- Ах, душенька, сколь много перемены, сколь суетливо колесо жизни!.. Мятется, пестрит, переливает из цвета в цвет... А как посмотришь в глубь веков - все одно и то же, все одно!.. Что же, дружок, не из новой чаши вкусил...
Питье давнишнее, чаша вселенская: все отведывали... Премудрый царь Соломон и тот не уклонился!.. А ты вот о чем подумай, душенька: надо жить. Ой, не велика заповедь, да смысл-то в ней пространный!.. .Надо обдумать, надо по совести в хомут впрягаться... подымать свою борозду вплоть до новины!.. Ты вот и обдумал, что повелела твоя совесть, и наметил дорогу, - сколь пряма, не мне, простецу, судить, - так и бреди во славу бога!.. Прелесть женскую забудь, Николушка!.. Игру крови звериной укроти...
Что толку?.. И поверь мне, старику: потерянное найдешь, погашенное возгорится!.. Так-тося, дружок. Ну, спи, Христос с тобою... Охо, хо, хо, когда-то заснем на покой вечный!
Утром проснулись рано. Еще не взошло солнце, как успели напиться чаю. Один только Мартин Лукьяныч мирно похрапывал за перегородкой. После чая Иван Федотыч стал прощаться.
- Где же ваша подвода, Иван Федотыч? - спросил Николай.
- Подвода! - с шутливою высокомерностью воскликнул старик. - Парой, душенька, покачу, в дышле!.. В старину, бывалоче, на запятках езжал, а теперь не тут-то было: сам себе вельможа!
- Нет, в самом деле?
- В самом деле, дружок, пешком побреду. Вчерась с воровским мужичком дополз, думал и в обратный сыскать попутчика, как с базара станут разъезжаться. АН господь-то все к лучшему устроил!
- Знаете что, Иван Федотыч... Сам я вас на своих лошадях довезу! - сказал Николай, и как только сказал, внезапная мысль пришла ему в голову и заставила сгореть со стыда: "Ведь там Татьяна!.."
Подумал ли об этом и Иван Федотыч - неизвестно, но он с радостью принял предложение.
В янтарном свете вступали снега, морозило, дым кольцами взвивался к небу, когда тронулись в путь. Долго молчали. Иван Федотыч кутался в свое пальтишко, Николай тревожно смотрел вдаль... Ему не давала покоя мысль о Татьяне, тень какой-то неискренности в отношении к Ивану Федотычу.
- Знаете что, Иван Федотыч?.. - проговорил он нерешительно. - Я въеду в село и ссажу вас... а?
- Что так, душенька?.. А погреться?
- Нет, я вам вот что должен сказать... Я давеча предложил вам лошадей, а потом спохватился... Мне не резон видеть Татьяну Емельяновну... Да и к чему?
Иван Федотыч весело рассмеялся.
- Не оглядывайся назад, гляди вперед, - сказал он. - Я так рад, душенька, что Танюшу увидишь... и не одну Танюшу (Николай густо покраснел). А тому, что ты в сомнение впал да слово искреннее вымолвил, - во сто крат радуюсь. Погоняй, погоняй!.. Эка, морозец-то какой знатный!
В белой избе, один угол которой занят был верстаком и столярною работой, а другой отделялся тесовою перегородкой, жужжали, как пчелы, деревенские ребятишки. За чистым сосновым столом сидела Татьяна с шитьем в руках.
Девка лет восемнадцати внимательно следила за движением ее пальцев. "Аз, буки, веди... Глаголь-он - го, доброесть - де... Ангел, ангельский, архангельский... Царю небесный, утешителю душе истины... Аз есмь бог твой, да не будет тебе бози иние разве меня..." - выводили ребятишки на разные голоса.
- Тетка Татьяна, - сказала девка, - ты мне вот рубчики-то, рубчики-то укажи, как подметывать.
Татьяна улыбнулась.
- Голубушка ты моя, глазом не научишься... Ты возьми вон лоскуток-то и шей... Смотри на Настюшку: от земли не видать, а не то что рубчики - всякий шов знает.
Настя! Покажи-ка, милая, свою работу... вот, девушка, гляди. Эта подрастет - не будет чужими руками обшиваться!.. Срам ведь, желанная ты моя, сколько вы мне денег за кофты одни переплатили! Митюк, ты опять букварь щиплешь?.. Ой, батька за виски отдерет... Ваня! Ваня!
Уймись, брось кыску, не мучай... ей ведь больно, касатик!
Последние слова относились к мальчугану лет трех, который, примостившись к окошку, дергал за хвост огромного пестрого кота. Он, впрочем, и сам бросил свою забаву:
что-то за окном привлекло его внимание.
- Батя приехал!.. - вскрикнул он спустя минуту и затопал босыми ножками. - Мама, гляди, гляди... на двух лошадках... в санях!..
Татьяна взглянула в окно. Вдруг лицо ее вспыхнуло и тотчас же покрылось восковой бледностью. Она выпрямилась, оперлась рукою на стол и широкими блестящими глазами стала смотреть, кто войдет в дверь. Первым вошел Иван Федотыч.
- Ну, Танюша, угадай, какого гостя привез! - воскликнул он с сияющей улыбкой.
- Зачем, Иван Федотыч?.. - тихо сказала Татьяна.
- Аи, душенька, что вздумала!.. Клад приобрел драгоценный... утрату воротил!.. Поехал за сверлом, ан вместо того алмаз купил... Ну-ка, дружок, самоварчик поскорее...
Где Арефей-то Кузьмич? Лошадок надо прибрать... У, да и морозец же!
