- Молчать! - сказал председатель и, обращаясь к Рене, продолжал:
- Эта фигурка изображает мужчину или женщину?
- Мужчину, - ответил Рене.
Коконнас подскочил, словно от электрического разряда.
- Мужчину! - воскликнул он.
- Мужчину, - повторил Рене, но таким слабым голосом, что председатель едва его расслышал.
- А почему у статуэтки на плечах мантия, а на голове корона?
- Потому, что статуэтка изображает короля.
- Подлый лжец! - в бешенстве крикнул Коконнас.
- Молчи, молчи, Коконнас, - перебил его Ла Моль, - пусть этот человек говорит: каждый волен губить свою душу.
- Но не тело других, черт подери!
- А что означает стальная иголка в сердце статуэтки и буква "М" на крошечном флажке? - спросил председатель.
- Иголка заменяет шпагу или кинжал, буква "М" означает "смерть".
Коконнас хотел броситься на Рене и задушить его, но четверо конвойных удержали пьемонтца.
- Хорошо, - сказал прокурор Лагель, - трибуналу достаточно этих сведений. Отведите узников в камеры ожидания.
- Но нельзя же слушать такие обвинения и не протестовать! - воскликнул Коконнас.
- Протестуйте, сударь, вам никто не мешает. Конвойные, вы слышали?
Конвойные схватили обвиняемых и вывели - Ла Моля в одну дверь, Коконнаса - в другую.
Затем прокурор сделал знак человеку, которого Коконнас заметил в тени, и сказал:
- Не уходите, мэтр, сегодня ночью у вас будет работа.
- С кого начать, сударь? - почтительно снимая колпак, спросил этот человек.
- С того, - сказал председатель, показывая на Ла Моля, который еще виднелся, как тень, между двумя конвойными.
Затем председатель подошел к Рене, который г трепетом ожидал, что его опять отведут в Шатле, где он был заключен.
- Прекрасно, сударь, - сказал ему председатель, - будьте спокойны: королева и король будут извещены, что раскрытием истины в этом деле они обязаны вам.
Вместо того чтобы придать Рене силы, это обещание сразило его, и ответом председателю был лишь глубокий вздох. Глава 8 ПЫТКА САПОГАМИ
Только когда Коконнаса отвели в его новую камеру и заперли за ним дверь, предоставив его самому себе и лишив его поддержки, какую оказывали ему борьба с судьями и злоба на Рене, пришла череда печальных мыслей.
- Мне кажется, - рассуждал он сам с собой, - что все оборачивается как нельзя хуже и что сейчас самое время идти в часовню. Ох, боюсь я этих смертных приговоров: ведь то, что они сейчас нам выносят смертный приговор, это бесспорно. Ох, особенно боюсь я смертных приговоров, которые произносятся при закрытых дверях в укрепленном замке да еще в присутствии таких противных рож, как те, что меня окружали! Они твердо намерены отрубить нам головы... Гм-гм!.. Я повторю то, что уже сказал, - сейчас самое время идти в часовню.
За тихим разговором с самим собой последовала тишина, и эту тишину внезапно прорезал глухой, сдавленный, страшный крик, крик, в котором не было ничего человеческого; казалось, он просверлил толщу стены и прозвучал в железе ее решеток.
Коконнас невольно вздрогнул, хотя это был человек мужественный, храбрость его была подобна инстинкту хищных зверей: Коконнас замер в том положении, в каком услышал этот вопль, сомневаясь, может ли человек издать такой вопль, и принимая его за вой ветра в деревьях и за один из множества ночных звуков, которые словно спускаются и поднимаются из двух неведомых миров, между которыми вращается наш мир. Но второй вопль, еще более жалобный, еще более душераздирающий, достиг ушей Коконнаса, и на сей раз он не только ясно различил человеческий крик боли, но, как ему показалось, узнал в этом голосе голос Ла Моля.
При звуке его голоса пьемонтец забыл, что сидит за двумя дверьми, за тремя решетками и за стеной в двенадцать футов толщины; всей своей тяжестью он бросился на стену, словно собираясь повалить ее и броситься на помощь жертве с криком: "Кого здесь режут?".
Но, встретив на своем пути стену, о которой Коконнас позабыл, он отлетел к каменной скамье и рухнул на нее. Тем все и кончилось.
- Ого! Они его убили! - прошептал он. - Это чудовищно! А здесь и защищаться нечем.., нет оружия... Он стал шарить руками вокруг себя.
- Ага! Вот железное кольцо! - воскликнул он. - Вырву его - и горе тому, кто подойдет ко мне!
Коконнас встал, ухватился за железное кольцо и первым же рывком расшатал его так сильно, что сделай он еще два таких рывка - и кольцо, несомненно, выскочило бы из стены.
Но дверь внезапно отворилась, и камеру залил свет двух факелов.
- Идемте, сударь, идемте, суд ждет вас, - произнес тот же картавый голос, который и раньше был так неприятен Коконнасу и который теперь, раздавшись тремя этажами ниже, не обрел недостававшего ему обаяния.
- Хорошо, - выпустив из рук кольцо, ответил Коконнас. - Сейчас я услышу мой приговор?
- Да, сударь.
- Ох, легче стало! Идемте, - сказал Коконнас и последовал за приставом; тот заковылял впереди с черным жезлом в руках.
