Генрих пошел дальше, не сказав ни слова, но и не упустив ни одной подробности этого гнусного устройства, запечатлевшего, так сказать, на этих стенах повесть о страданиях.
Внимательно глядя вокруг, Генрих не посмотрел под ноги и споткнулся.
- А это что такое? - спросил он, указывая на какой-то желоб, выдолбленный в сырых каменных плитах, заменявших пол.
- Это сток, государь.
- Разве здесь идет дождь?
- Да, государь, кровавый.
- Ага! Прекрасно, - сказал Генрих. - Мы еще не скоро дойдем до моей камеры?
- Вы уже пришли, ваше величество, - произнесла какая-то тень, вырисовывавшаяся во мраке, но становившаяся по мере того, как к ней приближались, все более зримой и ощутимой.
Генриху этот голос показался знакомым, а сделав несколько шагов, он узнал и лицо.
- Ба! Да это вы, Болье! - сказал он. - За каким чертом вы сюда явились?
- Государь! Я только что получил должность коменданта Венсеннской крепости.
- Что ж, дорогой друг, ваш дебют делает вам честь: вы заполучили узника-короля - это отнюдь не плохо.
- Простите, государь, - возразил Болье, - но до вас я уже принял двух дворян.
- Каких? Ах, простите, быть может, я нескромен? В таком случае будем считать, что я ничего не сказал.
- Ваше величество! У меня нет предписания соблюдать тайну. Это господин де Ла Моль и господин де Коконнас.
- Ах, верно! Я видел, что они арестованы. Как эти несчастные дворяне переносят свое несчастье?
- Совсем по-разному: один весел, другой печален; один распевает, другой вздыхает.
- Кто же из них вздыхает?
- Господин де Ла Моль, государь.
- Честное слово, мне понятнее тот, кто вздыхает, чем тот, который распевает. Судя по тому, что я видел, тюрьма - место отнюдь не веселое. А на каком этаже их поместили?
- На самом верхнем - на пятом.
Генрих вздохнул. Ему самому хотелось попасть туда.
- Что ж, господин де Болье, будьте любезны показать мне мою камеру. Я очень устал сегодня днем и потому так тороплюсь попасть в нее.
- Пожалуйте, ваше величество, - сказал Болье, указывая на распахнутую дверь.
- Номер второй, - прочел Генрих. - А почему не первый ?
- Он уже предназначен, ваше величество.
- Ага! Как видно, вы ждете узника познатнее меня!
- Я не сказал, ваше величество, что этот номер предназначен для узника.
- А для кого же?
- Пусть ваше величество не настаивает, а то я вынужден буду промолчать и тем самым не оказать вам должного повиновения.
- Ну, это Другое дело, - сказал Генрих и задумался глубже, чем прежде: номер первый явно заинтересовал его.
Впрочем, комендант не изменил своей первоначальной вежливости. С бесконечными ораторскими изворотами он поместил Генриха в его камеру, принес тысячу извинений за возможные неудобства, поставил у двери двух солдат и вышел.
- Теперь, пойдем к другим, - сказал комендант тюремщику.
Тюремщик пошел первым. Они двинулись в обратный путь, прошли допросную палату, коридор и очутились опять у лестницы; следуя за своим проводником, де Болье поднялся на три этажа.
Поднявшись тремя этажами выше, тюремщик открыл одну за другой три двери, каждая из которых была украшена двумя замками и тремя огромными засовами.
Когда он начал отпирать третью дверь, из-за нее послышался веселый голос.
- Эй! Черт побери! - крикнул голос. - Отпирайте скорее хотя бы для того, чтобы проветрить! Ваша печка до того нагрелась, что здесь того и гляди задохнешься!
Коконнас, которого читатель, несомненно, уже узнал по его любимому ругательству, одним прыжком перемахнул пространство от своего места до двери.
- Одну минутку, почтеннейший дворянин, - сказал тюремщик, - я пришел не для того, чтобы вас вывести, я пришел для того, чтобы войти к вам, а за мной идет господин комендант.
- Господин комендант? Зачем? - спросил Коконнас.
- Навестить вас.
- Господин комендант делает мне много чести. Милости просим! - ответил Коконнас.
Де Болье в самом деле вошел в камеру и сразу смахнул сердечную улыбку Коконнаса ледяной учтивостью, присущей комендантам крепостей, тюремщикам и палачам.
- У вас есть деньги, сударь? - обратился он к узнику.
- У меня? Ни одного экю, - ответил Коконнас.
- Драгоценности?
- Одно кольцо.
- Разрешите вас обыскать?
- Черт побери! - покраснев от гнева, воскликнул Коконнас. - Ваше счастье, что и я, и вы в тюрьме!
- Все нужно претерпеть ради службы королю.
- Так, значит, - возразил пьемонтец, - те почтенные люди, которые грабят на Новом мосту, служат королю так же, как и вы? Черт побери! До сих пор я был очень несправедлив, сударь, считая их ворами!
- Всего наилучшего, сударь, - сказал Болье. - Тюремщик! Заприте господина де Коконнаса.
Комендант ушел, забрав у Коконнаса перстень с великолепным изумрудом, который подарила ему герцогиня Неверская на память о своих зеленых глазах.
