- Верно, - отвечал Генрих, - я видел того гонца, когда он въехал в Лувр.
- Может быть, он прискакал к королеве-матери?
- Нет, в этом я уверен; я на всякий случай вышел в коридор, но там никого не было.
- В таком случае, - глядя на мужа, сказала Маргарита, - он, наверно, приехал к...
- К вашему брату Франсуа? - спросил Генрих.
- Да. Но как это узнать?
- А нельзя ли, - небрежно сказал Генрих, - послать за одним из этих двух дворян и узнать у него...
- Верно, государь! - сказала Маргарита, очень довольная предложением мужа. - Сейчас пошлю за Ла Молем... Жийона! Жийона!
Девушка вошла в комнату.
- Мне нужно сию же минуту поговорить с Ла Молем, - сказала королева. - Постарайся найти его и приведи сюда.
Жийона вышла. Генрих сел за стол, на котором лежала немецкая книга с гравюрами Альбрехта Дюрера, и принялся рассматривать их так внимательно, что даже не поднял головы, когда вошел Ла Моль, и, казалось, вовсе его не заметил.
Молодой человек, увидев короля у Маргариты, остановился на пороге, безмолвный от неожиданности и бледный от волнения.
Маргарита подошла к нему.
- Господин де Ла Моль! He можете ли вы мне сказать, кто сегодня дежурит у герцога Алансонского? - спросила она.
- Коконнас, ваше величество... - ответил Ла Моль.
- Попытайтесь узнать у него, не пропускал ли он сегодня к герцогу человека, забрызганного грязью и как будто долго скакавшего во весь опор.
- Боюсь, что он не станет говорить об этом: за последние дни он стал очень неразговорчив.
- Вот как! Но мне думается, что если вы передадите ему вот эту записочку, он должен будет чем-то вам отплатить.
- От герцогини!.. О, с этой записочкой в руках я попытаюсь...
- Добавьте, - сказала Маргарита шепотом, - что эта записка сегодня вечером послужит ему пропуском в известный вам дом.
- А какой пропуск получу я?
- Вы назовете себя, и этого будет довольно.
- Дайте, дайте мне эту записку, ваше величество, - сгорая от любви, сказал Ла Моль, - я ручаюсь за все!
С этими словами Ла Моль вышел.
- Завтра мы узнаем, известно ли герцогу Алансонскому о польском деле, - спокойно сказала Маргарита, обращаясь к мужу.
- Этот Ла Моль в самом деле и любезен, и услужлив, - сказал Беарнец с улыбкой, свойственной ему одному. - И - клянусь мессой! - я о нем позабочусь. Глава 11 ВЫЕЗД НА ОХОТУ
Когда на следующее утро из-за холмов на востоке от Парижа взошло ярко-красное солнце без лучей, каким оно бывает в погожие зимние дни, в Луврском дворе все было в движении уже добрых два часа.
Великолепный берберский жеребец, стройный и нервный, на ногах которого видна была сетка переплетающихся жил, как у оленя, бил копытом о землю, прядал ушами и шумно выпускал пар из ноздрей, ожидая Карла IX. Но он был все же менее нетерпелив, чем его хозяин, задержанный Екатериной, которая остановила его на ходу, чтобы поговорить, по ее словам, о важном деле.
Они стояли в застекленной галерее: Екатерина - холодная, бледная, бесстрастная, как всегда, и Карл IX, который дрожал от нетерпения, грыз ногти и стегал двух любимых собак, на которых были надеты панцири, чтобы предохранить их от ударов клыков и чтобы они могли безнаказанно схватиться со страшным зверем. К груди панциря был пришит маленький щиток с французским гербом вроде тех, что нашивали на грудь пажей, не раз завидовавших преимуществам этих счастливых любимчиков.
- Примите во внимание, Карл, - говорила Екатерина, - что, кроме вас и меня, пока еще никому не известно о том, что поляки вот-вот приедут, а между тем король Наваррский - да простит меня Бог! - ведет себя так, как будто знает об этом. Несмотря на свое отречение, в которое я никогда не верила, он поддерживает связь с гугенотами. Разве вы не заметили, как часто он куда-то уходит в последнее время? У него появились деньги, которых у него никогда не было; он покупает лошадей, оружие, а в дождливую погоду с утра до вечера упражняется в фехтовании.
- Ах, Боже мой! - с нетерпением сказал Карл IX. - Неужели вы думаете, матушка, что он собирается убить меня или моего брата, герцога Анжуйского? В таком случае ему надо еще поучиться: не далее как вчера я нанес ему на камзол рапирой одиннадцать точек, а он насчитал у меня всего шесть. А мой брат Анжуйский фехтует еще искуснее меня или, по его словам, не хуже меня.
- Послушайте, Карл, не относитесь так легкомысленно к тому, что говорит ваша мать, - настаивала Екатерина. - Польские послы скоро приедут, и вот тогда вы увидите! Как только они появятся в Париже, Генрих сделает все возможное, чтобы привлечь их внимание к себе. Он вкрадчив, он себе на уме, не говоря о том, что его жена, которая, уж не знаю по каким причинам, ему помогает, будет болтать с послами, говорить с ними по-латыни, по-гречески, по-венгерски и, кто ее знает, по-каковски еще! Говорю вам. Карл, - а вы знаете, что я никогда не ошибаюсь, - говорю вам: они что-то затевают.
В эту минуту пробили часы, и Карл IX, перестав слушать Екатерину, прислушался к их бою.
