Всемирная история. том 4. Новейшая история Оскар Йегер 2002г. (стр. 36 из 169)
Кромвель или Монк?
Правители директории, точно так же, как их предшественники, не сумели закрепить республиканское управление довольством управляемых. Редко правительство пользовалось так мало самым обыкновенным уважением окружающих его. Оно из всего стремилось добывать деньги. Так, в конце 1797 и начале 1798 года, по случаю совершенно искусственно раздутого неудовольствия с Северо-Американскими свободными Штатами, тогдашний министр Талейран с величайшим хладнокровием указал посланнику Штатов, за какую сумму они могут добиться мира «как с Алжиром и индейцами». Выборы в марте 1799 года окончились в пользу оппозиции.
Избрание Сиэйса в число директоров нисколько не усилило правительства; точно так же не подкрепили его перемены других лиц, большей частью людей посредственных и неуважаемых. Последнее насилие (правильный ход дел беспрерывно нарушался такими переворотами), так называемая революция 30 прериаля (18 июня 1799 г.), опять усилило якобинство; по крайней мере роялистов опять самым низким образом преследовали и мучили. Впрочем, каждый из посредственных членов главного правительства и все члены совета прежде всего заботились о самих себе. Бонапарт, который производил впечатление человека разумного и не был участником всех интриг правителей, силой самих обстоятельств, выдвинулся из толпы. Он выжидал, наблюдал, не участвовал ни в каких партиях и стоял выше их. Он не спешил высказаться, для него было, напротив, гораздо выгоднее, чтобы толпа смотрела на него с надеждой и страхом, переходя от одного чувства к другому. Общественное мнение занималось им, как владетельной особой, и летучие листки обсуждали — Cromwell ou Monk? указывая положение, которое вскоре займет генерал. Мало было вероятия, чтобы он сделался Монком, восстановителем законной монархии. Что правление директории в теперешнем его состоянии недолго просуществует в его присутствии — это лучше всех понимал Сиэйс, самый умный из членов директории. Остальные члены: адвокат Гойэ, Рожер-Дюко, Мулэн и Баррас — были ничтожны; последний имел еще некоторое значение, но это был гуляка и негодяй по образу мыслей. Он недавно высказал Бурбонам, что за скромную сумму в двенадцать миллионов готов помогать им.
Бонапарт принял предложение Сиэйса, который искал «шпагу», и был прав. Признавая, что в течение десяти лет, всякие два месяца законный порядок дел нарушается насильственным образом, они почти открыто заключили между собой условие о новом нарушении его. Бонапарту, который закоренелым якобинцам и убежденнейшим роялистам выказывал одинаковую холодность и равнодушие, нечего было стесняться, когда они предлагали ему свои услуги. Прежде всего он мог рассчитывать на большинство спокойных граждан, на зарабатывающий класс богатых денежных людей, а более всего — на солдат. «Помогите мне вырвать Францию из рук адвокатов!» — очень ловко сказал он одному из своих генералов, Лефевру; или же гораздо короче и откровеннее: «Долой этих болтунов!» (chassez-moi ces bavards!) Слова эти сделались воззванием следующих решительных дней.
18 брюмера
18 брюмера (9 ноября 1799 г.) собрался совет старейших; многие из членов его были уже посвящены в тайну настоящих событий. Обсудили затруднительность положения республики и решили перенести законодательное собрание в Сен-Клу; генерала Бонапарта сделать начальником 17-го военного округа — Париж и его окрестности — и поручить ему заботу о перемещении собрания. Бонапарт принял поздравления своих офицеров и произвел смотр всем наличным войскам. Музыка военного марша привлекла многих парижан, которым хотелось посмотреть, как разыграются события этого дня; все знали, что должно что-то случиться; любопытно было узнать, какое правительство будет у них к вечеру? Но день прошел без особого волнения.
Правление директории само собой как бы остановилось. Никто не исполнял приказаний Барраса и Мулэна. Барраса убеждениями и лаской уговорили подать в отставку; в два часа пополудни директория не существовала более и большинство Совета пятисот утвердило, хотя не без ропота, постановление о переводе собрания в Сен-Клу. Вечером собрались триумвиры: Бонапарт, Рожер-Дюко, Сиэйс и несколько доверенных лиц; Сиэйсу пришла очень счастливая мысль — сейчас же, ночью, засадить в тюрьму еще человек сорок сочленов и тем обессилить остальных. В 1851 году Луи-Наполеон воспользовался этой мыслью, но Бонапарт этого не сделал. Половина государственного переворота совершилась; но когда на другой день, утром, члены совета увидели, что дворец и сады Сен-Клу охраняются солдатами, страсти начали накаляться: якобинцы сознавали, что последний час их пробил. В 2 часа началось заседание. Пятистам предложили присягнуть снова конституции; собрание заволновалось; даже президент их Луциан, брат Бонапарта, должен был присягнуть. В Совете старцев, где люди, верные конституции, были в меньшинстве, не обошлось без шума. Генерал направился туда, сказал неудачную речь Совету, обратился с несколькими словами к гренадерам, которые дошли с ним до дверей; один из депутатов крикнул ему, чтобы он присягнул конституции. Пораженный, он простоял мгновение молча, одумался, затем резко, отрывисто воскликнул: «Конституция! Вы сами нарушили ее 18 фруктидора, 22 флореаля, 30 прериаля! Что сделали вы с Францией, которую я оставил вам такой цветущей?» Во время шума, восклицаний и ответов на них, ему донесли, что на другой половине, в Оранжерее, брата его принуждают подать голос за отстранение его, генерала. Он поспешил туда, солдаты пошли за ним; он направился прямо к креслу президента. Произошло смятение; зал огласили громкие крики: «Вне закона!» (hors la loi). Бонапарт, не привыкший к парламентским сценам, растерялся совершенно и был таким образом удален из зала.
