Всемирная история. том 4. Новейшая история Оскар Йегер 2002г. (стр. 23 из 169)

Сам диктатор чувствовал необходимость прервать чем-нибудь однообразие убийств. У этого ограниченного ума не было никакой политической программы. В заметках, писанных его рукой, нет никаких положительных мыслей, и те, кто имел терпение прочитать его речи, не нашли в них ничего. Система, измышленная Сен-Жюстом, граничит с бессмыслицей: раздел на небольшие десятинные жеребья всего национального имущества, составившегося из громадной добычи, оставшейся от церквей, эмигрантов, гильотинированных; запрещение всякой золотой и серебряной утвари; общественное воспитание детей: ни одно дитя до 16 лет никогда не ест мяса, взрослые только один день в декаду; одинаковая для всех грубая одежда, один «хлеб равенства» для всех. Вместо уничтоженной христианской религии, конвент декретировал обязательную веру в Высшее Существо и бессмертие души. «Статья 2. Французский народ признает, что самое достойное почитание Верховного Существа — исполнение человеческих обязанностей». 8 июня 1794 года — 20 прериаля, года II — состоялось печальное празднество, которым прервали однообразие кровавых оргий. Робеспьер, в роли священника, сжег громадную картину атеизма, стоявшую в Тюльерийском саду. «Завтра, — заключил он свою речь, — завтра станем бороться с пороком и с тиранами». Закон 22 прериаля объяснил эти слова: чтобы в делах революционного трибунала, при обвинениях, судьи принимали в соображение внутреннее убеждение, предпочтительно перед юридическими доказательствами. «Ибо совесть присяжных очищена любовью к отечеству», — пояснял Робеспьер.

И теперь-то, когда, по последним разъяснениям тирании, всякий, не угодивший тирану дня, должен был опасаться за свою жизнь, когда достигнуто было то, что и самый страх производил мужество, Робеспьер сделался неблагоразумен. В глубокой тайне образовывалась против него партия. Между людьми, исключенными по его приказанию из клуба якобинцев, были мастера в искусстве интриговать; например, Иосиф Фуше, достигший на этом поприще высоких почестей. Людям, как Карно, талантливым и трудящимся, без которых нельзя обойтись, даже дикой тирании, постепенно наскучило такое положение дел. Трусы, как Барер, чуяли в воздухе перемену и готовились к ней. Остановить все это мог новый переворот, но Робеспьер не решался, к тому же средство устарело постепенно. Он все реже показывался в конвенте и комитете общественного спасения. Теперь, именно теперь, когда он достиг высшего положения в царстве якобинцев, выказалась вся неспособность его к этому высшему положению. Последовало еще несколько страшных дней. 54, 67, 60, 44, 7 термидора еще 45 жертв погибло на трех гильотинах, поставленных в Париже, и подмостки которых начинали уже шататься.

9 термидора (27 июля)

После долгого времени Робеспьер явился опять в конвенте 8 термидора — 26 июля 1794 года по старому счислению. Это не предвещало ничего хорошего; он рассчитывал сразиться со своими противниками. В длинной речи он говорил о преступном заговоре, козни которого куются в самом комитете, — о необходимости возобновить и очистить комитет общественного спасения и комитет общественной безопасности. Мешкать было нельзя: Камбон, первый собравшись с духом, сказал: «Один человек идет против воли национального конвента, это Робеспьер». Слово было сказано, и диктатор потерпел первое поражение в том, что не было изъявлено желание, как бывало прежде, распространить речь его печатно. Следующий день был решительный — 9 термидора. Накануне вечером Робеспьер появился в клубе якобинцев, но он не умел организовать восстание и в его партии, разрозненной и раздробленной разными тайными влияниями, не было единодушия. Доктринеры эти, утопавшие в крови, играли теперь жалкую роль. Сен-Жюста, только приготовившегося к обыкновенной речи, скоро перебили: общество теряло сознание представителей первенствующей партии, тогда как дерзкие слова противников их, вызывая одобрение, придавали им смелость. Таллиен сделал первое прямое нападение.

