Таким образом, всему свету, ополчившемуся против него, Наполеон мог противопоставить только свое единовластие, свою привычку повелевать, свой гений военачальника и не более 150 000 человек войска. Болезни, распространившиеся в армии во время неудачной войны 1813 года, искалечили и погубили лучших его солдат. 25 января он выехал к войскам своим, назначив Марию Луизу регентшей. Еще два месяца боролся он со своей судьбой, и вел войну с неравными силами. Она продемонстрировала во всем блеске его военную славу, превосходство его умственных сил и была возможна только по причине политических замешательств союзников, вследствие которых фельдмаршал князь Шварценберг назначен или, вернее, осужден был оставаться главнокомандующим; только это обстоятельство не дозволяет поставить Шварценберга рядом с Маком.
Силезская армия перешла 1 января Рейн, частью при Мангейме, частью при Каубе и Кобленце, и дошла до Нанси, не встретив нигде сопротивления. В это же время (17 января) главная армия выдвинулась на юге, со стороны Швейцарии, при Лангрэ, на плоскую возвышенность, которой воинская методика главной квартиры приписывала важное стратегическое значение; значение это выказалось прежде всего тем, что задержало армию на пять дней. Наполеон обратился из Шалона на Марне, 25 января, против Блюхера. 29 января при Бриэнне произошло первое сражение. Так как богемская армия не поддержала его, Блюхер должен был отступить к Бару, расположенному южнее, на Обе. После трех часов движения, видя, что его не преследуют, он остановился, усилил свою армию до 50–60 тысяч человек за счет богемской армии и пошел опять вперед. Три дня спустя, 1 февраля при ла-Ротьере между Баром на Обе и Бриэнном на правом берегу Обы, произошло второе сражение, при котором Шварценберг бескорыстно передал, по желанию императора Александра, главное начальство войсками Блюхеру.
Сражение окончилось вечером полной победой; захвачено было 3000 пленных, 75 пушек. Так как сражение это ясно показало, что военная сила Наполеона еще не достаточно окрепла, то полагали, что настойчивое преследование может в несколько дней покончить войну. Это не согласовалось, однако же, с тем, что Блюхер называл «сто проектов дипломатиков», и вследствие того пришли к более чем странному решению, по которому Блюхер, получив подкрепление в 50–60 тысяч войск, должен был на свой страх двинуться к Парижу; главная же армия решилась в течение этого времени оставаться в покое. Наполеон узнал своевременно это безумное решение разделить на части силу, которая была сплочена, и воспользовался им. Корпус Йорка достиг предместий Шалона на Марне. Померанцы разыскали там в погребах белое пиво — они назвали так шампанское вино — и признали его очень вкусным.
Прежде чем Блюхер успел собрать различные части своего войска и составить из них одно целое, которое по численности своей было бы равно силе Наполеона, тот воспользовался разбросанностью войск противника. Этому энергичному и почти единственному опасному своему противнику, в целом ряде сражений на левом берегу средней части Марны, при Шампобере и Монтмирайле 10-го и 11-го, при Шато-Тьерри 12-го, при Этоже и Фошане 14 февраля, нанес такие потери, которые равнялись урону большого проигранного сражения, и нравственное действие их было очень тягостно. Самоуверенность Наполеона тотчас воскресла; настроение войск его и даже населения сделалось гораздо тверже. Он мечтал уже о народной войне, хотя время для нее было упущено. При таком положении дел нисколько не удивительно, что мирное настроение главной квартиры еще более усилилось. Император русский при первых известиях настоял, чтобы для облегчения Блюхера сделана была слабая диверсия в сторону Сены. Казаки проникли до Фонтенебло и распространили ужас до самой столицы, расположенной в нескольких часах оттуда.
В результате этих действий армия Блюхера на некоторое время перестала представлять опасность для Наполеона, и он направил свои войска против богемской армии; 18 февраля он отбросил назад, при Монтро, передовые войска Шварценберга, которыми командовал кронпринц Вюртембергский. Этого было достаточно, чтобы Шварценберг предложил своему противнику заключить перемирие; решено было отступить к Труа; Блюхеру приказали присоединиться к главной армии. Блюхер ответил 21 февраля, что он стоит при Мери и приготовился к сражению; на это не обратили никакого внимания; мирное настроение усиливалось все более, хотя теперь располагали силой вдвое большей, чем Наполеон. Надо было придумать выход из этого положения, и 23 февраля Блюхер во второй раз получил дозволение самостоятельно двинуться на Париж, притянув к себе корпус Бюлова, подвигавшийся с севера, и корпус Винцингероде. Он был в восторге, и писал императору Александру: «Я пройду до Парижа и не боюсь ни Наполеона, ни его маршалов!»
