- Потому что раньше была безработица, жена не могла устроиться. И семья голодала. Кроме того работа жены важна для ее равенства.
- Какого ж к черту равенства? А на ком все домашние заботы?
- Должен муж помогать.
- А вот вы - помогали жене?
- Я не женат.
- Значит, раньше каждый работал днем, а теперь оба еще должны работать и вечером. У женщины не остается времени на главное: на воспитание детей.
- Совершенно достаточно. Главное воспитание - это детский сад, школа, комсомол.
- Ну, и как они воспитывают? Растут хулиганы, воришки. Девчонки - распущенные.
- Ничего подобного. Наша молодежь высокоидейна.
- Это - по газетам. Но наши газеты лгут!
- Они гораздо честнее буржуазных. Почитали бы вы буржуазные.
- Дайте почитать!
- Это совершенно излишне.
- И все-таки наши газеты лгут!
- Они открыто связаны с пролетариатом.
- В результате такого воспитания растет преступность.
- Наоборот падает. Дайте статистику! (В стране, где засекречено даже количество овечьих хвостов!)
- А почему еще растет преступность - законы наши сами рождают преступления. Они свирепы и нелепы.
- Наоборот, прекрасные законы. Лучшие в истории человечества.
- Особенно 58-я статья.
- Без нее наше молодое государство не устояло бы.
- Но оно уже не такое молодое!
- Исторически очень молодое.
- Но оглянитесь, сколько людей сидит!
- Они получили по заслугам.
- А вы?
- Меня посадили ошибочно. Разберутся - выпустят. (Эту лазейку они все себе оставляют.)
- Ошибочно? Каковы ж тогда ваши законы?
- Законы прекрасны, печальны отступления от них.
- Везде - блат, взятки, коррупция.
- Надо усилить коммунистическое воспитание.
И так далее. Он невозмутим. Он говорит языком, не требующим напряжения ума. Спорить с ним - идти по пустыне.
О таких людях говорят: все кузни исходил, а некован воротился.
И когда в некрологах пишут о них: "трагически погибшие во времена культа", хоть исправляй: "комически погибшие" .
А сложись его личная судьба иначе - мы не узнали бы, какой это сухой малозаметный человечек. С уважением читали бы его фамилию в газете, он ходил бы в наркомах или смел бы представлять за границей всю Россию.
Спорить с ним бесполезно. Гораздо интересней сыграть с ним... нет, не в шахматы, "в товарищей". Есть такая игра. Это очень просто. Пару раз ему поддакните. Скажите ему что-нибудь из его же набора слов. Ему станет приятно. Ведь он привык, что все вокруг - враги, он устал огрызаться и совсем не любит рассказывать, потому что все рассказы будут тут же обращены против него. А приняв вас за своего, он вполне по-человечески откроется вам, что вот видел на вокзале: люди проходят, разговаривают, смеются, жизнь идет. Партия руководит, кто-то перемещается с поста на пост, а мы тут с вами сидим, нас горсть, надо писать, писать просьбы о пересмотре, о помиловании...
Или расскажет что-нибудь интересное: в Комакадемии наметили они съесть одного товарища, чувствовали, что он какой-то не настоящий, не наш, но никак не удавалось: в статьях его не было ошибок, и биография чистая. И вдруг, разбирая архивы, о находка! - наткнулись на старую брошюрку этого товарища, которую держал в руках сам Ильич и на полях оставил своим почерком пометку: "как экономист - говно". "Ну, вы сами понимаете, - доверительно улыбается наш собеседник, - что после этого нам ничего не стоило расправиться с путаником и самозванцем. Выгнали и лишили ученого звания."
Вагоны стучат. Уже все спят, кто лежа, кто сидя. Иногда по коридору пройдет конвойный солдат, зевая.
Пропадает никем не записанный еще один эпизод из ленинской биографии...
***
Для полноты представления о благонамеренных исследуем их поведение во всех основных разрезах лагерной жизни.
А) Отношение к лагерному режиму и к борьбе заключенных за свои права. Поскольку лагерный режим установлен нами, советской же властью, - надо его соблюдать не только с готовностью, но и со всей сознательностью. Надо соблюдать дух режима еще прежде, чем это будет по требовано или указано надзором.
Все у той же Е. Гинзбург изумительные наблюдения: женщины оправдывают стрижку (под машинку!) своей головы! (раз требует режим.) Из закрытой тюрьмы их шлют умирать на Колыму. У них готово свое объяснение: значит, нам доверяют, что мы там будем работать по совести!
О какой же к черту борьбе может идти речь? Борьбе - против кого? Против своих!. Борьбе - во имя чего? Во имя личного освобождения? Так надо не бороться, а просить в законном порядке. Во имя свержения советской власти? Типун вам на язык!
Среди тех лагерников, кто хотел бороться, но не мог; кто мог, но не хотел; кто и мог и хотел (и боролся! дойдет черед, поговорим и о них!) - ортодоксы представляют четвертую группу: кто не хотел - да и не мог, если бы захотел. Вся предыдущая жизнь уготовила их только к искусственной, условной среде. Их "борьба" на воле была принятием и передачей одобренных свыше резолюций и распоряжений с помощью телефона и электрического звонка. В лагерных условиях, где борьба потребует скорее всего рукопашной, и безоружным идти на автоматы, и ползти по-пластунски под обстрелом, они были Сидоры Поликарповичи и Укропы Помидоровичи, никому не страшные и ни к чему не годные.