Когда, прибравши лошадей, Николай вошел в избу, ребята уже разошлись по домам. Татьяна накрывала стол скатертью. Иван Федотыч с заботливым видом возился у верстака. Николай взглянул и опустил глаза: на мгновение он встретился взглядом с Татьяной, увидал ее трепетом исполненное лицо, вздрагивающие полуоткрытые губы... Невольно слова Ивана Федотыча пришли ему в голову: ясна, как день. Какой тут день! Какая ясность!.. И он стоял, охваченный мучительным чувством стыда и счастья.
- Здравствуйте, Николай Мартиныч, - дрожащим голосом проговорила Татьяна и протянула руку. Николай пожал, - рука была холодна, как лед.
- Аи да встретились после долгой разлуки! - вскрикнул Иван Федотыч, быстро отходя от верстака. - Чтой-то, други... разве так? Николушка... Танюша... разве так встречаются?.. Волна к волне, юность к юности, тем и течет река жизни... Ну, давайте чаевничать. Э! Вот памятьто... про Арефия Кузьмича и думать позабыл... - И он в каком-то возбужденном состоянии выбежал из избы.
Татьяна покраснела до слез.
- Вот, всегда начудит Иван Федотыч, - проговорила она. - Садитесь, пожалуйста.
- Он ужасно изменился... Как постарел! - сказал Николай.
- Господи, еще бы не постареть!.. Если б вы видели его жизнь... Работника где недостает - идет, хворый лежит в каком дому - сидит у постели... Все ему нужно, до всего дело. Вот осенью с Арефием Кузьмичом в Саратовскую губернию пешком ходили... Воротился, разнемог, так и думала - богу душу отдаст. Трудна его жизнь.
- А вы не Одобряете, Татьяна Емельяновна?
- Я-то? - Татьяна усмехнулась. - Как же я могу не одобрять.
- Ну, а вам как живется?
- Очень хорошо, - твердо ответила Татьяна. - Да мне, правда, и думать некогда. Вот шью, учу ребят. - Она сделала усилие и добавила: - Маленький много времени берет...
- Вы по старой методе обучаете: аз, буки? - стремительно спросил Николай, тотчас же догадавшись, о каком маленьком идет речь.
Вошел Иван Федотыч с Арефием.
Николай пробыл до поздней ночи. Смущение его малопомалу улеглось... и до такой даже степени, что, когда после обеда Иван Федотыч ушел за перегородку вздремнуть, он тихо попросил Татьяну показать "мальчика". Та подумала и нерешительно вышла из избы: Ваня все это время был у Арефня. С странным чувством Николай приласкал ребенка - более всего с чувством жалости. Особенно поразили его босые, исцарапанные ножки, нежный лобик с синей опухолью над переносицей и только что разорванная рубашонка. Николаю почудилось, что это несчастный, забитый, заброшенный ребенок; ему никак не приходило в голову, что ребенок растет в обычной деревенской обстановке и что тут нет еще беды... Да! Нет беды для других, но видеть этого ребенка в обычной ,деревенской обстановке значило для Николая видеть нечто ужасное.
- Отчего он у вас не в сапожках? - спросил Николай, не поднимая глаз на Татьяну. - И вот рубашечка...
и синяк...
Татьяна застенчиво улыбнулась: ее тронуло и развеселило участие Николая.
- Мы ведь его просто водим... Как прочие дети, так И он. Разве почище, да вот в штанишках... Рубашонку только сейчас разорвал... Лобик зашиб - за котом погнался...
Ваня! Что же ты закрываешься?.. Поговори с дядей... Он ведь решительно все говорит.
Николай несколько успокоился объяснением. И ему захотелось почувствовать себя ближе к Татьяне, устранить условность, которая, как стена, стояла между ними.
- Вы сказали - с дядей... - произнес он, любуясь ею. - Разве я дядя ему?
Татьяна вспыхнула и, схватив на руки ребенка, отвернулась к окну. Мальчуган смешно закартавил, рассказывая матери о каком-то происшествии с теленком.
- Видите, видите... все говорит! - не утерпела Татьяна и нарочно стала расспрашивать Ваню, заставляя его произносить побольше слов. От окна она давно уже отошла и стояла перед Николаем с ребенком на руках, радостная, гордая, ослепительно красивая.
Вечером в избу собрались мужики и бабы. Это были точно на подбор все степенные, строгие люди, с благолепными лицами, с серьезными словами на устах. Все говорили друг другу "брат" и "сестра". Окна закрыли ставнями.
Иван Федотыч сел за стол, в передний угол, благоговейно раскрыл Евангелие и слабым, как будто усталым голосом начал читать. Слушатели сидели молча, с глазами, потупленными в землю. Вдруг все точно встрепенулись... Голос Ивана Федотыча дрогнул, повысился и зазвенел каким-то нервным, за сердце хватающим звуком. Там и сям послышались всхлипывания. После чтения Иван Федотыч начал говорить, что есть любовь, которую разумеет апостол.
Николай сидел вдали, в темном углу, и не спускал глаз с Ивана Федотыча. Таким он никогда не видел столяра. Дряхлое, изможденное лицо странно оживилось, глаза горели каким-то болезненным восторгом, речь текла взволнованная, пылкая, с внезапными паузами от слез, с трогательными обращениями: "други мои возлюбленные", "родненькие", "душеньки" и т. п. Заключил Иван Федотыч опять чтением, но, прочитав несколько стихов, заплакал навзрыд и не мог продолжать: это была великолепная 13-я глава из первого Послания апостола Павла к коринфянам.
Настроение Ивана Федотыча передалось почти всем. Слезы текли по самым строгим, самым холодным лицам, просили прощения друг у друга, предлагали помощь, пошли разговоры, как бы собрать ржи на бедных, купить бревен какой-то вдове, послать "братьям" в село Лебедянку BQ3 муки.