Но наше схематическое упрощение слишком насильственно. Не существует качества или совокупности качеств, которые были бы налицо везде, где был Наполеон, и отсутствовали бы везде, где его не было. Будучи ребенком, он не носил своей треугольной шляпы, не командовал и не скрещивал свои руки на груди, между тем как все это делалось в свое время другими людьми. Как же в таком случае все-таки определить слово "Наполеон"? Постараемся как можно ближе следовать Карнапу. В момент крещения священник решает, что имя "Наполеон" должно относиться к определенной небольшой области пространства, находящегося рядом с ним и имеющего более или менее человеческую форму, и что оно должно относиться также и к другим будущим областям пространства, связанным с этим, настоящим, не только посредством непрерывности, чего недостаточно для сохранения материального тождества, но и посредством причинных законов — тех именно, которые заставляют нас рассматривать тело в двух разных его проявлениях как принадлежащее одному и тому же лицу. Мы можем сказать: если дана краткая по времени область пространства, имеющая признаки живого человеческого тела, то является эмпирическим фактом, что существуют более ранние и более поздние области, связанные с этой физическими законами и имеющие более или менее сходные признаки; вся совокупность таких областей есть то, что мы называем "лицо", а одна такая область называлась "Наполеон". Тот факт, что наименование имеет обратное действие, явствует из таблички, прибитой на известном доме в Аяччо и гласящей: "lei Napoleon fut concu". "Здесь родился (букв,— был зачат) Наполеон" (французский) Это может рассматриваться как ответ на то возражение, что с точки зрения Карнапа предложение: "Наполеон был некоторое время на Эльбе" — является логическим. Здесь остаются, однако, некоторые очень серьезные вопросы. Мы видели, что "Наполеон" не может быть определен только при помощи качеств, если не считать невозможным, что могут существовать два полностью сходные друг с другом индивидуума. Одно из употреблений пространства-времени заключается, однако, в том, чтобы различать сходных индивидуумов в различных местах. Карнап придает своим предложениям "Синий (3)", "Синий (4)" и так далее значение: "Место 3 — синее", "Место 4 — синее" и так далее Предполагается, что мы можем отличить синее в одном месте от синего в другом. Но как различаются сами места? Карнап берет пространство-время как нечто само собой разумеющееся и нигде не рассматривает вопрос, как различаются места в пространстве-времени. В действительности же в его системе пространственно-временные области имеют признаки субстанции. В физике признается однородность пространства-времени, но признается также и то, что; различные области могут различаться. Если мы не обязаны принимать сомнительную метафизику субстанции, то мы должны допустить, что области отличаются друг от друга по их качеству. Тогда окажется, что нет больше надобности рассматривать области как субстанциальные, а нужно смотреть на них как на комбинации качеств.
Замещающие имена координаты Карнапа выбираются, конечно, не совсем произвольно. Начало координат и оси произвольны, но когда они зафиксированы, остальное идет по плану. Год, который мы называем "1814", иначе обозначается магометанами, которые ведут летосчисление от Геджры, и иначе еврейским летосчислением, которое ведется со дня творения. Геджра и Хеджра — бегство Магомета из Мекки а Медину 3 июля 622 года нашей эры От этого события мусульмане ведут свое летосчисление. Но год, который мы называем "1815", будет в любой системе обозначаться ближайшим числом, следующим за тем, который мы называем "1814". Это происходит потому, что координаты не произвольны, и потому, что они — не имена. Координаты описывают точку по отношению к началу координат и осям. Но мы должны при этом быть в состоянии сказать: "Вот это — начало координат". Если мы можем сказать это, мы должны быть также в состоянии назвать начало координат или описать его каким-либо способом так, чтобы с первого взгляда его можно было обозначить именем. Возьмем, например, долготу. Началом отсчета долготы является Гринвичский меридиан, но таковым с одинаковым успехом мог бы быть и любой другой меридиан. Мы не можем определить "Гринвичский меридиан" как "долготу 0°, широту 52°", потому что если мы и сделаем так, то у нас не будет никаких средств установить, где находится долгота 0°. Если мы скажем "долгота 0° есть долгота Гринвича", то этого будет достаточно, потому что мы можем поехать в Гринвич и сказать: "Вот это — Гринвич!" Точно так же, если мы живем, скажем, на долготе 40° W, мы можем сказать: "долгота этого места — 40° W", а затем мы можем определить долготу 0° по отношению к этому месту. Но если у нас нет способа узнать положение некоего места иначе, как с помощью широты и долготы, то широта и долгота становятся бессмысленными. Когда мы спрашиваем: "Каковы широта и долгота Нью-Йорка?", мы задаем совсем не такой вопрос, какой задали бы, если бы спустились на парашюте в Нью-Йорк и спросили бы: "Как называется этот город?" Задавая вопрос: "Каковы широта и долгота Нью-Йорка?", мы на самом деле спрашиваем: "Как далеко находится Нью-Йорк к западу от Гринвича и к северу от экватора?" Этот вопрос предполагает, что Нью-Йорк и Гринвич уже известны и имеют названия.