Когда Робеспьер взошел на трибуну, обнаружилось общее настроение. «Долой тирана», — раздалось с разных сторон зала. Среди оглушительного шума раздается требование арестовать Генрио и еще нескольких креатур Робеспьера. Он попытался говорить во второй раз — ему отказали в слове. Один из депутатов произносит требование арестовать Робеспьера. Испуганные сначала собственной смелостью, все становятся смелее при усиливающихся все более и более одобрениях, и когда Робеспьер в бешенстве берется за последнее свое оружие, за слово, которого он требует от всего собрания, от «убийц из-за угла, требую слова», раздается отовсюду: «Нет, нет». Когда, после тщетных усилий заставить себя слушать, он сказал, что у него пересохло в горле, раздалась та чисто французская острота, так высоко ценимая в их собраниях: «Кровь Дантона его душит». Гром рукоплесканий был ответом ловко сказанному слову. В конвенте дело было выиграно; решено было обвинение и арест Робеспьера, Кутона и Сен-Жюста, к которым добровольно присоединились Леба и Робеспьер-младший. Победа была однако, неполная. Предстояло победить опасного человека в глазах революционных властей столицы, которые, конечно, понимали значение событий в конвенте. Общинный совет, секции, клубы, национальная гвардия — народ Генрио — встревожились. Стражу сумели напугать и заключенных выпустили одного за другим. Около 9 часов вечера они собрались в городской ратуше. Конвент со своей стороны потребовал несколько отрядов. Начальника национальной гвардии Генрио, ничтожного человека, сделавшего карьеру геройскими сентябрьскими подвигами (1792 г.), парализовало обычное пьянство, а Робеспьер, никогда не отличавшийся личной храбростью, потерял присутствие духа. Конвент издал декрет, которым объявил вне закона парижскую общину, национальная гвардия общинного совета разбежалась, и в полночь войска конвента проникли в ратушу, чтобы снова овладеть арестованными. В ту минуту, а быть может и раньше, как добрались до комнаты заседаний, где общество или часть его заседала, раздалось несколько выстрелов. Леба застрелился, Робеспьер упал с размозженной челюстью. Остается неизвестным, была ли это попытка самоубийства, или они пали под выстрелами ворвавшихся. Кутон хромал, Робеспьер-младший и Генрио, выбросившиеся из окна, были схвачены близ ратуши; Сен-Жюст сдался без сопротивления. В то же время Лежандр уничтожил притон могущественной котерии, клуб якобинцев. На следующий день, 28 июля, после полудня, казнили пятерых главных, а 29 июля — 71 члена общинного совета, в том числе и башмачника Симона, в руки которого властители отдали на мучение несчастного дофина Франции.

Арест Робеспьера, 27 июля (9 термидора) 1794 г. Гравюра работы М. Слоана с рисунка Барбье

Падение Робеспьера. Перемены

Перемена совершилась довольно быстро, по всей Франции, после того как в Париже одержана была первая решительная победа. Силы революции истощились, новое правление террора стало невозможно и свободнее вздохнувшее среднее сословие (буржуазия) постепенно сознало, как немногочисленна была шайка, которой оно подчинялось и которую терпело три года. Самое большее 300 000 якобинцев держали в рабстве, грабили и обирали десятую долю с 25 миллионов французов. Новая партия, термидорианцы, поднялась, и главами их вначале были Таллиен и Фрерон. Жена первого из них, подобно госпоже Ролан, принимала в своем салоне, где ей поклонялись как Notre dame du-Thermidor. Из-за грубого санкюлотизма и деланной небрежности начинала проявляться некоторая изящность. Ненавистный закон 22 прериаля был уничтожен, а месяц спустя после падения Робеспьера, по предложению Таллиена, система терроризма объявлена уничтоженной 28 августа. Каждый день приводил к более человечному положению.

По предложению Робера Лэндэ, немедленно освободили заключенных ремесленников, сельский люд и аристократов. 16 октября приступили к ослаблению несносного владычества клубов: запретили всякие сборища народные, собрания, сношения и коллективные прошения. Заговорили об единичных жестокостях комиссаров террора, как, например, в городе Нанте Карриер. Подобные ему злодеи испугались, вздумали сопротивляться; но попытка их во время доклада дела Карриера, действовать привычным образом и грубостью трибун подчинить конвент — на этот раз не удалась. У всех являлось мужество, ветер подул с другой стороны, а союзы молодежи из достаточных классов общества, величавшиеся кличками «мюскаден» и «золотая молодежь», которые они себе усвоили, встретили террористскую сволочь их же собственным оружием и сдержали ее толстыми палками. Небывалое дело, трибуны удалось очистить, а вечером того же дня золотая молодежь посетила клуб якобинцев. Крови пролито не было: в жестокой схватке они отомстили мужчинам и женщинам. Гражданки охотно посещали клуб, где речи и скандалы составляли приятное зрелище; получили они — хотя и не кровавый, — но чувствительный и грубый урок, не мешаться в политику и заниматься своим хозяйством. 11 ноября конвент постановил закрытие клуба; 17 декабря казнили жестокого Карриера с несколькими другими, а в мае 1795 года еще одну запоздавшую жертву — Фукье Тэнвилля, обвинителя при революционном трибунале.