- Господин д'Алансон! Зачем вы это сделали?
- Я? - воскликнул герцог.
- Ну да, вы, брат мой, - продолжал Карл. - Разве вы не объявили мне вчера, что вы - король Наваррский? Значит, гугеноты, прочившие вас в короли, явились поблагодарить вас за то, что вы приняли корону, а короля - за то, что он ее отдал. Не так ли, господа?
- Да! Да! - крикнули двадцать голосов. - Да здравствует герцог Алансонский! Да здравствует король Карл!
- Я не король гугенотов, - побледнев от злобы, сказал Франсуа и, бросив косой взгляд на Карла, добавил:
- И твердо надеюсь никогда им не быть.
- Глупости! - сказал Карл. - А вам, Генрих, да будет известно, что я считаю все это весьма странным.
- Государь! - твердо ответил король Наваррский. - Да простит меня Бог, но можно подумать, что меня подвергают допросу.
- А если я вам скажу, что допрашиваю вас, - что вы на это ответите?
- Что я такой же король, как вы, государь! - гордо ответил Генрих. - Что королевский титул дает не корона, а рождение, и что отвечать я буду только моему брату и другу, но никогда не стану отвечать судье.
- Очень хотел бы я знать, однако, чего мне держаться, хоть раз в жизни! - тихо сказал Карл.
- Пусть сюда приведут господина де Муи, - сказал герцог Алансонский, - и вы все узнаете. Господин де Муи, наверное, арестован.
- Есть среди арестованных господин де Муи? - спросил король.
Генрих вздрогнул от волнения и обменялся взглядами с Маргаритой, но это продолжалось одно мгновение.
Никто не отзывался.
- Господина де Муи нет среди арестованных, - объявил де Нансе. - Кое-кому из моих людей показалось, что они его видели, но они в этом не уверены.
Герцог Алансонский пробормотал какое-то богохульство.
- Ах, государь, да вот двое дворян герцога Алансонского, - вмешалась Маргарита, показывая королю Ла Моля н Коконнаса, которые слышали весь этот разговор и на сообразительность которых она считала возможным рассчитывать. - Допросите их - они вам ответят.
Герцог почувствовал нанесенный ему удар.
- Я сам приказал задержать их именно для того, чтобы доказать, что они у меня не служат, - возразил он.
Король взглянул на двух друзей и вздрогнул, увидав Ла Моля.
- Ага, опять этот провансалец! - сказал он. Коконнас грациозно поклонился.
- Что вы делали, когда вас арестовали? - спросил король.
- Государь! Мы беседовали на темы военные и любовные.
- Верхом? Вооруженные до зубов? Готовясь бежать?
- Отнюдь нет, государь; вы плохо осведомлены. Мы лежали в тени, под буком... Sub tegmine fagi.
- Ах, вы лежали в тени под буком?
- И даже могли бы убежать, если бы думали, что чем-то навлекли на себя гаев вашего величества. Послушай те, господа, - обратился Коконнас к легким конникам, - полагаюсь на ваше солдатское слово: как вы думаете, могли бы мы удрать от вас, если бы захотели?
- Эти господа и шагу не сделали, чтобы убежать, - ответил лейтенант.
- Потому что их лошади стояли далеко, - вмешайся герцог Алансонский.
- Покорнейше прошу извинить меня, ваше высочество, - ответил Коконнас, - но Я уже сидел на лошади, а мой друг, граф Лерак де Ла Моль, держал свою под уздцы.
- Это правда, господа? - спросил король.
- Правда, государь, - ответил лейтенант, - господин Коконнас даже соскочил с лошади при виде нас.
Коконнас криво улыбнулся, что означало: "Вот видите, государь!".
- Ну, а эти две запасные лошади, два мула, сундуки, которыми они были нагружены? - спросил Франсуа.
- Да разве мы конюхи? Велите отыскать конюха, который стерег их, и спросите его!
- Его там не было! - сказал взбешенный герцог.
- Значит, он испугался и удрал, - отозвался Коконнас. - Нельзя требовать от мужика такого же хладнокровия, как от дворянина!
- Все время одни и те же увертки, - скрежеща зубами, рявкнул герцог Алансонский. - К счастью, государь, я предупредил вас, что эти господа уже несколько дней у меня не служат.
- Как, ваше высочество! Я имею несчастье больше не служить у вас? - воскликнул Коконнас.
- Э, черт возьми! Кому это знать, как не вам, сударь? Ведь вы сами подали в отставку в довольно наглом письме, которое я, слава Богу, сохранил и которое, к счастью, при мне.
- Ах! - воскликнул Коконнас. - Я думал, что вы, ваше высочество, простите мне письмо, написанное по первому побуждению, под горячую руку. Это было, когда я узнал, что вы, ваше высочество, собирались задушить моего друга Ла Моля в одном из луврских коридоров.
- Что вы говорите? - перебил его король.
- Я тогда думал, что ваше высочество были одни, - с невинным видом продолжал Коконнас. - Но потом я узнал, что трое других...
- Молчать! - крикнул Карл. - Теперь я осведомлен достаточно хорошо! Генрих, - обратился он к королю Наваррскому, - даете слово не бежать?
- Даю, ваше величество.
- Возвращайтесь в Париж вместе с господином де Нансе и оставайтесь под арестом у себя в комнате. А вы, господа, - продолжал он, обращаясь к двум дворянам, - отдайте ваши шпаги.
