Всемирная история. том 4. Новейшая история Оскар Йегер 2002г. (стр. 70 из 169)

Наполеон и Меттерних

Мы можем опустить без ущерба для нашего изложения те отдельные стадии, через которые чрезвычайно медленно эта политика переходила от союза с Наполеоном при тайно поддерживаемых отношениях с Россией и Пруссией — к ходатайству (entremise) в пользу мира, затем к вмешательству в пользу мира и посредничеству, затем к вооруженному нейтралитету и к вооруженному посредничеству и, наконец, к войне. Можем только мимоходом упомянуть о визитах Шварценберга в Париж (в феврале), Вейссенберга в Лондон, Лебцельтерна в Калиш, о переговорах Меттерниха с прусским послом Гумбольдтом, с французским посланником Отто, а затем Нарбонном… Несомненной заслугой Наполеона было то, что он наконец заставил эту политику высказаться: его посланник, Нарбонн, еще 21 апреля 1813 года имел наивность передать австрийскому правительству ноту, в которой Наполеон настаивал на соблюдении Австрией мартовского договора 1812 года.

В период между Люценским и Бауценским сражениями, 16 мая явился к Наполеону граф Бубна, а в то же время известный деятель 1809 года, граф Филипп Стадион, был послан в союзный лагерь: Наполеону были сделаны в дружественной форме весьма приемлемые для него предложения. Мир представлялся возможным при очень умеренных уступках — речь шла о Варшаве, Иллирии, захваченных областей на Эльбе, некотором увеличении территории Пруссии и т. п. Это привело только к тому, что Наполеон оскорбился и сделал попытку завязать отношения с Россией: но в русский лагерь посланник Наполеона не был допущен и последовала вторая битва, а за ней и перемирие.

Это перемирие для Наполеона имело бы только в том случае некоторую пользу, если бы за ним последовал мир, и вот именно этого-то в Германии более всего и опасались. Но Наполеон был так неосторожен и так высокомерен, что не принял мира, предлагаемого ему на весьма умеренных условиях. Тогда последовало, 28 июня, личное свидание Меттерниха с Наполеоном: Меттерних специально приехал в Дрезден для переговоров с Наполеоном. Переговоры проходили с глазу на глаз, а потому о них никто ничего не знает, кроме того, что Меттерних, много лет спустя, счел возможным сообщить. О значении этих переговоров можно судить по тому, что свидание продолжалось 9 часов подряд, и когда Меттерних вышел из кабинета Наполеона и генералы в приемной обратились к нему с тревожным вопросом — «Мир или война?» — тот не смог сдержаться, и впечатление, вынесенное из беседы с Наполеоном, выразил в словах: «Клянусь вам честью, что у вашего государя ум зашел за разум!»

Рейхенбахский договор: распад мирного конгресса

За день до этого граф Стадион в Рейхенбахе подписал договор с союзниками, по которому Австрия также присоединялась к Калишскому союзу. В Рейхенбахе же заключены были: 14 июля — между Пруссией и Англией, а 15-го — между Англией и Россией — союзные и субсидиальные договоры. Стороны решили сообща поставить Наполеону следующие условия: упразднение герцогства Варшавского и разделение его территории между тремя державами, участвовавшими в разделе Польши; возвращение Данцига территориально увеличенной Пруссии, вывод войск из прусских и польских крепостей; возвращение иллирийских провинций Австрии, восстановление Ганзейских городов в их правах, возвращение Ганновера Англии, упразднение Рейнского союза, уступка областей, которыми владели в Германии французские принцы; но последние три условия были поставлены только так, на всякий случай; Австрия удовольствовалась бы и более скромными требованиями, лишь бы только он быстро и решительно их принял.

Все окружение Наполеона были расположено в пользу этих условий; его генералы, которых он обогатил и которые еще более разбогатели на его службе, тяготились войной, которая не давала им возможности пользоваться своими богатствами; более того, приближенным Наполеона было известно (с 29 июня), какой дурной оборот приняли дела в Испании. Самые преданные слуги Наполеона советовали ему принять предлагаемые условия; для дальнейших переговоров между Меттернихом и Марэ (наполеоновским министром иностранных дел) был открыт в Праге, 12 июля, конгресс. Но на этом конгрессе дело не клеилось; ни союзники, Пруссия и Россия, ни французские уполномоченные, когда они наконец прибыли на конгресс — не проявили особенного усердия к заключению мира. И едва только успели обе стороны договориться между собой о формальной стороне переговоров, как уже наступил срок перемирия. Еще раз попытался Наполеон добиться непосредственного соглашения сначала с Россией, а потом с Австрией, т. е., другими словами — порвать связь между союзниками; но никто из них не поддался на эту уловку — со стороны Австрии последовал ультиматум, по которому предлагалось принять условия в 24 часа, так как перемирие уже истекало. 24 часа миновали — ответа не было; в полночь с 10 на И августа перемирие окончилось и тотчас же сигнальные огни, запылавшие всюду на горах, возвестили войскам, что война должна начаться вновь. В ответе Наполеона, полученном на следующий день, он требовал еще и Данцига и Триеста, а границей Рейнского союза определил Одер.

