примитивных ритуалов. Кажется, что после оргиастического переживания человек
может на некоторое время расстаться со страданием, которое во многом
проистекает из его отделенности. Постепенно тревожное напряжение опять
нарастает и снова спадает благодаря повторному исполнению ритуала.
Пока эти оргиастические состояния входят в общую практику племени, они
не порождают чувства тревоги и вины. Поступать так - правильно и даже
добродетельно, потому что это путь, которым идут все, одобренный и
поощряемый врачевателями и жрецами; следовательно, нет причины чувствовать
вину или стыд. Дело совершенно меняется, когда то же самое решение
избирается индивидом в культуре, которая рассталась с этой общей практикой.
Формами, которые индивид выбирает в неоргиастической культуре, являются
алкоголизм и наркомания. В противоположность тем, кто участвует в социально
одобренном действии, такие индивиды страдают от чувства виновности и
угрызений совести. Хотя они пытаются бежать от отделенности, находя
прибежище в алкоголе и наркотиках, они чувствуют еще большее одиночество
после того, как оргиастические переживания заканчиваются, и тогда растет
необходимость возвращаться в свое прибежище как можно чаще и интенсивнее.
Мало чем отличается от этого прибежища сексуальное оргиастическое решение
проблемы. В определенном смысле, это естественная и нормальная форма
преодоления отделенности и частичный ответ на проблему изоляции. Но для
многих индивидов, чья отделенность не преодолима иными способами, источник
сексуального удовлетворения обретает ту функцию, которая делает его не
слишком отличимым от алкоголизма и наркомании. Оно становится отчаянной
попыткой избежать тревоги, порождаемой отделенностью, и в результате ведет к
еще большему увеличению чувства отделенности, поскольку сексуальный акт без
любви никогда не может перекинуть мост над пропастью, разделяющей два
человеческих существа. Разве что на краткий миг.
Все формы оргиастического союза характеризуются тремя чертами: они
сильны и даже бурны; они захватывают всего человека целиком - и ум, и тело;
они преходящи и периодичны. Прямую противоположность им составляет форма
единства, которая наиболее часто избиралась людьми в качестве решения как в
прошлом, так и в настоящем: единство, основанное на приспособлении к группе,
ее обычаям, практике и верованиям. Здесь мы опять же обнаруживаем
значительное различие.
В примитивном обществе группа мала, она состоит из тех, кто связан меж
собой узами крови и земли. С развитием культуры группа увеличивается: она
становится сообществом граждан полиса, сообществом граждан большого
государства, сообществом членов церкви. Даже бедный римлянин испытывал
чувство гордости, потому что он мог сказать civis romanus sum1. Рим и
империя были его семьей, его домом, его миром. Единение с группой является
еще и ныне в современном западном обществе преобладающим способом
преодоления отделенности. Это единство, в котором индивид в значительной
степени утрачивает себя, цель его в том, чтобы слиться со стадом. Если я
похож на кого-то еще, если я не имею отличающих меня чувств или мыслей, если
я в привычках, одежде, идеях приспособлен к образцам группы, я спасен,
спасен от ужасающего чувства одиночества. Чтобы стимулировать
приспособляемость, диктаторские системы используют угрозы и насилие,
демократические страны - внушение и пропаганду. Правда, между двумя
системами существует одно большое различие. В демократических странах не
приспособленность возможна и, фактически, отсутствует не полностью; в
тоталитарных системах только некоторые редкие герои и мученики могут
отказаться от послушания. Но вопреки этой разнице демократические общества
демонстрируют поразительный уровень приспособленчества. Причина здесь в том,
что должен же существовать ответ на запрос в единении, и если нет другого
или лучшего ответа, тогда господствующим становится единение стадного
приспособленчества. Только тот вполне может понять, как силен страх
оказаться непохожим, отличающимся, страх отойти на несколько шагов от стада,
кто понимает глубину потребности в единстве. Иногда этот страх не
приспособиться рационализируется как страх перед практическими опасностями,
которые угрожают не конформисту. Но на самом деле люди хотят приспособиться
в гораздо большей степени, чем они вынуждены приспосабливаться. По крайней
мере, в западных демократиях.
Большинство людей даже не осознают своей потребности в приспособлении.
