В городе Салехарде Ямало-Ненецкого округа спецпереселенцы-калмыки достигли хороших показателей в работе. Среди них имеется 55 человек стахановцев и 47 ударников. Калмычка Дорджиева Байха нормы выработки выполняет на 234%...
Но наряду с хорошими показателями в работе часть спецпереселенцев-калмыков к труду относится неудовлетворительно, нормы выработки не выполняет – заработок последних очень низок. Основными причинами этого служат необеспеченность спецпереселенцев одеждой и обувью, а также тяжелые материальные условия. Фактов массового уклонения спецпереселенцев-калмыков от работы нет[241].
Когда их привезли в Тюменскую область, прабабушка нанялась на работу к одной сибирячке ухаживать и доить коров. Часть молока она брала себе и варила калмыцкий чай. После некоторого времени сибирячка признала, что ее коровы никогда не были такими ухоженными, они почти блестели. И сибирячка за это подарила прабабушке одну корову[242].
Работать пришлось повсюду: и в полеводстве, и в животноводстве. По молодости интересно было работать телятницей, ухаживать за молоденькими телятами, выпаивать их. Грязнее и труднее всего было на свинарнике. Ответственнее всего чувствовала я себя, когда назначили дояркой. Здесь нужно было дать высокий удой, добиться хорошей жирности молока. А для этого старалась выдоить все до последней капли молоко у каждой буренки. Кроме того, и санитарные нормы требовалось соблюдать[243].
Маму определили на работу в свинарник и, если не хватало доярок, то ее направляли временно на ферму, где содержали дойных коров. Ей было тогда лет сорок, она не боялась никакой тяжелой работы. Одетая в фуфайку, ватные брюки и резиновые сапоги, убирала навоз в скотных дворах, вывозила их в хранилища и в поле. Относились к ней ровно, ценили за трудолюбие, и потому она быстро нашла общий язык с работниками ферм – русскими и немецкими женщинами. Они ее жалели и по возможности помогали. Колхозницы из общего удоя себе забирали в бидоны немного молока, иногда сметану, ей нельзя было нести в открытую свой бидон. Если ее поймают, то тюрьма ей обеспечена. Так, женщины – русские и немки – брали ее бидон, относили ближе к дому, а там дети уже ждали эту передачу и, таясь от чужих глаз, быстро заносили в дом. Потом ее совсем перевели в дойный гурт. Это уже было спасением для нас. Но одной работать на всю семью было очень трудно, и в следующую весну бабушка определила Гордея пастухом частного скота. Хозяева рассчитывались кто деньгами, кто картошкой или молочными продуктами. Брат очень старался быть хорошим пастухом, и, слава Богу, за все время его работы не было потерь или падежа скота, нападения волка. Гордей вовремя пригонял стадо в село, и его старание ценилось населением[244].
В отношении к труду, часто принудительному, калмыки отличались от чеченцев и ингушей, у которых была иная стратегия и этика сопротивления – в виде отказа выходить на работу или, по крайней мере, работать не так, как требовали власти. Так, в небольших городах Джексы и Есиль до четверти чеченских мужчин трудоспособного возраста нигде не работали[245]. Калмыки в Сибири старались прилежным трудом доказывать свою лояльность государству. В своих воспоминаниях они всегда упоминают о местах, занятых в соцсоревнованиях, о почетных грамотах и знаках отличия за примерный труд.
Многие люди, на вопрос, как проводили досуг, отвечали, что свободного времени у них не было. Только тяжелый труд позволял сводить концы с концами. Как пелось в народной песне:
Черногорск гидг балһснасн В городе под названием Черногорcк
Чолуна көдлмшт одувдн Мы ходили на каменные работы...
Чолуна көдлмшт одувчн Пока мы ходили на каменные работы,
Чидл-насан өгүвидн[246]. Годы и силы ушли.
Я работала с четырех утра до поздней ночи: рубила лес, с утра собирала ягоды в лесу и до работы старалась продать, а после работы и в воскресенье косила траву, копала огороды для других людей, делала все то, что давало хоть какой-нибудь доход. К 18 годам мне удалось приобрести небольшой домик и корову благодаря тяжелому почти 20-часовому рабочему дню. В свободное время я постоянно работала[247].
Я одна работала в нашей семье, так как мама болела, а все остальные были или очень маленькие или очень старые. Я работала и на лесозаготовке, и телятницей, и дояркой, и пасла коров. От тяжелого труда валилась с ног, так что однажды я не заметила, как умерла моя бабушка, спавшая рядом со мной[248].