- Проклятие! Семь часов! - воскликнул он. - Час ехать - итого восемь! Час на то, чтобы доехать до места сбора и набросить гончих, - да мы только в девять начнем охоту! Честное слово, матушка, из-за вас я потеряю уйму времени! Отстань, Смельчак!.. Проклятие!.. Отстань же, говорят тебе, разбойник!
Он сильно хлестнул по спине молосского дога; бедное животное, изумленное таким наказанием в ответ на свою ласку, взвизгнуло от боли.
- Карл, выслушайте же меня, ради Бога, - стояла на своем Екатерина, - и не рискуйте своей судьбой и судьбой Франции. От вас только и слышишь: охота, охота, охота!.. Исполните долг короля, тогда и охотьтесь сколько душе угодно!
- Хорошо, хорошо. Матушка! - сказал Карл, бледный от нетерпения. - Объяснимся поскорее: из-за вас во мне все клокочет. Честное слово, бывают дни, когда я вас просто не понимаю!
Он остановился, похлопывая ручкой арапника по сапогу. Екатерина решила, что благоприятный момент настал и что упускать его нельзя.
- Сын мой, у нас есть доказательство, что де Муи вернулся в Париж, - сказала она. - Его видел господин де Морвель, которого вы хорошо знаете. Он мог приехать только к королю Наваррскому! Надеюсь, этого достаточно, чтобы подозревать Генриха больше, чем когда-либо.
- Опять вы нападаете на моего бедного Анрио! Вы хотите, чтобы я приказал убить его, - так, что ли?
- О нет!
- Изгнать его? Но как вы не понимаете, что в изгнании он будет куда опаснее, чем здесь, у нас на глазах, в Лувре, где он не может сделать ничего такого, что не стало бы нам известно в ту же минуту?
- Потому-то я и не хочу, чтобы его отправили в изгнание.
- Тогда чего же вы хотите? Говорите скорее!
- Я хочу, чтобы, пока поляки будут в Париже, он посидел в тюрьме, - например, в Бастилии.
- Ну нет! - воскликнул Карл. - Сегодня мы с ним охотимся на кабана, а он один из лучших моих помощников на охоте. Без него охоты нет! Черт возьми! Вы, матушка, думаете только о том, как вывести меня из терпения!
- Ах, милый сын, да разве я говорю, что сегодня? Послы приедут завтра или послезавтра. Арестуем его после охоты, сегодня вечером.., или ночью...
- Это дело другое! Там увидим! Мы еще поговорим об этом. После охоты - я ничего не имею против. Прощайте! Сюда, Смельчак! Или ты тоже будешь дуться на меня?
- Карл, - сказала Екатерина, останавливая сына за руку и рискуя вызвать этой задержкой новую вспышку гнева, - я думаю, что арест можно отложить до вечера или до ночи, но приказ об аресте лучше подписать сейчас.
- Писать приказ, подписывать, разыскивать печать для королевских грамот, а мы едем на охоту, меня ждут, а я никогда не заставлял себя ждать! Нет, к черту, к черту!
- Но я вас так люблю, что не стану вас задерживать. Я все предусмотрела. Войдите сюда, ко мне - все готово!
Екатерина проворно, словно ей было двадцать лет, отворила дверь в свой кабинет и показала королю чернильницу, перо, грамоту, печать и зажженную свечку.
Король взял грамоту и быстро пробежал ее глазами:
- "Приказ.., арестовать и препроводить в Бастилию брата нашего Генриха Наваррского". - Готово! Прощайте, матушка! - сказал он, подписываясь одним росчерком, и бросился из кабинета с собаками вне себя от радости, что так дешево отделался от матери.
Во дворе все ждали Карла с нетерпением и, зная, как он пунктуален во всем, что касается охоты, удивлялись, что он опаздывает. Зато когда он появился, охотники приветствовали его криками, доезжачие - фанфарами, лошади - ржанием, собаки - лаем.
Весь этот шум и гам так подействовал на Карла, что его бледные щеки покрылись румянцем, сердце забилось, и на мгновение он стал счастливым и юным.
Король наспех поздоровался с этим блестящим обществом, собравшимся во дворе: он кивнул головой герцогу Алансонскому, помахал рукой Маргарите, прошел мимо Генриха, сделав вид, что не заметил его, и вскочил на своего горячего берберского жеребца. Жеребец стал бить под ним задом, но, сделав два-три курбета, почувствовал, с каким седоком имеет дело, и успокоился.
Снова загремели фанфары, и король выехал из Лувра в сопровождении герцога Алансонского, короля Наваррского, Маргариты, герцогини Неверской, г-жи де Сов, Таванна и всей придворной знати.
Само собою разумеется, что в числе охотников были Коконнас и Ла Моль.
Что касается герцога Анжуйского, то он уже три месяца был на осаде Ла-Рошели.
В ожидании короля Генрих подъехал поздороваться с женой, та, отвечая на его приветствие, шепнула ему на ухо:
- Нарочный из Рима был у герцога Алансонского. Коконнас сам ввел его к нему на четверть часа раньше, чем курьера от герцога Неверского ввели к королю.
- Значит, ему все известно? - спросил Генрих.
- Конечно, известно, - ответила Маргарита. - Вы только посмотрите, как блестят его глаза, несмотря на всю его скрытность!
- Я думаю! - прошептал Беарнец. - Ведь сегодня он гонится уже за тремя зайцами: Францией, Польшей и Наваррой, не считая кабана!
Он поклонился жене, вернулся на свое место и подозвал одного из слуг, родом беарнца, предки которого в течение столетия служили его предкам и который обычно был посланцем в любовных дедах Генриха.