Они живут с иллюзией, что они следуют своим собственным идеям и
наклонностям, что они оригинальны, что они приходят к своим убеждениям в
результате собственного раздумия - и что это просто так получается, что их
идеи схожи с идеями большинства. Согласие всех служит доказательством
правильности "их" идей. Поскольку все же существует потребность чувствовать
некоторую индивидуальность, то такая потребность удовлетворяется при помощи
незначительных отличий: инициалы на сумке или свитере, вывеска с названием
банковского кассира, принадлежность к демократической или, напротив, к
республиканской партии, к клубу ЭЛКС, а не к клубу Шрайнерс, становятся
выражением индивидуальных отличий. Рекламируемый лозунг "это другое" (it is
different) показывает эту патетическую потребность в отличии, тогда как в
действительности оно здесь малосущественно.
Эта все возрастающая тенденция к уничтожению различий тесно связана с
пониманием и переживанием равенства, как оно развилось в наиболее передовых
индустриальных обществах. Равенство означало, в религиозном контексте, что
все мы дети бога, что все мы обладаем одной и той же человеко-божеской
субстанцией, что все мы едины. Оно означало также, что должны уважаться все
различия между индивидами, что хотя и верно, что все мы составляем единство,
но так же верно, что каждый из нас является уникальной сущностью, космосом в
себе. Такое утверждение уникальности индивида выражено, например, в
положении Талмуда: "Кто сохранит одну жизнь, это все равно, как если бы он
спас весь мир; кто уничтожит одну жизнь - это все равно, как если бы он
уничтожил весь мир". Равенство, как условие развития индивидуальности, имело
значение также в философии западного Просвещения. Оно означало (будучи
наиболее ясно сформулировано Кантом), что никакой человек не может быть
средством для целей другого человека. Все люди равны, поскольку все они цели
и только цели, и ни в коем случае не средства друг для друга. Следуя идеям
Просвещения, социалистические мыслители разных школ определяли равенство как
отмену эксплуатации, использования человека человеком, независимо от того,
жестоко это использование или "человечно".
В современном капиталистическом мире понятие равенства изменилось. Под
равенством понимают равенство автоматов: людей, которые лишены
индивидуальности. Равенство сегодня означает "тождество" в большей степени,
чем "единство". Это тождество абстракций, людей, которые работают на одних и
тех же работах, имеют похожие развлечения; читают одни и те же газеты, имеют
одни и те же чувства и идеи. В этом положении приходится с некоторым
скептицизмом смотреть на иные достижения, обычно восхваляемые, как некие
знаки нашего прогресса, как например, равенство женщин. Нет необходимости
говорить, что я не выступаю против равенства женщин; но положительный аспект
этого стремления к равенству не должен никого вводить в заблуждение. Это
часть общего стремления к уничтожению различий. Равенство покупается дорогой
ценой: женщина становится равной, потому что сна больше не отличается от
мужчины. Утверждение философии Просвещения l'ame no pas de sexe - душа не
имеет пола - стала общей практикой. Полярная противоположность полов
исчезает, и с ней - эротическая любовь, основанная на этой полярности.
Мужчина и женщина стали похожими, а не равными, как противоположные полюса.
Современное общество проповедует идеал неиндивидуализированной любви, потому
что нуждается в похожих друг на друга человеческих атомах, чтобы сделать их
функцией в массовом агрегате, действующей исправно, без трений; чтоб все
повиновались одним и тем же приказам, и при этом каждый был бы убежден, что
он следует своим собственным желаниям. Как современная массовая продукция
требует стандартизации изделий, так и социальный процесс требует
стандартизации людей, и их стандартизация называется "равенством".
Единение посредством приспособления не бывает сильным и бурным. Оно
осуществляется тихо, диктуется шаблоном и именно по этой причи-не часто
оказывается недостаточным для усмирения тревоги одиночества. Случаи
алкоголизма, наркомании, эротомании и самоубийств в современном западном
обществе являются симптомами этой относительной неудачи в приспособлении.
Более того, этот выход из проблемы затрагивает, в основном, ум, а не тело, и
потому он не идет ни в какое сравнение с оргиастическим решением проблемы.
Стадный конформизм обладает только одним достоинством: он стабилен, а не
периодичен. Индивид осваивает образец приспособления в возрасте трех-пяти
лет, и в последствие уже никогда не утрачивает контакта со стадом. Даже
похороны воспринимаются человеком как свое последнее значительное социальное
дело, совершаются в строгом соответствии с образцом.
В добавление к приспособлению, как пути спасения от тревоги,
порождаемой одиночеством, следует учитывать другой фактор современной жизни:
роль шаблона работы и шаблона развлечений. Человек становится, как говорят,