А я эдак к нему: "Христос воскресе! - незнакомый, но я вот господ Гардениных, их превосходительств, главный наездник". - "Оченно, говорит, тово... оченно приятно, будем знакомы", - и с эстими словами прямо протягивает мне руку и поцеловался. Я эдак посмотрел - агромадный у него перстень на указательном персте... Браллиант.
Произошло непродолжительное молчание в знак особого уважения к происшествию, рассказанному Онисимом Варфоломеичем.
- И богачи эти Мягковы! - с благоговением воскликнула, наконец, Митревна.
- Еще бы, - сказал Онисим Варфоломеич, важно выправляя воротничок манишки.
- Ну, а наш-то Гордей Гордеич склонил гнев на милость? - недоброжелательным тоном спросила маменька. - Какие люди отличают, а он, как прынец какой-нибудь, нос воротит! Эка, посмотрю я, в нонешних людях высокомордие какое развилось... Видала я гордых людей, видала. То ли гордее бурмистра нашего покойника! А уж эдакого, прости господи, пса, как Аверьяныч-конюший, и не нахаживала.
- Капитон Аверьянов тоже ничего, - с пренебрежением сказал Онисим Варфоломеич. - Он тово... обмяк. Этта, как мне Мягков руку-то протянул и тово... А он тут стоит, подле, и вдруг, вижу, косит, косит на меня глазом.
Ну, думаю, тово, смотри, коси попристальней!.. Достаточно знаем, как ихнего брата в хомут вводить. Вот только бы мне в Хреновое выехать, и тово... и совсем обмякнет Капитон Аверьянов. Тогда еще неизвестно, какой ему будет почет и какой мне... Алешка, одерни костюмчик. Держись поаккуратней, Зинаида: ужели так и надо распускать сопли?
Митревна проворно подтянула Алешкины штанишки и утерла нос пятилетней Зинаиде.
- Самовар-то Федотка чистил? - спросил Онисим Варфоломеич.
- Я уж сама, признаться, почистила, Онисим Варфоломеич... Мы с маменькой, - робко и неохотно ответила Митревна.
- Сколько я тебе говорил, Анфиса Митревна! С какой стати вы натруждаетесь? Я ведь тово... я приказал, и вдруг вы сами. Такая черная работа, и вдруг вы не заставляете конюхов! Федотке прямо приказано.
- Народ-то здесь оглашенный, Онисим Варфоломеич.
Вы приказали, но мы все ж таки стесняемся с эстим на родом.
Онисим Варфоломеич промолчал на это и уже долго спустя выговорил:
- Вот, тово... погодите, подтяну, дайте срок. Я им соком достанусь, таким-сяким сынам: Хреновое не за горами.
Женщины долили самовар и опять стали пить и поить детей. Онисим Варфоломеич в важной задумчивости сидел на кресле, выпускал затейливыми колечками дымок и не спеша прихлебывал из своего синего с розовыми цветочками стакана.
- Не то снимите сюртучок-то, Онисим Варфоломеич, - сказала Митревна, - небось жмет? Уж это паратное платье завсегда жмет в подмышках. И сапожки-то не разуть ли с вас?
- Да, пожалуй, достань вендерку. Послободнее.
Митревна торопливо побежала к сундуку, достала из него и почтительно подала Онисиму Варфоломеичу платье, известное в семье под названием "вендерки", - род какой-то кофты из лоснящейся материи с порыжелыми кистями и шнурками. Онисим Варфоломеич пошел за перегородку, снял коричневый необыкновенно узкий в плечах сюртук, снял манишку, галстук с зелеными крапинками, голубую атласную жилетку с алыми разводами. Ребятишки бросили пить чай и тесною гурьбой набились за перегородку; даже Борька приполз и, уцепившись ручонками за притолоку, стоял. Все, разинувши рты, с немым благоговением смотрели, как отец снимал одну за другой принадлежности своего парадного костюма и подавал матери, а та любовно складывала их на постель. Четырехлетний Никита не утерпел и, поддавшись приливу чрезвычайного восхищения, потрогал пальчиком атласную жилетку. Митревна крикнула на него, взяла жилетку, осторожно дунула на то место, которое потрогал Никитка, и бережно, точно какой драгоценный и хрупкий сосуд, отложила ее в сторону. Наконец Онисим Варфоломеич оглянулся... Митревна быстро сбросила с сундука засаленные подушки и дерюги, - Онисим Варфоломеич сел, протянул ноги; Митревна стала снимать с него сапоги. Тем временем Онисим Варфоломеич опять что-то вспомнил и опять самодовольно усмехнулся.
- Вот, тоже живут, - сказал он, просвирня эта!
Сын - семинарист, и вдруг без галстука и... тово... сморкается - в праздник - в руку. "Ужели, говорю, на праздник не полагается платочка?" - "У нас, говорит, батюшка Онисим Варфоломеич, пб простоте". - "Но ужели, говорю, называетесь вы из духовных, и вдруг тово... не пониматгге благородного обхождения? Это даже довольно странно".
- Уж сказано - жеребячья порода! - презрительно выговорила Митревна, отдуваясь от усилия стащить сапог.
- И вдруг постлали, этта, скатерть и прямо без подноса ставят самовар! "Ужели, спрашиваю, находитесь в безызвестности, как полагается производить сельвировку?" Но у них тово... у них один ответ: "Батюшка Онисим Варфоломеич, не взыщите, мы по простоте". Ну я бы, мол, при таком вашем необразовании не стерпел...
