Карл IX спасся благодаря преданности Генриха, подлинный источник которой остался ему неизвестен.
Но Маргарита поняла все и была восхищена неожиданной для нее смелостью Генриха, блиставшей, подобно молнии, только в грозу.
Однако царствование герцога Анжуйского было, к сожалению, еще не все - надо было самому стать королем. Надо было бороться за Наварру с герцогом Алансонским и принцем Конде, а самое главное - надо было покинуть этот двор, где приходилось ходить между двумя пропастями, но уехать под прикрытием принца крови.
На обратном пути в Париж Генрих серьезно обдумал положение, и, когда он входил в Лувр, план его уже созрел.
Не снимая сапог, как был - в пыли и крови, он прошел прямо к герцогу Алансонскому; герцог в сильном возбуждении большими шагами ходил по комнате.
При виде Генриха герцог сделал нетерпеливое движение.
- Да, - беря его за обе руки, сказал Генрих, - да, брат мой, я понимаю вас: вы сердитесь на меня за то, что я первый обратил внимание короля на пулю, попавшую в ногу его коня, а не в кабана, как того хотели вы. Что делать! Я не мог сдержать изумления. Но все равно, король и без меня заметил бы, что вы промахнулись.
- Конечно, конечно, - пробормотал герцог Алансонский. - Но все же ничему иному, кроме злого умысла, я не могу приписать ваш, в сущности говоря, донос, который, как вы видели, вызвал у моего брата Карла, по меньшей мере, сомнения в искренности моих намерений и омрачил наши отношения.
- Мы сейчас к этому вернемся, - сказал Генрих. - Что же касается моих добрых или злых намерений по отношению к вам, то я для того и пришел сюда, чтобы вы сами могли судить о них.
- Хорошо! - с обычной своей сдержанностью ответил герцог Алансонский. - Говорите, Генрих, я вас слушаю.
- Когда я скажу вам все, Франсуа, вы увидите, каковы мои намерения: я пришел, чтобы сделать вам признание, совершенно откровенное и очень неосторожное, после которого вы можете погубить меня одним словом.
- Что такое? - начиная тревожиться, спросил Франсуа.
- Я долго колебался, - продолжал Генрих, - прежде нежели сказать вам, что привело меня сюда, особенно после того как вы сегодня не захотели меня слушать.
- Ей-Богу, я не понимаю, что вы хотите сказать, Генрих, - бледнея, отвечал герцог.
- Мне слишком дороги ваши интересы, брат мой, и я не могу не сообщить вам, что гугеноты предприняли кое-какие шаги.
- Шаги? - переспросил герцог Алансонский. - Что же это за шаги?
- Один из гугенотов, а именно господин де Муи де Сен-Фаль, сын храброго де Муи, убитого Морвелем, - да вы его знаете...
- Знаю.
- Так вот он, рискуя жизнью, явился сюда нарочно с целью доказать мне, что я в плену.
- Ах, вот как! И что же вы ему ответили?
- Брат мой, вам известно, что я нежно люблю Карла, который спас мне жизнь, и что королева-мать заменила мне мою родную мать. Вот почему я отказался от всех его предложений.
- А что он вам предлагал?
- Гугеноты хотят восстановить наваррский престол, а так как по наследству престол принадлежит мне, они его мне и предложили.
- Так! Значит, де Муи вместо согласия получил отказ?
- По всей форме.., и даже в письменном виде. Но с тех пор... - продолжал Генрих.
- Вы раскаялись, брат мой? - перебил его герцог Алансонский.
- Нет, я только заметил, что де Муи, недовольный мною, устремил свои взоры на кого-то другого.
- Куда же? - спросил встревоженный Франсуа.
- Не знаю. Быть может, на принца Конде.
- Да, это похоже на правду, - ответил герцог.
- Впрочем, - заметил Генрих, - я имею возможность совершенно точно узнать, кого он прочит в вожди. Франсуа побледнел как мертвец.
- Но, - продолжал Генрих, - гугеноты не единодушны, и де Муи, при всей его храбрости и честности, все же представляет только часть партии. Другая же часть, пренебрегать которой нельзя, не утратила надежды возвести на трон Генриха Наваррского, который сперва заколебался, но потом мог и передумать.
- Вы так полагаете?
- Я каждый день получаю тому доказательства. Вы заметили, из кого состоял отряд, что присоединился к нам на охоте?
- Да, из обращенных дворян-гугенотов.
- Вы узнали их вождя, который подал мне знак?
- Да, это был виконт де Тюренн.
- Вы поняли, чего они от меня хотели?
- Да, они предлагали вам бежать.
- Как видите, - сказал Генрих взволнованному Франсуа, - существует другая партия, которая хочет отнюдь не того, чего хочет де Муи.
- Другая партия?
- Да, и, повторяю, очень сильная. Таким образом, чтобы успех был обеспечен, надо объединить эти две партии - Тюренна и де Муи. Заговор ширится, войска размещены и ждут только сигнала. И это-то крайне напряженное положение требует, чтобы я немедленно нашел выход, и у меня созрели два решения, но я никак не могу остановиться ни на одном из них. Эти два решения я и хочу вынести на ваш дружеский суд.
- Скажите лучше - на братский.
- Да, на братский, - подтвердил Генрих.
- Говорите, я слушаю.
- Прежде всего, дорогой Франсуа, я должен описать вам мое душевное состояние. Никаких желаний, никакого честолюбия, никаких способностей у меня нет - я простой деревенский дворянин, бедный, чувствительный и робкий; деятельность заговорщика, - представляется мне, - обильна такими неприятностями, которые не вознаграждаются даже твердой надеждой на корону.
