Смекни!
smekni.com

Архипелаг ГУЛАГ Солженицын А И том 2 (стр. 92 из 117)

Еще известны случаи, когда зэк полюбил на Архипелаге труд (А. С. Братчиков: "горжусь тем, что сделали мои руки") или по крайней мере не разлюбил его (зэки немецкого происхождения), но эти случаи столь исключительны, что мы не станем их выдвигать как общенародную, даже и причудливую черту.

Пусть не покажется противоречием уже названной туземной черте скрытности - другая туземная черта: любовь рассказывать о прошлом. У всех остальных народов это - стариковская привычка, а люди среднего возраста как раз не любят и даже опасаются рассказывать о прошлом (особенно - женщины, особенно - заполняющие анкеты, да и вообще все). Зэки же в этом отношении ведут себя как нация сплошных стариков. (В другом отношении - имея воспитателей, напротив содержатся как нация сплошных детей.) Слова из них не выдавишь по поводу сегодняшних мелких бытовых секретов (где котелок нагреть, у кого махорку выменять), но о прошлом расскажут тебе без утайки, нараспашку все: и как жил до Архипелага, и с кем жил, и как сюда попал. (Часами они слушают, кто как "попал", и им эти однообразные истории не прискучивают нисколько. И чем случайнее, поверхностней, короче встреча двух зэков (одну ночь рядом полежали на так называемой "пересылке") - тем развернутей и подробней они спешат друг другу все рассказать о себе.

Тут интересно сравнить с наблюдением Достоевского. Он отмечает, что каждый вынашивал и отмучивал в себе историю своего попадания в "Мертвый дом" - и говорить об этом было у них совсем не принято. Нам это понятно: потому что в "Мертвый дом" попадали за преступление, и вспоминать о нем каторжникам было тяжело.

На Архипелаг же зэк попадает необъяснимым ходом рока или злым стечением мстительных обстоятельств - но в девяти случаях из десяти он не чувствует за собой никакого "преступления" - и поэтому нет на Архипелаге рассказов более интересных и вызывающих более живое сочувствие аудитории чем - "как попал".

Обильные рассказы зэков о прошлом, которыми наполняются все вечера в их бараках, имеют еще и другую цель и другой смысл. Насколько неустойчиво настоящее и будущее зэка - настолько незыблемо его прошедшее. Про шедшего уже никто не может отнять у зэка, да и каждый был в прошлой жизни нечто большее, чем сейчас (ибо нельзя быть ниже, чем зэк; даже пьяного бродягу вне Архипелага называют товарищем). Поэтому в воспоминаниях самолюбие зэка берет назад те высоты, с которых его свергла жизнь. А ведь самолюбие и у старого глухого жестянщика и у мальчишки-подсобника маляра ничуть не меньше, чем у прославленного столичного режиссера, это надо иметь в виду.>Воспоминания еще обязательно приукрашиваются, в них вставляются выдуманные (но весьма правдоподобно) эпизоды - и зэк-рассказчик (да и слушатели) чувствуют живительный возврат веры в себя.

Есть и другая форма укрепления этой веры в себя - многочисленные фольклорные рассказы о ловкости и удачливости народа зэков. Это - довольно грубые рассказы, напоминающие солдатские легенды николаевских времен (когда солдата брали на двадцать пять лет). Вам расскажут и как один зэк пошел к начальнику дрова колоть для кухни - начальникова дочка сама прибежала к нему в сарай. И как хитрый дневальный сделал лаз под барак и подставлял там котелок под слив, проделанный в полу посылочной комнаты. (В посылках извне иногда приходит водка, но на Архипелаге - сухой закон, и ее по акту должны тут же выливать на землю (впрочем никогда не выливали) - так вот дневальный собирал в котелок и всегда пьян был.)

Вообще зэки ценят и любят юмор - и это больше всего свидетельствует о здоровой основе психики тех туземцев, которые сумели не умереть в первый год. Они исходят из того, что слезами не оправдаться, а смехом не задолжать. Юмор - их постоянный союзник, без которого, пожалуй, жизнь на Архипелаге была бы совершенно невозможна. Они и ругань-то ценят именно по юмору: которая смешней, вот та их особенно и убеждает. Хоть небольшой толикою юмора, но сдабривается всякий их ответ на вопрос, всякое их суждение об окружающем, Спросишь зэка, сколько он уже пробыл на Архипелаге - он не скажет вам "пять лет", а:

- Да пять январей просидел.

(Свое пребывание на Архипелаге они почему-то называют сиденьем, хотя сидеть-то им приходится меньше всего.)