Надевши кофту и туфли, Онисим Варфоломеич, содутствуемый всем семейством, снова воссел за самовар и стал пускать дымок и прихлебывать из стакана. Долили самовар еще раз. Глаза Онисима Варфоломеича становились все мечтательнее и благодушнее.
- Возьму приз - прямо сотенный билет прибавки потребую, - изрек он с обычною своею привычкой ни к кому не обращаться.
- Кабы господь-батюшка... - выговорила маменька, с сокрушением вздыхая.
- Я что вам хочу сказать. Онисим Варфоломеич, - робко произнесла Митревна, - возьмете, господь пошлет, приз, беспременно надо нам Марфутке да Зинаидке люстриновые кофточки справить.
- Что ж, буду в Воронеже,- - в Воронеже и куплю.
Надо бы тово... списочек эдакий составить.
- Да вот на панталончики ребятам...
- И на панталончики куплю.
- Мне, маменька, плисовые, - вдруг сказал Алешка, - а То у кучерова Миколки плисовые, а у меня казинетовые.
Меня Миколка дражнит все.
Митревна так на него и зашипела.
- Ничего, ничего, пущай, - покровительственно сказал Онисим Варфоломеич, - нонче на плис мода вышла.
Ты тово... будем списочек составлять, припомни. У купца Мягкова сынишка вот эдакий клоп, но между прочим весь в плисе.
- Тятенька, - доносительным тоном сказал ободренный Алешка, - а кучеров Миколка что говорит, - он говорит: батя-То твой на лошадях не умеет ездить, пужается.
- Шш... - прошипела Митревна, толкая Алешку и со страхом взглядывая на Онисима Варфоломеича.
Но Онисим Варфоломеич только презрительно усмехнулся.
- Ты ему тово... скажи ему: не чета, мол, отцу твоему, гужееду. Мой, мол, папенька как-никак, но BO всяком разе имеет наградные часы. А ежели, мол, что, так он еще и в журналах пропечатан. Скажи-ка ему.
- Я скажу, - с достоинством ответил АлеЩка и, пользуясь благоприятным случаем, попросил у матери пирога.
- И какие уж ребятишки сорванцы в здешней дворне, Уму непостижимо! - сунувши Алешке кусок, воскликнула Митревна.
- А Симка Кузнецова говоит - ты, тятька, дуак, - торопливо закартавила Зинаида, уязвленная успехом Алешки, - он говоит, батя-то твой побиушка, голь пеекатная, его, говоит, из миости дейжут. Мамка, дай пиожка!
- А вот я тово... я им покажу, какой я побирушка! - сказал Онисим Варфоломеич. - Ты, Митревна, ужо отдохнем, поведи-ка ребят на прогулку, да серьги с кораллами подвесь. Пущай поскрипят зубами!
- Одна сережка-то сломана, Онисим Варфоломеич, помните, как выпимши были, ударили меня, - тихо выговорила Митревна. - Вы обещались, как в Воронеж поедете, в починку отдать.
- Мамонька, намедни кучериха говорит: вы, говорит, вшивые, а Полуектова жена... - начала было Марфутка, но Митревна цыкнула на нее, и она замолчала, завистливо поглядывая на Алешку, уплетавшего пирог.
- Ох, Онисим, что я тебе хотела сказать, - вкрадчиво вымолвила маменька, - пошлет тебе создатель-батюшка приз, купи ты мне кофейку. Очень уж я до кофию охотница.
- Доставлю, маменька, будьте спокойны. Первейшего сорта куплю. Митревна, напомни, как будем составлять списочек. Разве я, маменька, не понимаю вашу охоту?
Сколько, может, годов жили в первых домах... Я это тово... я завсегда могу понимать... Да вот что... я вижу, и платьице тебе, Митревна, нужно обновить. У дьячковой дочери я посмотрел: что ж это за платьице такое... антик!
Эдакое в празелень.
- Гарнитуровое, надо полагать?
- Уж не знаю. Отливает из цвета в цвет.
- Гарнитуровое, - авторитетно сказала маменька, - в духовенстве обожают гарнитур.
- Ну, вот и тово... и куплю тебе Гарнитуровое платье.
Припомни, как будем составлять списочек.
Митревна покраснела от удовольствия.
- А я что с вами хотела поговорить, Онисим Варфоломеич, - сказала она. - Надо бы тепленького чего-нибудь детишкам. Уж так-то пообносились, так-то пооборвались...
Придет зима - носу нельзя будет показать на улицу; как уж нонешнюю перезимовали... Да и моя-то, признаться, шубейка... не вполне.
- Говорила, перемогитесь как-нибудь, не закладывайте салопа, - сказала маменька.
- Ах, маменька! Ужли же Онисиму Варфоломеичу не иметь костюма? Какой, скажут, это наездник и вдруг без атласной жилетки и без сюртука? Во всяком же разе с меня не взыщут... а они завсегда на глазах, завсегда с хорошими людьми.
- Без костюма мне никак невозможно, - подтвердил, сплевывая сквозь зубы, Онисим Варфоломеич, - вдруг я еду на должность и тово... являюсь в каком-то старье.
Что скажут?
- Ох, тошно без должности-то! - сказала маменька, и лицо ее омрачилось.
Митревна глубоко вздохнула.
- Уж так эти полгода бились, так бились, - продолжала маменька, - легкое ли дело: три серебряных ложки...
и ложки продали! Когда их соберешься купить? Или, подумаешь, оклад с матушки тихвинской: тридцать четыре золотника серебра одного!
Митревна вздохнула еще глубже.