- К другому, - выйдя из камеры, сказал комендант.
Они миновали одну пустую камеру и снова привели в действие три двери, шесть замков и девять засовов, Когда последняя дверь отворилась, первое, что услышали посетители, был вздох.
Эта камера была мрачнее той, из которой только что вышел де Болье. Четыре длинные узкие бойницы с решеткой прорезывали стену, все уменьшаясь, и слабо освещали это печальное обиталище. В довершение всего железные прутья перекрещивались достаточно искусно, чтобы глаз натыкался на тусклые линии решетки, и мешали узнику хотя бы сквозь бойницы видеть небо.
Стрельчатые нервюры, выходившие из каждого угла камеры, постепенно соединялись в центре потолка и образовывали розетку.
Ла Моль сидел в углу и даже не шевельнулся, как будто ничего не слышал.
- Добрый вечер, господин де Ла Моль! - сказал Болье.
Молодой человек медленно поднял голову, - Добрый вечер, сударь! - отозвался он.
- Сударь! Я пришел обыскать вас, - продолжал комендант.
- Не нужно, - ответил Ла Моль. - Я вам отдам все, что у меня есть.
- А что у вас есть?
- Около трехсот экю, вот эти драгоценности и кольца.
- Давайте, сударь, - сказал комендант.
- Вот они.
Ла Моль вывернул карманы, снял кольца и вырвал из шляпы пряжку.
- Больше ничего нет?
- Ничего, насколько мне известно.
- А это что висит у вас на шее на шелковом шнурке? - спросил комендант.
- Это не драгоценность, сударь, это образок.
- Дайте.
- Как? Вы требуете?..
- Мне приказано не оставлять вам ничего, кроме одежды, а образок не одежда.
Ла Моль сделал гневное движение, которое, по контрасту с отличавшим его скорбным и величественным спокойствием, показалось страшным даже этим людям, привыкшим к бурным проявлениям чувств.
Но он тотчас взял себя в руки.
- Хорошо, сударь, - сказал он, - сейчас вы увидите то, что просите.
Повернувшись, словно желая подойти ближе к свету, он вытащил мнимый образок, представлявший собой не что иное, как медальон, в который был вставлен чей-то портрет, вынул портрет из медальона и поднес его к губам. Несколько раз поцеловав его, он сделал вид, что уронил его на пол, и, изо всех сил ударив по нему каблуком, разбил на тысячу кусочков.
- Сударь!.. - воскликнул комендант.
Он наклонился и посмотрел, не может ли он спасти что-либо от вдребезги разбитого неизвестного предмета, который намеревался утаить от него Ла Моль, но миниатюра в буквальном смысле слова превратилась в пыль.
- Король хотел получить эту драгоценность, - сказал Ла Моль, - но у него нет никаких прав на портрет, который был в нее вставлен. Вот вам медальон, можете его взять.
- Сударь! Я буду жаловаться королю, - объявил Болье.
Ни слова не сказав узнику на прощание, он вышел в бешенстве и предоставил запирать двери тюремщику.
Тюремщик сделал несколько шагов к выходу, но, увидев, что Болье уже спустился по лестнице на несколько ступенек, вернулся и сказал Ла Молю:
- Честное слово, сударь, я хорошо сделал, что предложил вам сразу же вручить мне сто экю за то, чтобы я дал вам поговорить с вашим товарищем, а если бы вы мне их не дали, комендант забрал бы их вместе с этими тремястами, и уж тогда совесть не позволила бы мне что-нибудь для вас сделать. Но вы заплатили мне вперед, а я обещал вам, что вы увидитесь с вашим приятелем... Идемте... Честный человек держит слово... Только, если можно, не столько ради себя, сколько ради меня, не говорите о политике.
Ла Моль вышел из камеры и очутился лицом к лицу с Коконнасом, ходившим взад и вперед широкими шагами по середине своей камеры.
Они бросились друг к Другу в объятия.
Тюремщик сделал вид, что утирает набежавшую слезу, и вышел сторожить, чтобы кто-нибудь не застал узников вместе, или, вернее, чтобы не застали на месте преступления его самого.
- А-а! Вот и ты! - сказал Коконнас. - Этот мерзкий комендант заходил к тебе?
- Как и к тебе, я думаю.
- И отобрал у тебя все?
- Как и у тебя.
- Ну, у меня-то было немного - перстень Анриетты, вот и все.
- А наличные деньги?
- Все, что у меня было, я отдал этому доброму малому - нашему тюремщику, чтобы он устроил нам свидание.
- Ах, вот как! - сказал Ла Моль. - Сдается мне, что он брал обеими руками.
- Стало быть, ты тоже ему заплатил?
- Я дал ему сто экю.
- Как хорошо, что наш тюремщик негодяй!
- Еще бы! За деньги с ним можно будет делать все что угодно, а надо надеяться, в деньгах у нас недостатка не будет.
- Теперь скажи: ты понимаешь, что с нами произошло?
- Прекрасно понимаю... Нас предали.
- И предал этот гнусный герцог Алансонский. Я был прав, когда хотел свернуть ему шею.
- Так ты полагаешь, что дело наше серьезное?
- Боюсь, что да.
- Так что можно опасаться.., пытки?
- Не скрою от тебя, что я уже думал об этом.