Такая же судьба постигла тогда молодого поэта Давида Кугультинова, который в беседе с земляками выразил мнение, что «с калмыками так поступили потому, что... [они] малочисленная национальность, которую можно свободно разбросать... Здесь предательство и плохая работа руководства не сыграли столько роли, сколько фактор малочисленности населения и принадлежности к национальным меньшинствам». Все же в те годы идеологические шоры мешали осудить «решения партии и правительства»: в том же разговоре Д.Кугультинову отвечал собеседник: «В отношении калмыков я прямо говорю: что чего заслужили, то и получили, а единство народов крепнет и будет крепнуть, несмотря на то, что “ударили” по калмыкам»[466].
Калмыки были свидетелями депортации шести тысяч российских немцев из Калмыкии в 1941 г.[467] Спустя два года расселенные в самых разных местах страны калмыки оказывались рядом с представителями других репрессированных народов – немцами, чеченцами, латышами, корейцами, однако полагали, что те были выселены заслуженно, в отличие от невиновных (или почти невиновных) калмыков. Это видно из писем калмыцкой интеллигенции «лично Сталину», например: «Народы СССР, не исключая даже самой маленькой этнической группы, счастливо и радостно взирают на свое будущее... И только мы, калмыки, по нашему несчастью, составляем исключение. Начиная с трагического дня утраты своей национальной автономии, разбросанные по три-пять-десять семей в необъятной и суровой Сибири, калмыки физически вымирают, терпя моральное и национальное унижение. (29 апреля 1946 г.)»[468]. Разновидностью этой версии была такая: «...чей-то маниакальный замысел истребить калмыцкий народ. Замысел, вольно или невольно поддержанный остальными, обезличился и стал руководством к действию»[469]. Как писал позже А.Некрич, Сталин делил народы на «агрессивные и неагрессивные», к первым он относил народы с репутацией народа-воина: калмыков, крымских татар, чеченцев, ингушей. Возможно, что в трудный для страны период он решил «обезопасить» их возможный протест?
Часто люди возлагали вину на Советскую власть. Для многих еще в Сибири было ясно, что «пока эта власть будет, видимо, нас на родину не пустят»[470].
Здесь в колхозе голодаем, опухли мои две дочери, одна скоро умрет. Лучше бы нас Советская власть расстреляла всех (Т.Мячиков, Ульяновский р-н).
Загнали нас в Сибирь, все здесь пропадем, нас теперь не считают за людей и хотят уничтожить. От Советской власти ничего хорошего ожидать не приходится (С.Левчинов, Шербакульский р-н.)[471].
В народных песнях ответственность за жестокую акцию также связывается с государственной властью: «В один миг калмыки откочевали по указу Верховного Совета», «Краснокистные калмыки плачут, обиженные властью красных» (красная кисточка на головном уборе – этно-отличительный знак). Встречаются жалобы, что власти не разбирались, кто виноват, а кто нет – выслали всех сразу.
Примерно за три дня до отправки калмыков в Сибирь занятия в школе прекратились, причину нам никто не объяснил, но по селу проползли слухи, что калмыков отправят в Сибирь как предателей и изменников Родине... Мама начала беспокоиться, но я стал уговаривать ее, что это нас, конкретно нашу семью, не коснется по той простой причине, что мы являемся красноармейской семьей, что наш отец на фронте сражается с фашистскими захватчиками... Про себя я даже допускал такую мысль, что, может быть, какую-нибудь семью и вышлют в Сибирь, но это будет касаться тех семей, у которых кто-нибудь при оккупации немцами служил у них полицаем или старостой. Однако что вышлют всех калмыков без разбора, исходя из национальной принадлежности, – такого у меня и в мыслях не было![472]
Как-то у меня спросили, за что калмыков выслали. Я сказала, за то, что под немцами были, хотя всего четыре месяца. Что малыми народами запугивают большой народ. Украинцев 50 миллионов, куда их выслать? Я многое тогда понимала[473].
Народ не может быть врагом другого народа. История рассудила верно[474].
Но нам не надо искать виноватых вокруг себя, в других народах. Не народы виноваты, а люди, воспитанные в сталинской системе[475].
Нередко виновными молчаливо считали «русских», которые были заинтересованы в калмыцких землях и таким малым народом, как калмыки, могли пренебречь. При этом подразумевались не славянские жители республики, не местные «хохлы», а «русские вообще» как самые многочисленные жители государства. Эта последняя версия формулировалась реже других, потому что в советский период обвинение в национализме или разжигании национальной розни было особенно опасным согласно Уголовному Кодексу. К тому же разговоры о русско-калмыцких противоречиях считались недостойными. И хотя такая версия неявно присутствовала, она, если и находила вербальное выражение, то чаще среди родившихся после возвращения.
