В ночь на 29 мая к дому №6 по Большой Спасской, где размещалась фабрика нотопечатных изделий и типография, принадлежавшая вдове прусского подданного Прасковье Дмитриевне Гроссе, подошла толпа численностью в несколько тысяч человек. Валентин, сын Гроссе, передал погромщикам через служащего документы матери и свои, удостоверяющие, что хозяйка – купчиха второй гильдии и российская подданная. Однако документы уже никого не интересовали… Погром предприятия продолжался около двух часов. После него вспыхнул пожар, в огне которого погибла вся находившаяся в помещении готовая продукция. Сгорело множество нот, изготовленных по заказу Румянцевского музея, Большого театра, консерватории синодального училища, Сергея Рахманинова.[99]
В Лефортове – самом «немецком» районе города начались волнения на заводе «Бонакер».[100] С утра огромная толпа с флагами собралась на Введенской площади. 10 тысяч погромщиков, разделившись на мелкие отряды, начали погромы и избиения на близлежащих улицах. Вечером, 29 мая один из избитых – Герман Германович Филипп – скончался в полицейском участке.[101] Василий Эрнестович Лисснер, владелец химико-технической лаборатории, расположенной в Пятницкой части, пытался остановить толпу. Он предъявил ополченскую книжку, что успокоило людей. Но погромщики потребовали снять вывеску с гербом Италии (его приняли за австрийский).[102] Житель Лефртово Август Генрихович Шитц (потомок самарских колонистов) был избит на глазах околоточного Кузнецова. В полиции пострадавшему заявили, что он мол «хоть и колонист, а все равно немец».[103]
В 4 часа утра пьяная толпа разграбила картонажную фабрику Г.Генке. Запылали дачные особняки австрийских и германских подданных в Петрово-Разумовском. Беспорядки добрались до сел Свиблово, Всехсвятское.[104]
В массовых грабежах этого дня были замечены даже полицейские. Один из пострадавших рассказывает: «Прислуга моего брата Татьяна видела, как городовой таскал из моей квартиры вещи уже после погрома.»[105]
В продолжающихся погромах сгорели: аптекарский магазин и фабрика товарищества «Келлер», резиново-ткацкая мануфактура «К.Браун и Ко» (ул. Немецкая), водочный завод Штритера, склады Цинделя, Шрадера, Жирардовской мануфактуры, дом Захарьина на Кузнецком мосту (в нем был подожжен разгромленный магазин Циммермана), правление фирмы «Вогау и Ко» (ул. Варварка, 26) и др.[106]
Немецкие погромы продолжались и за перделами Москвы. Во 2-м стане Московского уезда были разграблены и сожжены ряд жилых домов на территории фабрики «Ферман».[107] На заводе Прейса (2-й стан) толпа потребовала остановить работу, но погромов не производила.[108]
Толпа в 4 тыс. человек разорила и сожгла имение Вогау в
с. Неклюдово.[109] В 8-м стане фабричные рабочие разгромили имение барона Кнопа в с.Волынское.[110] Поджоги зафиксированы на станции Сходня, в поселке Александровском.[111] Последние немецкие погромы в Московской губернии были зафиксированы утром 30мая, неподалеку от с.Архангельское (дом М.Марка, совладельца «Вогау и Ко»). В этот же день появился приказ генерал-губернатора графа Н.Л.Муравьева о запрете уличных сборищ. Разрешалось применять крайние меры против неподчинившихся. Пришлые в область люди подвергались аресту, а крестьяне интенсивным допросам.[112]
Простейший подсчет говорит нам о том, что в рядах потерпевших от погромов жителей Москвы и округи подданных воюющих с Россией держав очень мало, совсем небольшой процент. Остальные – либо «немцы», имеющие российское гражданство, либо «случайные пострадавшие». Германских и австрийский подданных пострадало 113 чел.; русских подданных с иностранными фамилиями – 489; русских подданных с чисто русскими фамилиями – 90чел.[113]
В ночь с 28 на 29 мая было созвано частное совещание Московской городской думы, где депутаты подвергли критике бездействие главноначальствующего князя Юсупова, градоначальника Адрианова и начальника штаба генерала Оболешева. Феликс Юсупов пытался защитить свою пассивность. Его речь сводилась к следующему: «Я предвидел, что насилие толпы может угрожать немцам, и я энергично приступил к тому, чтобы их поскорее удалить… мы были к ним слишком добры. Я на стороне наших рабочих. Их терпение лопнуло. Они не могут спокойно работать, когда им говорились на каждом шагу грубости и дерзости… Малейший успех немцев на фронте делал их (московских немцев) до крайности наглыми и нахальными…».2 Стенограмма того же заседания убеждает в том, что из депутатов были уверены в запланированности погромов… Частное совещание думы сменило экстренное заседание. На нем и было принято запоздалое решение о вводе войск в города. С утра 29 мая в Москве начали действовать военные патрули. Пожары и погромы пошли на убыль лишь к вечеру, после того, как появились первые жертвы столкновений солдат и погромщиков.