Через некоторое время мы переехали в колхоз «Доброволец», где мама стала работать на лисьей ферме. Я с местными ребятами работала в поле: возили зерно из-под комбайна. Мне было тогда 11. Во время сенокоса подвозили копны к стогам, чем помогали не только колхозу, но и себе, зарабатывали на пропитание. В колхозе ведь в те годы жилось очень скудно. По этой же причине, уже поздно ночью, мама подрабатывала. Она, будучи искусной мастерицей, пряла, вязала различные вещи на заказ, я готовила для нее шерсть: чистила, стирала, сушила. Бывало, что работала на небольшом огороде, где выращивали морковь, картофель. Зарабатывали вместе с соседским мальчиком – калмыком Колей молоко, творог или сметану, наполняя людям бочки, бадьи водой[249].
Мы, дети, осенью собирали колоски после уборки урожая, весной – мерзлую картошку, оставшуюся на полях, т.к. осенью после уборки картофеля поля сразу же покрывались снегом. Взрослые в колхозе зарабатывали трудодни, на которые давали немного зерна и овощей. Домашними животными обзавелись лет через семь-восемь, а некоторые и десять лет жили без молока и других животных продуктов. Мясо, конечно, мы вообще редко ели. Самая лучшая пища для нас всегда была картошка, иногда стакан молока и хлеб.
Большинство калмыков в свободное время читали, если находили книги или журналы на русском языке, изредка ходили в кино, еще немое тогда привозили, ходили в гости друг к другу. Женщины постоянно что-то шили, латали, вязали, штопали. А мужчин – калмыков вообще мало помню, говорили, что их с армии вообще всех согнали в концлагеря на Урале, там многие умерли от болезней и непосильного труда[250].
В семье работали отец ночью, а мать днем, потому что валенки были одни на всю семью. В 1944 г. нам выдали четыре метра мешковины и телочку. Мать сшила платье, но чулок не было, и она обматывала себя старьем[251].
Похоронив отца с болью в сердце, бабушка полностью отдалась работе. В свободное время она стала шить на заказ. Шила платья, рубашки, штаны, тулупы для мужчин, вязала платки, кружевные оборки для покрывала на кровать, носки и так далее. За ее работу русские женщины приносили еду. У нее было все, что нужно человеку, чтобы выжить в этом суровом климате[252].
Бабушка попала в рыболовецкую бригаду. В первый же день ей дали кирку и велели рубить лед. Она не знала для чего это, но, тем не менее, рубила лед усердно. Потом пришли еще две женщины, уже русские. Они с опаской подошли к ней, увидели, что она нормальный человек, объяснили, что надо делать и как. Так они проработали целый день. Стоя в холодной воде, сачком выбирали ледяное крошево, рубили лунки для подводного лова рыбы. Рыбы было много, работать приходилось от зари и дотемна, получая за это 800 граммов хлеба. Их надо было еще разделить на двух сестер, которые не работали, и на мать, которая болела. Так она работала до весны. Весной бабушку посадили на весла лодки, которая раскидывала сети недалеко от берега. Было очень тяжело вытаскивать из воды мокрые сети, полные рыбы. Затем эту рыбу отвозили на приемный пункт, распределяли по видам, взвешивали и сдавали. В зависимости от выполнения плана им оплачивали наряд продуктами. Так она проработала два года. Затем ее перевели работать на молочно-товарную ферму. Но уже болели руки, ноги, поясница – она заболела ревматизмом[253].
Нас отправили в Уватский район, который гораздо севернее Тюмени. Для нас, бедствующим, это оказалось спасением. Я стал работать на рыбоучастке Максимовского рабозавода, добыча была хорошая, поэтому и нам доставалось рыбы вдоволь. Здесь же оказались настоящие знатоки рыбного дела, калмыки-приволжцы. Они меня научили не только секретам промысла, умению правильно ориентироваться на реке при любых сложных погодных условиях. Даже тому, как можно «выдоить» часть черной икры из осетровой рыбы, не повредив саму особь. Дела складывались удачно, и меня назначили бригадиром неводного лова. В бригаде одиннадцать человек, работали дружно. Мать стала поварничать. Так что к новым условиям на чужбине понемногу приспособились. Кроме того, нас, работающих на гослове, обеспечивали неплохо и продуктами, и промтоварами. А у меня дела на работе складывались хорошо. План лова всегда перевыполняли, поэтому бригада была на виду. И меня отмечали в числе лучших бригадиров. А потом предложили пройти подготовку на шкипера, я согласился. После курсов принял плашкоут с изометрической установкой и стал с Уватского завода возить в Тобольск свежезамороженную рыбу. Обратным рейсом везли продовольствие, промышленные и хозяйственные товары. Так что работы хватало, да и ответственность была большая. Иртыш – река многоводная, при плохой погоде условия для судоходства усложняются, и всегда надо быть начеку. Навигационный период на ней очень оживленный. И крупные, и малые суда идут круглые сутки в оба конца. Но и тут я в грязь лицом не ударил. Команда моя снова ходила в первых рядах[254].