г-жа де Сов.
- Слово дворянина!
Госпожа де Сов подняла на короля свои большие влажные глаза, полные страстных обещаний, и улыбнулась ему такой улыбкой, что сердце его забилось от радости и упоения.
- Посмотрим, что скажете вы тогда, - продолжал Генрих.
- О, тогда, ваше величество, я скажу, что вы действительно меня любите, - отвечала Шарлотта.
- Вы это скажете, потому что это правда.
- Но как же это сделать? - пролепетала г-жа де Сов.
- Ах, Боже мой! Неужели у вас нет такой камеристки, горничной, служанки, на которую вы могли бы положиться?
- У меня есть настоящее сокровище, это моя Дариола, которая так предана мне, что даст себя изрезать на куски ради меня.
- Боже мой! Скажите этой девице, баронесса, что я ее озолочу, как только, согласно предсказаниям астрологов, стану французским королем.
Шарлотта улыбнулась: в то время люди не верили гасконским обещаниям Беарнца.
- Ну хорошо! Чего же вы хотите от Дариолы? - спросила она.
- Того, что для нее - сущий пустяк, а для меня - все на свете.
- А именно?
- Ведь ваши комнаты над моими?
- Да.
- Пусть она ждет за дверью. Я тихонько стукну в дверь три раза; она отворит, и вы получите доказательство, какое я вам обещал.
Несколько секунд г-жа де Сов молчала; потом огляделась вокруг, словно желая убедиться, что их никто не подслушивает, и на мгновение остановила взор на группе людей, окружавших королеву-мать, но этого мгновения было достаточно, чтобы Екатерина и ее придворная дама обменялись взглядом.
- А вдруг мне захочется уличить ваше величество во лжи? - сказала г-жа де Сов голосом, каким сирена могла бы растопить воск в ушах спутников Одиссея. - Попробуйте, душенька, попробуйте.
- Честное слово, мне очень трудно побороть в себе это желание.
- Так пусть оно победит вас: женщины всегда особенно сильны после поражения.
- Государь, когда вы станете французским королем, я вам напомню о том, что вы обещали Дариоле.
Генрих вскрикнул от радости.
Этот радостный крик вырвался у Генриха в то самое мгновение, когда королева Наваррская ответила герцогу де Гизу латинской фразой:
- Noctu pro more. - Сегодня ночью, как всегда.
Генрих расстался с г-жой де Сов, такой же счастливый, как герцог Гиз, расставшийся с Маргаритой Валуа.
А через час король Карл и королева-мать удалились в свои покои; почти тотчас же луврские залы начали пустеть и в галереях стали видны базы мраморных колонн. Четыреста дворян-гугенотов проводили адмирала и принца Конде сквозь толпу, роптавшую им вслед. После них вышли герцог Гиз, лотарингские вельможи и другие католики, сопровождаемые радостными криками и рукоплесканиями народа.
Что касается Маргариты Валуа, Генриха Наваррского и г-жи де Сов, то они, как известно, жили в Лувре. Глава 2 СПАЛЬНЯ КОРОЛЕВЫ НАВАРРСКОЙ
Герцог де Гиз вместе с невесткой, герцогиней Неверской, вернулся к себе во дворец на улице Шом, что против улицы Брак, и, оставив герцогиню на попечение ее служанок, прошел в свои покои, чтобы переодеться, взять ночной плащ и короткий с острым кончиком кинжал, который назывался "Слово дворянина" и которым заменяли шпагу; но, взяв со стола кинжал, герцог заметил маленькую записку, всунутую между ножнами и клинком.
Он развернул бумажку и прочитал:
"Надеюсь, что герцог де Гиз сегодня ночью не вернется в Лувр; если же вернется, пусть на всякий случай наденет добрую кольчугу и захватит добрую шпагу".
- Так, так! - произнес герцог, оборачиваясь к лакею. - Странное предупреждение. Робен! Кто приходил сюда в мое отсутствие?
- Только один человек, ваша светлость.
- А именно?
- Господин дю Га.
- Так! Так! То-то мне показалось, что почерк знакомый. А ты точно знаешь, что приходил дю Га? Ты его видел?
- Не только видел, но и разговаривал с ним, ваша светлость.
- Хорошо, послушаюсь его совета. Шпагу и короткую кольчугу!
Лакей, привыкший к подобного рода переодеваниям, принес и то и другое. Герцог надел кольчугу из таких тоненьких колечек, что стальное плетение было не толще бархата; поверх кольчуги надел серебристо-серый камзол - его излюбленное сочетание цветов, - надел штаны, натянул высокие сапоги, доходившие до середины бедер, на голову надел черный бархатный берет без пера и драгоценностей, закутался в широкий темный плащ, прицепил к поясу кинжал и, отдав шпагу пажу, составлявшему теперь всю его свиту, пошел по направлению к Лувру.
Когда он переступил порог своего дома, звонарь Сен-Жермен-Л'Осеруа пробил час ночи.
Несмотря на поздний час и опасность ночных прогулок в те времена, отважный герцог совершил свой путь без всяких приключений и, здрав и невредим, подошел к огромному, страшному теперь тишиной и тьмой массиву Лувра, где все огни погасли.
Перед королевским замком тянулся глубокий ров, куда выходили почти все комнаты августейших особ, живших во дворце. Покои Маргариты находились в нижнем этаже.
Но и нижний этаж, куда не трудно было бы проникнуть, благодаря глубокому рву находился на высоте почти тридцати футов, следовательно - вне досягаемости для любовников или воров; однако герцог де Гиз решительно спустился в ров.
В ту же минуту стукнуло одно из окон нижнего этажа. Окно было забрано железной решеткой, но чья-то рука вынула один из прутьев, заранее подпиленный, и спустила шелковый шнур в образовавшуюся щель.
- Жийона, это вы? - тихо спросил герцог.
- Да, ваша светлость, - еще тише ответил женский голос.
- А где Маргарита?
- Она ждет вас.
- Отлично.
Герцог сделал знак своему пажу; паж вынул из-под плаща узкую веревочную лестницу. Герцог привязал ее к висящему шнуру, Жийона подтянула лестницу к себе и закрепила, а герцог, прицепив шпагу к поясу, вскарабкался по лестнице и благополучно достиг окна. После этого железный прут решетки стал на место, окно затвори-, лось, а паж, раз двадцать сопровождавший своего господина к этим окнам, убедившись, что герцог благополучно проник в Лувр, закутался в свой плащ и улегся спать под стеной, на траве, покрывавшей ров.
Ночь была мрачная; редкие, теплые, крупные капли падали из туч, насыщенных серой и электричеством.
Герцог следовал за своей провожатой, которая ни много, ни мало, была дочерью маршала Франции Жака де Матиньона; она пользовалась особым доверием Маргариты, не имевшей от нее никаких тайн; поговаривали, что в числе тайн, хранимых неподкупной верностью Жийоны, были такие страшные, что заставляли ее хранить все остальные.