Общая сумма убытков составила более 50 млн. рублей. Комиссия Н.П. Харламова подведет итог – количество активных участников беспорядков составило более 50 тысяч человек. Что же это были за люди?
Советская историография игнорировала московский погром, исходя из соображений косвенного характера. Писать о майских беспорядках серьезное исследование, значило рискнуть докопаться до истины. А истина была такова: большую часть погромщиков составили рабочие. Однако читаем у Ленина: «единственным классом, которому не удалось привить заразы шовинизма, является пролетарий. Отдельные эксцессы в начале войны коснулись лишь самых темных слоев рабочих. Участие рабочих в московских безобразиях против немцев сильно преувеличено».[114] Резолюция группы рабочих, отправленная в Московскую городскую думу также отрицает наличие рабочих в рядах погромщиков: «Мы… требуем опровергнуть официально, что не рабочие участвовали в погроме, а подонки общества и студенты-академисты, чиновники…; виновников нужно искать не в душных коридорах фабрик и заводов, среди мозолистых рук, измученных пролетариев, которые никогда не способны на такие грязные дела, а … в кабинетах наших сановников».[115] Сколько пафосного гнева, не так ли? А между тем, факты, многочисленные свидетельские показания говорят об обратном.[116] О высокопоставленных сановниках Москвы, заинтересованных в погроме, мы уже упомянули. Здесь слова резолюции справедливы. Но справедливо и то, что самыми массовыми участниками майских событий были рабочие столицы, а так же члены их семей (подростки).[117] Кроме рабочих, в немецких погромах принимали участие и представители средних слоев города – некоторая часть интеллигенции, студенты, мелкие служащие, чиновники, низшие военные чины – солдаты и прапорщики, даже офицеры. Были здесь и «оборванцы», «босяки», «все больше серый народ», «хитровцы».[118]
Н.П. Харламов отмечает, что «… в грабежах, вскоре приняла участие и интеллигентная публика… жадно набивавшая себе карманы разного рода вещами, в магазинах готового платья и обуви некоторые тут же переодевались в новое платье, оставляя в магазине свое старое. В числе принимавших участие в расхищении имущества видели двух женщин, одетых в костюм сестер милосердия…»[119] Градоначальник Адрианов считал, что в погромах участвовала половина жителей Москвы.[120]
Официальная версия будет такова: в погромах участвовали, главным образом, низы города, люмпены и маргиналы, так называемые, обитатели Хитрова рынка (бродяги, воры, алкоголики).[121]
Позволим себе вновь не согласиться. Хитровка – это не «половина жителей Москвы». Дневниковые записи Р.М. Хин-Гольдовской так же подтверждают разномастный состав погромщиков, опровергая утверждение о «бунте черни»: «… грабили все – и солдаты, и рабочие, и городовые, и бабы, и мальчишки и «приличные обыватели…»[122] Рассчитывая социальный состав участников беспорядков, следует помнить о том, что большинство полновозрастных мужчин были призваны в армию. Это во многом объясняет подростковый состав некоторых митингующих толп. Такая ситуация, в частности, отражена в сообщении ассистента Московского университета А.С.Муралевича: «… манифистирующая толпа в 25-50 человек состояла исключительно из детей 10-12-летнего возраста… Дальше по Тверской, начали встречаться манифестации, где большинство уже состояло из взрослых самого подозрительного вида, несомненно подонков населения; лиц с характерным обликом мастерового и фабричного было мало, в толпе стали попадаться солдаты…»[123]
Все очевидцы событий, пытаясь оценить общую численность погромщиков, говорили: «огромная», «громадная», «многочисленная». Есть неофициальные данные, говорящие нам о том, что всего активных погромщиков было, как минимум, 100 тыс. человек. Эта цифра в 2 раза превышает «официальную» версию властей. Таким образом, картина социального состава следующая. Первую, самую массовую часть из всех митингующих составили рабочие. Вторая по численности группа – всевозможный деклассированный, «криминальный» элемент, подростки и студенты. В третьей группе – интеллигенция среднего достатка, мелкие торговцы. К самой малочисленной группе можно отнести солдат и прочих погромщиков, участие которых было единично.