Ответы на многие основные вопросы в указанных изданиях получить можно. И все же основательные научные труды до сих пор так и не появились. Что же было сделано? Опубликована «Книга памяти ссылки калмыцкого народа» в нескольких томах, в них – неполный список погибших в Сибири, а также ряд архивных материалов о выселении, воспоминания узников Широклага. Вышли сборники воспоминаний «Поезд Памяти»[392], «Боль памяти»[393], «Мы – из высланных навечно»[394].
Драматическая презентация прошлого особенно удается талантливым режиссерам, актерам, композиторам и писателям. Я сама на каждом спектакле «Араш» в Калмыцком театре юного зрителя, – а я видела эту драму трижды, – рыдала, не в силах сдержаться. Волнующими с детства были для меня страницы повести «Три рисунка» А.Балакаева. Моя подруга не может без слез слушать «Балладу о выселении калмыцкого народа» в исполнении группы «Калмыкия»: «Каждый раз плачу», – признается она. Пытаясь анализировать свои чувства, вызванные этими произведениями настоящего искусства, а не попытками эксплуатировать модную тему, которых тоже было немало, я не услышала в себе желания мести или поиска виновных, скорее – чувства, близкие к катарсису.
Особенно активны были газеты, которые уделяли целые полосы письмам читателей о годах депортации, в то время как литературно-художественный и общественно-политический журнал «Теегин герл» - «Свет в степи» предоставлял свои страницы для мемуаров профессионалам пера.
В конце 80-х появилось большое количество произведений, полностью посвященных депортационной тематике. В наши дни многие российские литературоведы полагают, что эта тема спекулятивна, время ее прошло, и это направление литературные критики из центра иронично назвали «поздний реабилитанс»[395], полагая, что авторы, сами относящиеся к реабилитированным народам, попросту эксплуатируют эту тему. Тем не менее, в современной калмыцкой литературе редкий автор не затронул проблемы депортации. Характерны сами названия произведений – «Проклятые дни», «Горький путь», «Таможенка – двери ада», «Тринадцать дней, тринадцать лет», «День, обращенный в ночь», «Клейменные годы», в которых содержится оценка описываемых событий.
В последнее десятилетие прошло несколько крупных мероприятий – научные конференции об истории репрессированных народов, фестиваль «Репрессированные, но не сломленные», на которые приглашались представители соседних, также «наказанных» народов. Но доклады на этих конференциях, по мнению специалистов внесли не много существенного в изучение истории депортаций, поскольку они слабо аргументированы и документированы, зато эмоциональны[396], так же как и многие последующие публикации, не поднимаются до теоретических обобщений. Как правило, они рассматривают конкретный сюжет, взятый из истории одного народа, который подается как наиболее трагический.
Компаративные исследования, посвященные насильственному выселению народов, появившиеся в конце 1990-х, не охватывают калмыцкий материал, ограничиваясь северо-кавказскими народами. Исключением стало исследование П.Поляна, где дается классификация принудительных миграций в СССР, состоящая из восьми разделов. Раздел «принудительные миграции по этническому признаку» делится на подразделы: депортации в порядке «политической подготовки театра военных действий», «зачистки границ» (тотальные и частичные) и тотальные депортации «наказанных народов» (превентивные и депортации «возмездия»)[397]. Автор определил депортацию как один из видов репрессий, разновидность принудительных миграций, которые имеют три особенности. Первая – административный характер, то есть никакой суд решения о депортации не принимал, принимал решение тот или иной исполнительный орган, как правило, это был Президиум Верховного Совета, или же в годы войны - Государственный Комитет обороны. Вторая – их контингентность, "списочность", то есть никого не интересовала персональная ответственность какого-то лица за то, что вменено этому контингенту в вину. Третья – массовость и перемещение, как правило, на большие расстояния[398].
Оценки специалистов в области исторического знания, в основном историков депортаций, на мой взгляд, еще не сложилось. Характеристики, встречающиеся в литературе, содержат знакомые формулировки из курса истории КПСС, слегка откорректированные в соответствии со временем. Депортации на этнической основе преподносятся как грубое нарушение национальной политики и демократических принципов. Как писал авторитетный историк депортаций в СССР Н.Ф.Бугай, в 20–30-е гг. народы СССР строили социалистическое общество, и по утвердившейся концепции Сталина сопротивление классовых врагов по мере продвижения к социально справедливому обществу должно было возрастать. Ради построения социалистического общества были принесены многочисленные жертвы. Ими стали вначале представители классово чуждых слоев, так называемые «бывшие»: помещики, капиталисты, дворяне, служители культа, интеллигенция, кулаки, буржуазные националисты, а также сами коммунисты, принадлежавшие в прошлом к разным партийным течениям. Со временем в «измене Родине» стали обвинять целые народы, а с карты Советского Союза стали исчезать отдельные национальные образования – районы, области, республики[399]. Указанные работы писались в самом начале 90-х гг., их авторы не были свободны от советской идеологической парадигмы, хотя и разоблачали ее.