- Нет, брат мой, - отвечал Франсуа, - вы заблуждаетесь: печально положение принца, все благосостояние которого ограничено межевым камнем на отцовском поле и которому все почести воздает только его слуга! Я не верю вам!
- И, однако, я говорю правду, брат мой, - настаивал Генрих, - и если бы я поверил, что у меня есть настоящий друг, я отказался бы в его пользу от власти, которую хочет мне предложить заинтересованная во мне партия; но, - прибавил он со вздохом, - такого друга у меня нет.
- Так ли? Право же, вы ошибаетесь.
- Да нет же! - сказал Генрих. - Кроме вас, брат мой, я не знаю никого, кто был бы ко мне привязан, и, чтобы в чудовищных междоусобицах не возникла мертворожденная попытка выдвинуть на свет Божий кого-нибудь.., недостойного.., я предпочитаю предупредить моего брата-короля о том, что происходит. Я никого не назову, не скажу, где и когда, но я предотвращу катастрофу.
- Великий Боже! - воскликнул герцог Алансонский, не в силах сдержать свой ужас. - Что вы говорите!.. Как! Вы, единственная надежда партии после смерти адмирала! Вы, гугенот, правда обращенный, но плохо обращенный, - по крайней мере, так о вас думают, - вы занесете нож над своими собратьями! Генрих, Генрих! Неужели вы не понимаете, что вы устроите вторую Варфоломеевскую ночь всем гугенотам королевства? Неужели вы не знаете, что Екатерина только и ждет случая, чтобы истребить всех, кто уцелел?
Дрожащий герцог с красными и белыми пятнами на лице стиснул руку Генриха, умоляя его отказаться от этого решения, которое губило его самого.
- Вот оно что! - с самым невинным видом сказал Генрих. - Так вы думаете, Франсуа, что это повлечет за собой столько несчастий? А мне кажется, что, заручившись словом короля, я спасу этих неблагоразумных людей.
- Слово короля Карла Девятого? Генрих! Да разве он не дал слово адмиралу? Разве он не дал его Телиньи? Да не дал ли он слово и вам самому? Говорю вам, Генрих: поступив так, вы погубите всех - не только гугенотов, но и всех, кто был с ними в косвенных или прямых сношениях.
Генрих с минуту как будто размышлял.
- Если бы я был при этом дворе принцем, играющим какую-то роль, - заговорил он, - я поступил бы иначе. Например, будь я на вашем месте, Франсуа, то есть будь я членом французской королевской фамилии и возможным наследником престола...
Франсуа иронически покачал головой.
- Как же поступили бы вы на моем месте? - спросил он.
- На вашем месте, брат мой, я стал бы во главе движения, чтобы направлять его, - ответил Генрих. - Тогда мое имя, мое положение ручались бы моей совести за жизнь мятежников, и я извлек бы пользу, во-первых, для себя, а во-вторых, быть может, и для короля, из предприятия, которое в противном случае может причинить Франции великое зло.
Герцог Алансонский слушал все это с такой радостью, что лицо его совершенно разгладилось.
- И вы уверены, - спросил он, - что такой образ действий осуществим и что он избавит нас от бедствий, которые вы предвидите?
- Да, уверен, - ответил Генрих. - Гугеноты вас любят: ваша внешняя скромность, ваше высокое и в то же время необычное положение, наконец благосклонность, с какой вы всегда относились к приверженцам протестантской веры, побудят их служить вам.
- Но ведь в протестантской партии раскол, - сказал герцог Алансонский. - Будут ли за меня те, кто нынче за вас?
- Берусь уговорить их, благодаря двум обстоятельствам.
- Каким же?
- Первое - это доверие протестантских вождей ко мне; второе - их страх за свою участь, так как ваше высочество, зная их имена...
- Но кто же назовет мне их имена?
- Да я же!
- Вы назовете?
- Послушайте, Франсуа, я уже сказал вам, что из всех обитателей двора я люблю только вас, - продолжал Генрих, - это, конечно, оттого, что вас преследуют так же, как и меня; да и моя жена любит вас больше всех на свете...
Франсуа покраснел от удовольствия.
- Доверьтесь мне, брат мой, - продолжал Генрих, - возьмите это дело в свои руки и царствуйте в Наварре. И если вы предоставите мне место за вашим столом и хороший лес для охоты, я почту себя счастливым.
- Царствовать в Наварре! - сказал герцог. - Но если...
- ..если герцог Анжуйский будет провозглашен польским королем, да? Я заканчиваю вашу мысль.
Франсуа не без ужаса посмотрел на Генриха.
- Слушайте, Франсуа! - продолжал Генрих. - Раз уж от вас ничего ускользнуть не может, я скажу, что я об этом думаю: предположим, герцог Анжуйский становится королем Польским, а в это время наш брат Карл, Боже сохрани, умирает; но ведь от По до Парижа двести миль, а от Варшавы до Парижа - четыреста; следовательно, вы будете здесь и наследуете французский престол, когда король Польский только узнает, что престол свободен. И тогда, Франсуа, если вы будете мною довольны, вы вернете мне Наваррское королевство, которое будет лишь зубцом в вашей короне; при этом условии я его приму. Худшее, что с вами может случиться, - это те, что вы можете остаться королем Наваррским и сделаться родоначальником новой династии, продолжая жить по-семейному со мной и моей семьей, тогда как здесь вы - несчастный, преследуемый принц, несчастный третий сын, раб двух старших братьев, которого какой-нибудь каприз может отправить в Бастилию.