Образованные люди пытались рационально оправдать депортацию, например: народ сослали из-за необходимости переброски трудовых ресурсов на восток страны. Недавно было сформулировано и такое объяснение: «советское руководство в какой-то степени хотело переложить свои серьезные промахи, обернувшиеся крупными поражениями в первые годы войны, потерями людских и материальных ресурсов, на некоторые малочисленные народы»[476].
Современный дискурс представлен разными версиями. Калмыки в Калмыкии уверены, что народ был незаконно выслан тоталитарным сталинским режимом; поводом к выселению послужило обвинение в том, что в добровольных калмыцких формированиях было меньше солдат, нежели на стороне врага – в Калмыцком корпусе. Проблема депортации продолжает оставаться важной для высланных лично и для рожденных в депортации и их детей. Внуки гораздо свободнее от посттравматического комплекса. Больше того, мне встречалась шутливая досада на то, что «не все калмыки ушли с оккупантами, жили бы мы все сейчас в Америке». Таким образом, память о депортации не стала у калмыков «коренной парадигмой», какой стала память о геноциде для армянского народа[477]. В наши дни, когда политические оценки прошлого часто противоположны устоявшимся советским, мой казанский коллега, доктор исторических наук, сказал мне в беседе: «Наверное, самые лучшие люди ушли с немцами». Однако в республике такого мнения мне не приходилось слышать.
Все же «народное толкование» причин и истории депортации устойчиво во времени. Работая над этой темой, я постоянно сознавала, что не могу полностью отстраниться от утвердившихся в народе представлений, что постоянно возвращаюсь к тем формулировкам, которые слышала в течение долгих лет и которые воспринимаются, как истинная, «народная история»; дистанцироваться от них нелегко.
Живущие в республике некалмыки полагают в большинстве своем, что народ был выселен за действия Калмыцкого корпуса, который зверствовал на Украине и потому вместо эпитета «кавалерийский» используют слово «карательный». За пределами Калмыкии, если и помнят о депортации, то скорее считают, что калмыков выселили за сотрудничество с оккупантами, а в чем именно оно заключалось, людей не интересует. Вот на Украине, в районе Днепропетровска, еще остались старики, которым есть что вспомнить. Московский врач Олег Букаев, калмык по происхождению, рассказывал, что бабушка его жены, родом из Запорожья, три дня плакала, горюя, что внучка вышла замуж за калмыка. Калмыков-корпусников она запомнила на всю жизнь[478].
Представители зарубежной калмыцкой диаспоры чутко относятся к разным оценкам депортации, это важный, выстраданный для них вопрос. В памяти поколения детей белой эмиграции остались страшные слухи о выселении народа, даже о его уничтожении. Именно это поколение, получив возможность поднять голос в защиту советских калмыков, а также депортированных народов Кавказа, било тревогу и обращалось в ООН и другие международные организации.
Представители первого исхода были казаками Великого Войска Донского и до революции проживали в 13 калмыцких станицах, которые позже были преобразованы в Калмыцкий район Ростовской области. В 1944 г. этот район был ликвидирован, калмыки высланы, станицы переименованы. Позднее Калмыцкий район в Ростовской области не был восстановлен, и калмыки там уже не селились. Часть калмыцких станиц осталась заброшенной и исчезла. Другая часть была переименована и заселена казаками и другим местным населением. Так эмигранты из донских калмыков потеряли свою «малую родину» и пострадали от указа 1943 г., хотя лично выселены не были.
Для представителей второго исхода, – а это были и солдаты Калмыцкого корпуса, и военнопленные, а также гражданское население, волей судьбы оказавшееся в американской оккупационной зоне Германии, – вопрос об ответственности за депортацию еще болезненнее.
В беседе со мной случайно оговорился о своей реакции на известие о депортации бывший корпусник: ему «хотелось верить и не верить». Ясно, почему хотелось не верить, а «хотелось верить» – потому что эта трагедия оправдывала его измену родине, пусть и задним числом.
И сегодня многие в Калмыкии полагают, что если бы не Калмыцкий корпус, не было бы и повода для депортации калмыков. Калмыков, приехавших из США на празднование «Джангариады» в 1990 г., порой попрекали, что, мол, если бы их родители не ушли с фашистами, калмыков бы и не выселили. Многие еще крепкие старики из тех, кто покинул в молодости родину в 1943 г., даже после падения железного занавеса опасаются навестить родные степи. Как упоминалось выше, КГБ арестовал одного из корпусников, ставшего бельгийским гражданином, рискнувшего поехать на родину в гости в 1984 г.; вскоре он был осужден и расстрелян. Навязанное чувство коллективной вины преследует многих корпусников до сих пор, недаром они так не любят говорить о войне с чужими.