Позже появились новые исследования принудительных миграций в СССР, включенные в более широкий исторический контекст. Географ и историк П.Полян, – возможно, благодаря редкому сочетанию двух специальностей, – смог подойти к проблеме депортаций с географическим и историческим размахом и показал, что «спецпереселенцы» не были порождением сталинизма. Известные со времен Ветхого Завета, все принудительные миграции за всю историю человечества исходили из набора одних и тех же политических и прагматических мотивов. И хотя чаще приоритетными бывают политические факторы, роль экономического фактора тоже огромна, например, исследователь обратил внимание, что лесоповал, на котором были заняты в основном репрессированные, был одной из немногих приносящих валюту сфер социалистического хозяйства. Этот же автор увидел связь между «вспышками принудительных миграций» и мировыми войнами[400]. Выселение калмыков определяется как тотальная депортация возмездия за совершенные и несовершенные в годы войны преступления против советского государства и помещено в один ряд с депортацией пяти народов Северного Кавказа и Крыма: карачаевцев, чеченцев, ингушей, балкарцев и крымских татар[401].
3.2. Устный и письменный тексты
Депортационный период был белым пятном не только в официальной науке, но и табуированной темой для устных преданий. Сам термин «депортация» появился в общественной лексике только в самом конце 80-х гг. Ранее этот период называли «выселение», «ссылка» или упоминали иносказательно: «до Сибири» и «после Сибири», «во время выселения» и по-калмыцки: «до перекочевки» и «после перекочевки».
Трудно поверить, но и лет 15 назад на официальных мероприятиях, в СМИ нельзя было даже упоминать об имевшей место тринадцатилетней ссылке, массовых репрессиях по национальному признаку. Идеологическая установка была настолько надежной и прочной, что мы выросли практически в полном неведении о том, как это было с народом, что довелось пережить нашим бабушкам и дедушкам, родителям, дядям и тетям. Потому что даже в семьях комментарии по поводу сибирского периода сводились, в основном, к описанию бытовых сцен: сбор кедровых шишек, деревянные тротуары, лыжные походы по тайге…[402]
Однако «история как дисциплина с собственной традицией записи оказывается неспособной на сохранение прошлого, поскольку сама пишется как произведение. Эту неспособность компенсирует память, удерживая в себе то, что отвергает история»[403]. Более того, память противостоит истории, она не входит в компетенцию истории как дисциплины и даже противоречит постулатам этой дисциплины[404].
Усвоение такого специфического события, как депортация, началось с народных песен. Сибирской ссылке посвящено немало народных песен, авторы многих из которых неизвестны. Все песни о депортации исполняются на калмыцком языке, независимо от того, «самодеятельный» их автор или профессиональный. Читая тексты этих песен, видишь, что остаются непереведенными русские слова, отражающие жестокие реалии в официальном репрессивном дискурсе. Например, в песне «Чирлдəд һарсн вагонмуд» («Волоком тянущиеся вагоны») говорится:
Декабрь сарин 28-д 28-го, месяца декабря,
Дивəр дəврљ йовувидн, Через Дивное мы тронулись в путь,
Дивəр дəврљ йовувичн, Пусть мы и трогаемся через Дивное в путь,
Деерк бурхн өршəтхə[405]. Да охраняют нас свыше божества.
Здесь упоминается дата 28 декабря. Декабрю по калмыцкому лунному календарю приблизительно соответствует месяц Барса, но поскольку зловещий указ был датирован 28 декабря, именно эта дата памятна в народе, и в текстах калмыцких песен сохранено число «по-русски», к тому же есть некоторая разница в датах между лунным и григорианским календарем. Таким образом, историческое событие зафиксировано на языке обвинения и наказания, но с внутренним отстранением от него. Кроме «декабря» в песнях остаются непереведенными с «языка репрессий» такие слова, как «вагон», «товарняк-вагон», «указ», «Советы», «область» и др. Все эмоции – боль, обида, горечь, тревога, скорбь, а также слова молитв и другие черты приватной сферы, – в песнях переданы на калмыцком языке. Официальные политические термины приводятся в калмыцком тексте по-русски, но не столько из-за трудностей перевода, сколько по неприятию и нежеланию допускать термины отчуждения в родную речь.