«Жалкие люди! При первой неудаче они падают на колени!» — писал Наполеон брату своему Иосифу, когда Шварценберг перед сражением при Монтро предлагал ему перемирие. Счастье, что он увлекся этими кичливыми мыслями, а не занялся примирением с врагами. Военные события можно до некоторой степени разъяснить себе, изучая эти попытки к примирению; источником их были действительно разные недостойные стремления; но во всяком случае никак не трусость и неспособность генералов и войска.
14 января переговоры о мире возобновились опять, вследствие ноты Меттерниха. Наполеон послал своего министра иностранных дел Коленкура в Шатильон в Бургундии, и 5 февраля там состоялась первая конференция мирного конгресса. Союзники соглашались уже на границы 1790 года, то есть границы старой Франции, но Наполеон упорно требовал условий прежних франкфуртских переговоров, которые он тогда отвергнул. Со смелостью и бесцеремонностью, вполне свойственными этому беззастенчивому деспоту, Наполеон утверждал, что он опозорит себя, если оставит после себя Францию меньшей, чем принял ее в 1799 году; точно его собственная честь и честь его страны была выше чести других стран, у которых он отнимал по трети и половине их владений. «Что отвечу я республиканцам, когда они потребуют от меня своих Рейнских границ?» Коленкуру предписано было затягивать переговоры, и только одно мгновение повелитель его склонялся дать ему безусловное полномочие. Теперь, под впечатлением неудач Блюхера, значение которых сторонники примирения сознательно или бессознательно преувеличивали, представлялся последний случай быстро заключить мир, на условии границ 1792 года. Но и он преувеличивал значение своих недавних успехов. Печать проклятия деспотов давно уже лежала на нем! С открытыми глазами он ничего не видел; как истый льстец, он сам перетолковывал себе все события так, как они были выгоднее для него. Австрийцы, тесть его, Меттерних, Шварценберг, были в глазах действительно теми imbeciles, какими можно было признать их, судя о них по ведению ими войны. При этом он дозволил себе такую грубую хитрость, что в письме к императору Францу старался уверить его, будто, предлагая условия франкфуртских переговоров, он устраивает своим противникам золотой мост, дозволяя им выход из затруднительного положения (21 февраля).
Опасность гнилого мира повторилась впоследствии еще раз; а гнилым можно было признать мир даже на условии границ 1790 и 1792 годов — коль скоро Наполеон оставался на престоле. 24 февраля в Люзиньи перемирие было «принципиально» принято союзниками; но Наполеон потребовал, чтобы в условиях предстоящего мирного договора Бельгия оставлена была за Францией. Это показало, что он неисправим, и положило конец всяким мирным переговорам. Попытка рассорить союзников не удалась. Император Александр, который более прочих обладал чувством мужественного и царственного достоинства, объявил, что он впредь ни с Наполеоном, ни с кем-либо из членов его семьи никаких переговоров вести не будет. Едва не рассыпавшийся союз закрепили вновь 1 марта в Шомоне, договором обязательным на следующие 20 лет, и по которому четыре великие державы, Англия, Россия, Австрия и Пруссия, обязались выставить армию в 150 000 человек при всяком будущем нападении французов и содержать такое войско всегда наготове.
В связи с этим стало необходимостью поддержать моральное состояние войск удачно проведенным сражением. Главнокомандующий дозволил одержать победу в Бар-сюр-Обе; сомневаться в успехе на этот раз нельзя было, так как на стороне союзников было численное превосходство трех против одного.
За день до этой битвы Наполеон получил известие, которое частично рассеяло в нем самообман, полностью овладевший им: Блюхер перешел в наступление и находился в нескольких милях от столицы. Действительно, в первых числах марта на берегах Эны к Блюхеру присоединился Бюлов, который перед тем удачно очистил Голландию от французских войск, оставшихся только в нескольких крепостях. Закончив свое дело в Голландии, он немедля двинулся во Францию. Наполеон решился остановить эту «силезскую армию», которая не стала уклоняться от сражения и заняла позицию на крутой возвышенности при Краоне, на севере от Эны. Жестокая схватка произошла 7-го, и кончилась отступлением к Лаону; но потери французов были гораздо значительнее, чем в русско-прусском войске; особенное значение этим потерям придавало то, что французам уже нечем было пополнить их.