Возобновление войны

Наполеон предполагал, что сил его будет вполне достаточно для того, чтобы восторжествовать над коалицией даже и в том случае, если к ней примкнет Австрия, и предположения его нельзя было назвать химерическими. На примере Фридриха Великого мы знаем, насколько велики бывают преимущества одной только твердой воли над многоголовой коалицией, и эта последняя борьба с Наполеоном, в дальнейшем своем развитии, еще должна будет нам показать, какие происки, ошибки, случайности, полупредательства и даже откровенные предательства оказываются возможны в коалиционном ведении войны. Но все же Наполеон не в полной мере сознавал опасность этой войны, в которой против него совместно действовали два злейших его врага — национализм и легитимизм. Он делал вид, будто не придает никакого значения национализму, а между тем, на деле он должен был испытать на себе всю страшную его силу, а о легитимизме, побуждавшем все, что только было старого и знатного в Европе, от папы и до последнего дворянина, к инстинктивной борьбе против него, как представителя революции, как выскочки-плебея, как сына корсиканского адвоката, — об этом он, по-видимому, даже и не помышлял и не имел ни малейшего представления.

Бонапарт сумел воспользоваться сроком перемирия в полной мере и при возобновлении военных действий, с 11 августа, большой разницы в силах воюющих сторон заметно не было. Однако русские и пруссаки также не теряли этого времени даром. Пруссия более, чем когда-либо за последнее время, напоминала собой большой военный лагерь: около 100 000 человек ландвера было наготове, и весьма важно было то, что настроение всей германской нации (даже в областях, еще бывших под гнетом чужеземного владычества) было, по отношению к союзникам, самое благоприятное. Это настроение впервые нашло себе отклик и в литературе того времени — в творениях Теодора Кернера, Э. М. Арндта, Макса фон Шенкендорфа, а также поэтов: Фридриха Рюкерта, Людвига Уланда и множества других, не столь выдающихся, но не менее проникнутых патриотизмом. Горько подумать, что тогда величайший из немцев-писателей, гениальный Гёте, один продемонстрировал полное равнодушие к этому настроению, держался от него в стороне, и в этот период обновления немецкой жизни находил возможность придерживаться воззрений предшествующего периода — чего-то среднего между космополитизмом и филистерством.

Трахенбергский план войны. Вооруженные силы сторон

Военные силы союзников возрастали, хотя и постепенно, однако, до значительных размеров: 270 000 пруссаков, 260 000 австрийцев, 250 000 русских и 20 000 шведов. Будущий план войны уже с начала перемирия был предметом общих обсуждений, в которых заочно своими советами принимал участие и Герхард Иоганн Шарнхорст, раненый при Бауцене и потому еще прикованный к постели в Праге. К сожалению, этот полезный деятель не мог долее нести службу на благо общему делу: он скончался в Праге 28 июня — в тот самый день, когда Меттерних из продолжительной беседы с Наполеоном вынес убеждение, что следует перейти на сторону союзников. На съезде в Трахенберге, в Силезии, на котором присутствовал и шведский кронпринц, план военных действий был окончательно утвержден. Он был хоть и не очень смелым, однако разумным, и как нельзя лучше соответствовал условиям общего положения и возможностям коалиционного ведения войны.

Герхард Иоганн Шарнхорст. Гравюра с портрета кисти Бури

Силы союзников были разделены на три армии, в состав которых преднамеренно были введены контингенты различных национальностей: 1) Богемскую армию, или главную, под главным командованием австрийского фельдмаршала князя Шварценберга (287 000 русских, пруссаков и австрийцев при 700 орудиях); 2) Силезскую (95 000 человек при 356 орудиях), состоящую из русских и пруссаков, под командованием прусского генерала Блюхера; 3) Северную (154 000 пруссаков, русских, шведов и других при 387 орудиях), которой, отчасти по настоянию России, предводительствовал шведский кронпринц, впоследствии немало навредивший общему делу союзников.

Все эти три армии должны были действовать наступательно, но так как Наполеон со своей 400-тысячной армией господствовал над всем течением Эльбы, от истока до устья, занимая центр круга, и таким образом имел на своей стороне «преимущества внутренних линий», — как говорят военные специалисты, — то союзникам так и должно было действовать, чтобы та армия, против которой бы Наполеон обратился со своими главными силами, отступила перед ним и тем самым дала возможность двум другим продвинуться вперед; летучим же отрядам, которых у них было немало, выпадала на долю такая задача: постоянно угрожать связи между отдельными частями неприятельской армии, действовать в ее тылу, и тем самым еще более усиливать то чувство опасности, которое, несомненно, и без того уже существовало в рядах французов, так как они, по большей части, были физически слабее войск союзников, а войска Рейнского союза назвать надежными было бы слишком опрометчиво.