Ла Моль взглянул на Маргариту. Она улыбнулась. Ла Моль сейчас же отдал шпагу ближайшему из командиров.
Коконнас последовал его примеру.
- А господин де Муи отыскался? - спросил король.
- Нет, государь, - ответил де Нансе, - или его не было в лесу, или он бежал.
- Еще чего не хватало! - сказал король. - Едем домой! Мне холодно, я ослеп!
- Государь! Это, верно, от раздражения, - заметил Франсуа.
- Да, возможно. У меня какое-то мерцание в глазах. Где арестованные? Я ничего не вижу. Разве сейчас ночь? О, Господи, сжалься надо мной! Я горю! Помогите! Помогите!
Несчастный король выпустил поводья, вытянул руки и опрокинулся навзничь; при этом втором приступе испуганные придворные подхватили его на руки.
Франсуа стоял в стороне и вытирал со лба пот; он один знал причину мучительного недуга своего брата.
Король Наваррский, стоявший с другой стороны, уже под стражей де Нансе, с возрастающим удивлением смотрел на эту сцену.
- Эх, - прошептал он; в нем говорил уму непостижимый инстинкт, который временами превращал его в, так сказать, ясновидящего. - Пожалуй, для меня было бы лучше, если бы меня схватили, когда я бежал!
Он взглянул на Маргариту, которая своими большими, широко раскрытыми от изумления глазами смотрела то на него, то на короля, то на короля, то на него.
Король потерял сознание. Подали носилки и положили его на них. Его накрыли плащом, который один из всадников снял со своих плеч, и вся процессия медленно направилась по дороге в Париж, который утром видел отъезд веселых заговорщиков и радостного короля, а теперь видел возвращение умирающего короля в окружении арестованных мятежников.
Маргарита, несмотря ни на что не утратившая способности владеть собой морально и физически, в последний раз обменялась многозначительным взглядом со своим мужем, а затем проехала так близко от Ла Моля, что он мог слышать два греческих слова, которые она обронила:
- Me deide. Это означает:
- Ничего не бойся.
- Что она тебе сказала? - спросил Коконнас.
- Она сказала, что бояться нечего, - ответил Ла Моль.
- Тем хуже, - тихо сказал пьемонтец, - тем хуже! Это значит, что добра нам ждать нечего. Каждый раз, как мне говорили в виде ободрения эту фразу, я в ту же секунду получал или пулю, или удар шпаги, а то и цветочный горшок на голову. По-еврейски, по-гречески, по-латыни, по-французски "Ничего не бойся" всегда означало для меня: "Берегись!".
- По коням, господа! - сказал лейтенант легких конников.
- Не сочтите за нескромность, сударь: куда вы нас ведете? - спросил Коконнас.
- Думаю, что в Венсенн, - ответил лейтенант.
- Я предпочел бы отправиться в другое место, - сказал Коконнас, - но ведь не всегда идешь туда, куда хочешь. По дороге король очнулся и почувствовал себя лучше. В Нантере он даже захотел сесть верхом, но его отговорили.
- Пошлите за мэтром Амбруазом Паре, - сказал Карл, приехав в Лувр.
Он сошел с носилок, поднялся по лестнице, опираясь на руку Таванна, и, добравшись до своих покоев, приказал никого к себе не пускать.
Все заметили, что король Карл был очень сосредоточен. Дорогой он пребывал в глубокой задумчивости, ни с кем не разговаривал и не интересовался больше ни заговором, ни заговорщиками. Было очевидно, что все его мысли занимает болезнь.
Болезнь была внезапная, острая и странная, с теми же симптомами, какие обнаружились и у его брата - Франциска II незадолго до его смерти.
Вот почему приказ короля - не пускать к нему никого, кроме мэтра Паре, - никого не удивил. Мизантропия, как известно, составляла основу характера государя.
Карл вошел к себе в опочивальню, сел в кресло, напоминавшее шезлонг, положил голову на подушки и, рассудив, что Амбруаза Паре могут не застать дома и он приедет не скоро, решил не тратить попусту время ожидания.
Он хлопнул в ладоши; сейчас же вошел один из стражников.
- Скажите королю Наваррскому, что я хочу поговорить с ним, - приказал Карл.
Стражник поклонился и отправился исполнять приказание.
Король откинул голову: от страшной тяжести в мозгу он едва мог связно говорить, какой-то кровавый туман застилал глаза, во рту все пересохло, он выпил целый графин воды, но так и не утолил жажды.
Он все еще пребывал в этом сонливом состоянии, когда дверь отворилась и вошел Генрих; следовавший за ним де Нансе остановился в передней.
Король Наваррский услыхал, что дверь за ним закрылась.
Тогда он сделал несколько шагов вперед.
- Государь! Вы звали меня? Я пришел, - сказал он. Король вздрогнул при звуке этого голоса и бессознательно хотел протянуть руку.
- Государь! - стоя по-прежнему с опущенными руками, сказал Генрих. - Вы, ваше величество, забыли, что я больше не брат ваш, а узник.
- Ах да, верно, - ответил Карл, - спасибо, что напомнили. Но я не забыл кое-что другое: как-то раз, когда мы с вами были наедине, вы обещали мне отвечать чистосердечно.
- Я готов сдержать обещание. Спрашивайте, государь. Король налил на ладонь холодной воды и приложил руку ко лбу.
- Что истинного в обвинении герцога Алансонского? Ну, отвечайте, Генрих!