- "Трудно?" - спросишь. Ответит, зубоскаля:

- Трудно только первые десять лет.

Посочувствуешь, что жить ему приходится в таком тяжелом климате, ответит:

- Климат плохой, но общество хорошее.

Или вот говорят о ком-то уехавшем с Архипелага:

- Дали три, отсидел пять, выпустили досрочно.

А когда стали приезжать на Архипелаг с путевками на четверть столетия:

- Теперь двадцать пять лет жизни обеспечено!

Вообще же об Архипелаге они судят так:

- Кто не был - тот побудет, кто был - тот не забудет.

(Здесь - неправомерное обобщение: мы-то с вами, читатель, вовсе не собираемся там быть, правда?) Где бы когда бы ни услышали туземцы чью-либо просьбу чего-нибудь добавить (хоть кипятку в кружку), - все хором тотчас же кричат:

- Прокурор добавит!

(Вообще к прокурорам у зэков непонятное ожесточение, оно часто прорывается. Вот например по Архипелагу очень распространено такое несправедливое выражение:

- Прокурор - топор.

Кроме точной рифмы мы не видим тут никакого смысла. Мы с огорчением должны отметить здесь один из случаев разрыва ассоциативных и причинных связей, которые снижают мышление зэков ниже среднего общечеловеческого уровня. Об этом чуть дальше.)

Вот еще образцы из милых беззлобных шуток:

- Спит-спит, а отдохнуть некогда.

- Воды не пьешь - от чего сила будет?

О ненавистной работе к концу рабочего дня (когда уже томятся и ждут съема) обязательно шутят:

- Эх, только работа пошла да день мал!

Утром же вместо того, чтобы приняться за эту работу, ходят от места к месту и говорят:

- Скорей бы вечер, да завтра (!) на работу!

А вот где видим мы перерывы в их логическом мышлении. Известное выражение туземцев:

- Мы этого лесу не сажали и валить его не будем.

Но если так рассуждать - леспромхозы тоже лесу не сажали, однако сводят его весьма успешно! Так что здесь - типичная детскость туземного мышления, своеобразный дадаизм.

Или вот еще (со времени Беломорканала):

- Пусть медведь работает!

Ну как, серьезно говоря, можно представить себе медведя, прокладывающего великий канал? Вопрос о медвежьей работе был достаточно освещен еще в трудах И. А. Крылова. Если была бы малейшая возможность запрячь медведей в целенаправленную работу - не сомневайтесь, что это было бы сделано в новейшие десятилетия, и были бы целые медвежьи бригады и медвежьи лагпункты.

Правда, у туземцев есть еще параллельное высказывание о медведях - очень несправедливое, но въевшееся:

- Начальник - медведь.

Мы даже не можем понять - какая ассоциация могла породить такое выражение? Мы не хотели бы думать о туземцах так дурно, чтобы эти два выражения сопоставить и отсюда что-то заключить.

***

Переходя к вопросу о языке зэков, мы находимся в большом затруднении. Не говоря о том, что всякое исследование о новооткрытом языке есть всегда отдельная книга и особый научный курс, в нашем случае есть еще специфические трудности.

Одна из них - аггломератное соединение языка с руганью, на которое мы уже ссылались. Разделить этого не смог бы никто (потому что нельзя делить живое!) Только недавно некая Сталевская из села Долгодеревенского Челябинской области нашла путь: "Почему не боролись за чистоту языка? Почему организованно не обратились к воспитателю за помощью?" Эта замечательная идея нам просто в голову не пришла, когда мы были на Архипелаге, мы б ее зэкам подсказали.> но и помещать все как есть, на научные страницы, мешает нам забота о нашей молодежи.

Другая трудность - необходимость разграничить собственно язык народа зэков от языка племени каннибалов (иначе называемых "блатными" или "урками"), рассеянного среди них. Язык племени каннибалов есть совершенно отдельная ветвь филологического древа, не имеющая себе ни подобных, ни родственных. Этот предмет достоин отдельного исследования, а нас здесь только запутала бы непонятная каннибальская лексика (вроде: ксива - документ, марочка - носовой платок, угол - чемодан, луковица - часы, прохоря - сапоги). Но трудность в том, что другие лексические элементы каннибальского языка, напротив усваиваются языком зэков и образно его обогащают:

свистеть; темнить; раскидывать чернуху; кантоваться; лукаться; филонить; мантулить; цвет; полуцвет; духовой; кондей; шмон; костыль; фитиль; шестерка; сосаловка; отрицаловка; с понтом; гумозница; шалашовка; бациллы; хилять под блатного; заблатниться; и другие, и другие.