Хотя в первую минуту Коконнас и выразил удовлетворение, он на ходу все же бросал тревожные взгляды вправо и влево, вперед и назад.
"Эх! Что-то не видать моего почтенного тюремщика! - сказал себе Коконнас. - Признаться, мне очень недостает его".
Они проследовали в зал, откуда только что вышли судьи и где оставался стоять только один человек, в котором Коконнас тотчас узнал генерального прокурора, который во время допроса неоднократно брал слово, и всякий раз с озлоблением, которое нетрудно было уловить.
Именно ему Екатерина то письменно, то устно давала советы по ведению процесса.
Поднятый занавес давал возможность увидеть глубину этой комнаты, и глубина этой комнаты терялась в полумраке, а освещенная ее часть имела такой ужасающий вид, что Коконнас почувствовал, как у него подгибаются ноги.
- О, Господи! - воскликнул он.
Этот крик ужаса вырвался у Коконнаса недаром.
Картина была в самом деле зловещая. Зал, во время допроса скрытый занавесом, теперь казался преддверием ада.
На переднем плане стоял деревянный станок с веревками, блоками и прочими принадлежностями пытки. Дальше в жаровне пылал огонь, бросая красноватые отсветы на окружающие предметы и придавая еще более мрачный вид силуэтам людей, стоявших между Коконнасом и жаровней. Рядом с одним из каменных столбов, поддерживавших свод, недвижимый, как статуя, стоял какой-то человек с веревкой в руке.
Казалось, он был высечен из одного камня со столбом, к которому он прислонился. По стенам, над каменными скамейками, между железными кольцами висели цепи и сверкала сталь.
- Ого! Зал пыток в полной готовности. Должно быть, он только и ждет своей жертвы! - прошептал Коконнас. - Что это значит?
- Марк-Аннибал Коконнас, на колени! - произнес чей-то голос, заставивший Аннибала поднять голову. - Выслушайте на коленях вынесенный вам приговор.
Это было одно из тех приказаний, которые все существо Коконнаса инстинктивно отвергало.
Оно и это предложение готово было отвергнуть, а потому два человека нажали на его плечи так неожиданно, а главное, так сильно, что он упал обоими коленями на каменный настил.
Голос продолжал:
- "Приговор, вынесенный на заседании суда в Венсеннской крепости по делу Марка-Аннибала де Коконнаса, обвиненного и уличенного в преступлении, заключающемся в оскорблении его величества, в покушении на отравление, в ворожбе и колдовстве, направленных против особы короля, в заговоре против государственной безопасности, а также в том, что своими пагубными советами он подстрекал принца крови к мятежу...".
При каждом из этих обвинений Коконнас в такт отрицательно мотал головой, как это делают непослушные школьники.
Судья продолжал:
- "Вследствие вышеизложенного означенный Марк-Аннибал де Коконнас будет препровожден из тюрьмы на площадь Сен-Жан-ан-Грев и там обезглавлен, имущество его будет конфисковано, его строевые леса будут срублены до высоты в шесть футов, его замки будут разрушены и в чистом поле будет поставлен столб с медной доской, на коей будут указаны его преступление и кара...".
- Что касается моей головы, - сказал Коконнас, - то я не сомневаюсь, что ее и впрямь отрубят, ибо она - во Франции и слишком далеко зашла. Что же касается моих строевых лесов и моих замков, то ручаюсь, что всем пилам и всем киркам христианнейшего королевства там делать будет нечего!
- Молчать! - приказал судья и продолжал:
- "Сверх того, означенный Коконнас...".
- Как? - перебил Коконнас. - После того как мне отрубят голову, со мной будут еще что-то делать? По-моему, это уж чересчур жестоко!
- Нет, сударь, не после, а до... - отвечал судья и продолжал:
- "Сверх того означенный Коконнас до исполнения приговора должен быть подвергнут чрезвычайной пытке в десять клиньев.. ".
Коконнас вскочил на ноги, испепеляя судью сверкающим взглядом.
- Зачем?! - воскликнул он, не найдя кроме этого наивного вопроса других слов, чтобы выразить множество мыслей, зародившихся у него в мозгу.
В самом деле, пытка была для Коконнаса полнейшим крушением его надежд: его отправят в часовню только после пытки, а от пытки часто умирали, и умирали тем вернее, чем сильнее и мужественнее был человек, смотревший на вынужденное признание как на малодушие. А если человек ни в чем не признавался, пытку продолжали, и не только продолжали, но пытали еще более жестоко.
Судья не удостоил Коконнаса ответом, так как окончание приговора отвечало за него, а потому продолжал читать;
- "...дабы заставить его назвать своих сообщников, раскрыть заговор и все козни во всех подробностях".
- Черт побери! - воскликнул Коконнас. - Вот это я называю гнусностью! Вот это я называю больше чем гнусностью, - это я называю подлостью!
Привыкший к различным проявлениям гнева несчастных жертв - гнева, который страдания ослабляют, превращая в слезы, - бесстрастный судья сделал знак рукой.
Коконнаса схватили за ноги и за плечи, свалили с ног, понесли, усадили на допросный стул и прикрутили к нему веревками прежде, чем он успел даже разглядеть тех, кто совершал над ним насилие.