Все были поражены. Сиэйс, не отличавшийся храбростью, — он держал всегда наготове карету, запряженную шестью лошадьми, на всякий случай, — собирался уже бежать. Внутри волнение не прекращалось, и Луциана хотят заставить произнести смертный приговор брату. Увидев вокруг себя солдат, Бонапарт ободрился и послал офицера с десятью солдатами освободить брата. Они вывели его, но мешкать было невозможно. Оба брата сели на лошадей. Луциан, более красноречивый, обратился к солдатам, говорил им, как это бывает всегда в таких случаях, об убийцах с одной стороны, о свободе с другой. После этого Мюрат ввел батальон гренадер в зал. Раздалась команда, гренадеры подняли ружья и прицелились; опасность была явная. Тогда произошла беспорядочная, шумная, смешная сцена. Представители Франции, революционеры, роль которых была окончена, бросаются к окнам и один за другим, в шляпах с перьями, в трехцветных перевязях, прыгают через окна. Так как зал расположен был внизу, то опасности сломать шею не было. Вечером победители собрались. Решают (что иное могли они решить?), благодарить Бонапарта и солдат, уничтожить конституцию, распустить Совет и учредить новую исполнительную власть из трех консулов: Бонапарта, Сиэйса и Рожера-Дюко. В полночь консулы присягнули в Оранжерее единой и нераздельной республике, господству народа, свободе, равенству и представительному правлению; в 4 часа утра они возвратились в Париж.
Консульство
Теперь, когда он был на настоящем своем месте, к Бонапарту возвратилась самоуверенность, которой ему недоставало накануне. Он взял на себя управление страной, к чему у него были положительно выдающиеся способности. Гораздо менее важное дело, выработку новой конституции, он взвалил на Сиэйса, искусника по части государственного зодчества; комитет из 50 выборных не имел никакого значения. Новая сила оживила мгновенно весь государственный организм. Что Бонапарт первый из консулов, было понятно само собой, хотя никто не говорил этого, да и ни к чему было говорить! Все, что не нравилось ему в проекте конституции, придуманной Сиэйсом, которого признавали великим законником (он и сам считал себя таковым), все это разрывал, как паутину, проницательный ум Бонапарта, его ясное, острое, повелительное слово. Сиэйс скоро сам понял положение дел; говорят, он сказал: «Main-tenant nous avons un maitre, il veut tout, fait tout, sait tout». И действительно, дело было так. После десяти бурных, ужасных лет во Франции было то, чего не было со времен Людовика XIV. У Франции был повелитель, который все захватил, все делал сам и все мог сделать.
Наполеон Бонапарт, первый консул.
Портрет работы Ж. Б. Грёза по фотографии Ад. Броуна и К, сделанной в Дорнахе
КОНСУЛЬСТВО И ИМПЕРИЯ
Консульство. Маренго и Гогенлинден. Мирный договор в Люневиле. Закрытие собрания депутатов. Общий мир и новая война. Империя
Консульские постановления
Новые постановления года VIII, консульские постановления, подписанные комиссией 14 декабря, а 25 декабря 1799 года обнародованные, были смешной пародией на стремления к свободе конца XVIII столетия. Закон, в котором составитель его, Сиэйс, постановил — «доверие должно идти снизу, а власть сверху», противоречил учению Руссо, которому следовали до тех пор. В большом национальном списке стояло 500 000 имен доверенных граждан, предназначенных для занятий общественных должностей. Они выбрали 50 000 департаментских избирателей, а те, в свою очередь, 5000 национальных нотаблей, из которых правительство выбирало себе людей на должности и для народного представительства в высших правительственных учреждениях. Во главе правления стояли три консула, избранные на 10 лет. Главным консулом был первый, а другие два были его советниками. Он назначал на должности, объявлял мир или войну. Государственный совет, назначенный им, только помогал ему. Было три государственных учреждения: сенат, трибунат и законодательный корпус. Главная разница, в сущности, между ними была та, что члены сената получали содержания 25 тысяч, члены трибуната 15 тысяч, а члены законодательного корпуса 10 тысяч франков. Кроме того, в сенате было 80 членов, в трибунате 100, а в законодательном корпусе 300 членов. Влиянием пользовались, при таком человеке, как Бонапарт, только отдельные личности, в зависимости от способностей или деятельности, но целая корпорация не пользовалась особенным влиянием. Сенат, состоявший из 80 человек, выбирал из поименованных в национальном списке — консулов, комиссаров суда и счетоводства, членов трибуната и законодательного собрания — и должен был пополнять своих членов; но, по предложению первого консула, число членов сената было ограничено тремя, и они сделались вскоре вполне зависимым от консула обществом — пенсионерами, которым хорошо платили. Положение обеих законодательных палат было еще более странным. Право предлагать вопросы принадлежало правительству, а трибунат разбирал законодательные меры, но не решал; законодательный корпус решал, принимал или отвергал, но не разбирал — значит у одного были связаны руки, а у другого замазан рот. Вопросы о законах должен был решать сенат. Одна пятая составов обеих корпораций ежегодно менялась.