Можно было бы приписать определенное число координат наудачу, и все они стали бы именами. Когда (как всегда это делается) они даются по какому-то принципу, они являются определениями точек по отношению к началу координат и осям. Но эти определения не действительны по отношению к самим началам координат и осям, поскольку, когда речь идет о них, числа приписываются произвольно. Чтобы ответить на вопрос: "Где находится начало координат?", нужно иметь какой-то способ отождествления места без упоминания его координат. Употребление собственных имен предполагает существование именно таких способов.
Я пока прихожу к выводу, что мы не можем полностью обойтись, с помощью только координат, без собственных имен. Мы, может быть, можем свести некоторые собственные имена к координатам, но не можем совсем обойтись без них. Мы можем без собственных имен выразить всю теоретическую физику, но не можем обойтись без них ни в одной части истории или географии; это является нашим, по крайней мере, предварительным выводом, дальше же мы найдем основание изменить его.
Рассмотрим несколько подробнее замещение имен описаниями. Допустим, что некто является самым высоким человеком из всех живущих сейчас в США. Предположим, что это — A. В этом случае мы можем на место "А" подставить — "самый высокий человек из всех живущих сейчас в США", и эта подстановка, как правило, не изменит истинности или ложности предложения, в котором она произведена. Но она изменит само предложение. Можно знать кое-что об А и можно не знать о самом высоком человеке в США, и наоборот. Можно знать, что А живет в штате Айова, и не знать, что самый высокий человек в США живет в штате Айова. Можно знать, что самый высокий человек в США имеет возраст больше десяти лет, но можно не знать, является ли А мужчиной или подростком. Теперь возьмем предложение "A — самый высокий человек в США". Сам А может не знать этого;
может существовать еще и Б, очень близкий к нему по росту. Но А определенно знает, что А есть А Это еще раз иллюстрирует тот факт, что имеются вещи, которые не могут быть выражены посредством замены собственных имен описаниями.
Имена лиц вербально определяются с помощью слова "это". Допустим, что вы в Москве и кто-то вам говорит: "Вот это — Сталин"; тогда "Сталин" определяется как "лицо, которое вы сейчас видите" или, полнее, как "та серия явлений, которая составляет это лицо". Здесь "это" не определяется, а "Сталин" определяется. Я думаю, что каждое имя, которым называется какой-то пространственно-временной отрезок, может иметь вербальное определение, в котором имеет место слово "это" или какой-либо его эквивалент. Я думаю, что это отличает имя исторического характера от имени воображаемого лица, например Гамлета. Возьмем лицо, с которым мы не знакомы, скажем, Сократа. Мы можем определить его как "философа, который выпил яд", но такое определение не убеждает нас в том, что Сократ существовал, а если он не существовал, то "Сократ" не имя. Что же действительно убеждает нас в том, что Сократ существовал? Разнообразные предложения, прочитанные и услышанные. Каждое из них есть чувственное явление в нашем собственном опыте. Допустим, что мы находим в энциклопедии утверждение: "Сократ был афинским философом". Предложение, когда мы его видим, есть это, и наше доверие к энциклопедии побуждает нас сказать "Это верно". Мы можем определить "Сократа" и как "человека, описанного в энциклопедии под именем "Сократ". Здесь имя "Сократ" является элементом нашего опыта. Мы можем, конечно, определить и "Гамлета" подобным же образом, но некоторые предложения из этого определения будут ложными. Если, например, мы скажем: "Гамлет был датский принц, герой одной из трагедий Шекспира", то это будет ложно. Истинным будет предложение: "Гамлет" есть слово, которым Шекспир назвал принца Дании". Таким образом, по-видимому, следует, что кроме таких слов, как "это" и "то", каждое имя есть описание, предполагающее какое-то "это", и является именем только в силу истинности какого-то предложения. (Предложение может быть только "Это — имя", что ложно, если это — "Гамлет".)