И уж тем более эти принципиальные борцы за общечеловеческое счастье никогда не были помехой для разбоя блатных: они не возражали против засилия блатных на кухнях и в придурках (читайте хотя бы генерала Горбатова, там есть) - ведь это по их теории социально-близкие блатные получили в лагере такую власть. Они не мешали грабить при себе слабых и сами тоже не сопротивлялись грабежу.
И все это было логично, концы сходились с концами, и никто не оспаривал. Но вот пошла пора писать историю, раздались первые придушенные голоса о лагерной жизни, благомыслящие оглянулись, и стало им обидно: как же так? они, такие передовые, такие сознательные - и не боролись! И даже не знали, что был культ личности Сталина! <В 1957 году завкадрами рязанского ОблОНО спросила меня: "А за что вы были в 45-м году арестованы?" - "За высказывание против культа личности", - ответил я. "Как это может быть? - изумилась она. - Разве тогда был культ личности?" (Она искренне так поняла, что культ личности объявили в 1956 г., откуда ж он в 1945?)> И не предполагали, что дорогой Лаврентий Павлович - заклятый враг народа!
И спешно понадобилось пустить какую-то мутную версию, что они боролись. Упрекали моего Ивана Денисовича все журнальные шавки, кому только не лень - почему не боролся, сукин сын? "Московская правда" <8.12.62> даже укоряла Ивана Денисовича, что коммунисты устраивали в лагерях подпольные собрания, а он на них не ходил, уму-разуму не учился у мыслящих.
Но что за бред? - какие подпольные собрания? И зачем? - чтобы показывать кукиш в кармане? И кому показывать кукиш, если от младшего надзирателя и до самого Сталина - сплошная советская власть? И когда, и какими методами они боролись? Этого никто назвать не может.
А мыслили они о чем? - если единственно разрешали себе повторять: все действительное разумно? О чем они мыслили, если вся их молитва была: не бей меня, царская плеть?
***
Б) Взаимоотношения с лагерным начальством. Какое ж может быть отношение у благомыслящих к лагерному начальству, кроме самого почтительного и приязненного? Ведь лагерные начальники - все члены партии и выполняют партийную директиву, не их вина, что "я" (== единственный невиновный) прислан сюда с приговором. Ортодоксы прекрасно сознают, что, окажись они вдруг на месте лагерных начальников - и они все делали бы точно так же.
Тодорский, о котором прошумела теперь вся наша пресса как о лагерном герое (журналист из семинаристов, замеченный Лениным и почему-то ставший к 30-м годам начальником Военно-Воздушной (?) академии, хотя не летчик), по тексту Дьякова даже с начальником снабжения, мимо которого работяга пройдет - и глаз не повернет, разговаривает так:
- Чем могу служить, гражданин начальник?
Начальнику же санчасти Тодорский составляет конспект по "Краткому курсу". Если Тодорский хоть в чем-нибудь мыслит не так, как в "Кратком курсе" - то где ж его принципиальность, как он может составлять конспект точно по Сталину? <Возразят нам: принципиальность-то принципиальность, но иногда нужно быть и гибким. Был же период, когда Ульбрихт и Димитров инструктировали свои компартии о мире с нацистами и даже поддержке их. Ну, тут нам крыть нечем, диалектика!> А если он мыслит так точно - вот это и называется "комически погибшие".
Но мало любить начальство! - надо, чтоб и начальство тебя любило. Надо же объяснить начальству, что мы - такие же, вашего теста, уж вы нас пригрейте как-нибудь. Оттого герои Серебряковой, Шелеста, Дьякова, Алдан-Семенова при каждом случае, надо не надо, удобно-неудобно, при приеме этапа, при проверке по формулярам, заявляют себя коммунистами. Это и есть заявка на теплое местечко.
Шелест придумывает даже такую сцену. На котласской пересылке идет перекличка по формулярам. "Партийность?" - спросил начальник. (Для каких дураков это пишется? Где в тюремных формулярах графа партийности?) "Член ВКП(б)" - отвечает Шелест на подставной вопрос.
И надо отдать справедливость начальникам, как дзержинцам, так и берианцам: они слышат. И - устраивают. Да не было ли письменной или хотя бы устной директивы: коммунистов устраивать неприличнее? Ибо даже в периоды самых резких гонений на Пятьдесят Восьмую, когда ее снимали с должностей придурков, бывшие крупные коммунисты почему-то удерживались. (Например, в КрасЛаге. Бывший член военсовета СКВО Аралов держался бригадиром огородников, бывший комбриг Иванчик - бригадиром коттеджей, бывший секретарь МК Дедков - тоже на синекуре.) Но и безо всякой директивы простая солидарность и простой расчет - "сегодня ты, а завтра я", должны были понуждать эмвэдистов заботиться о правоверных.